Ярословский имени Волкова - отец и мать всей русской драмы. Лера-Валера-Валерия была дочкой бутафора и одевальщицы. Театральная семья, театральное детство. Театральные планы на будущее. Она в восемнадцать лет приехала сюда учиться на сценографа. И хотя это так просто было сделать на родине, но у нее была, есть и долго еще будет цель - Москва. Когда-то в Ярославле оформлял постановку сам Левенталь, и вокруг него порхал их директор, лично никого близко не подпуская. Даже до гостиницы провожал. Такое счастье, такая удача для провинциального театра: вся центральная пресса теперь среагирует на премьеру! Поэтому никто и не смел мешать работе художника. Никто! Но вдруг в перерыве светомонтировки к сидящему с завпостом в первом ряду пустого зала маэстро стремительно подошла длинная, тощая девятиклассница и, нервно откусывая губы, стала показывать свои эскизы костюмов к "Аленькому цветочку". Столичный метр, покуривая из демократично лежащей на подсвеченном режиссерском столике красной коробочки "Marlboro", очень добродушно просмотрел листы, похвалил и порекомендовал обязательно учиться. Трудно ему, что ли было? Так в одном углу прижженный пепел и остался.
Что в Москве делает красивая и безответная провинциалка? Верит. Это ее слезы за круглыми восторженными стеклами здесь не замечают, а она-то верит. Верит всем и верит всему. Не поступила раз, не поступила два, не поступила три. Ради жилья метет угол двора от одной водосточной трубы до третьей. Ради денег, точнее, семи с половиной тысяч копеек, и "для поддержания профессиональных связей" рисует по найму в команде мультяшников елочки-сосеночки. Пригорочки и облачка. И верит, опять верит, что скоро ей позволят нарисовать зайчика, а, может быть, даже и лисичку… Сергею пришлось немного проявить здоровый цинизм, что бы расчистить ее угол от приживалок и приживалов с рублевыми займами и туманными обещаниями. Даже маленько кулаками помахать. Лера и ему поверила: пусть ничего не обещает, но, значит, и не обманет. Им хорошо вот так. Пока.
Циклично загремел притулившийся у двери старый "ЗИЛ" с отломанной наполовину никелированной ручкой и расписанный с одного боку под "гжель", с другого под "вербилки". Почему его слышно только днем? Может быть, он ночью тоже спит? Сергей, изогнувшись, пошарил рукой вокруг. Будильник под кроватью показывал половину первого. Нужно вставать. И что-то делать. Делать. Потому что он больше не может вот так просто ждать. Ждать, ждать и ждать. Спать, умываться, бриться, ходить до булочной, договариваться о встречах из ближайшего автомата, понужать себя на посещения кольцевых просмотров, пить за чужой счет по вечерам в странных компаниях, шуметь, спорить и поучать, изображая сердечность или взволнованность… И ждать, ждать. Ждать! Как он радовался, когда по несколько раз ходил смотреть первые свои мелькания в углу экрана. Писал домой с перечислением названий. Идиот. Сейчас стыдно. А как скакал козликом, когда из закостеневшей Мосфильмовской массовки ассистентка всех старых режей и подруга всех молоденьких актеров Софочка Неедова вытащила его на эпизоды… Эпизоды… Огромные ангары павильонов, напоминающие больше сборочные цеха авиазавода или военные склады с запасами на все случаи гипотетических боевых ситуаций, замершие краны и эстакады, чешуйчатые блоки софитов, выгородки павильонов, темные коридоры и закутные гримерные - все эти циничные свидетели почти счастья, почти любви и почти самоубийств, уворотливые взгляды ассистентов и помощников, уже достаточно потускневшие от постоянного мелькания одних и тех же старушек, девиц, перетертых жизнью хористов и совсем юных сопляков для привокзальных масс, - все это вновь обрело сказочную могучесть томящегося в запоре джина. Эпизоды. Что? Когда? Ладно, главное, что ты уже в картотеке, ты уже участник проб. Да, да, возможно, что все это только иллюзии. Бумага, картон. Немного блесток и цветных фильтров для фонарей. Да, кое кто намекает, что тебя и бракуют-то до проб, делая "американские дубли" не включая камеру… Но нужно ждать. Ждать. Ведь рано или поздно это произойдет, произойдет чудо твоей востребованности, и неведомые стрелки незримых рулеток объявят, что твоя судьба отныне не пропадает бесследной песчинкой в пылевой буре двадцатого века. Века кино… Нужно ждать. Уметь ждать. Говорят, Дворжецкий мог годами жить на вокзале ради своих четырех ролей! Но и это можно, да, можно, но хотя бы после первой удачи. После роли. Настоящей полноценной роли, пусть даже совхозного шофера или железнодорожного стрелочника, но лишь бы было где чуть-чуть развернуться, показать себя. Никто ведь не отрицает его таланта! Конечно, еще в первые дни Сергея отучили гордиться своим училищем, посоветовав при разговорах обходить эту тему. Но пусть! Пусть провинциал, пусть не доучен. Но фильм-то не сцена! Дали бы сыграть. Пусть самого добропорядочного совкового секретаря или самого гнусного иностранного шпиона. Хоть эсэсовца. Ибо что толку здороваться за руку с Кучинским или Шпаликовым, даже один раз пить в "Ташкенте" на ВДНХ в компании с Хуциевым, если в работе-то они тебя "не видят". Да, для поддержания штанов, помрежи подбрасывают одну-две эпизодки в месяц. И потом очень удачно уклоняются от твоего, опять просящего, среди сотен таких же просящих, собачьи тоскливого взора: ждать, нужно пока ждать. Чего? Сколько?.. Никто давно не надеется на Тарковского или Астрахана. Понятно, что там только своя компания. Но Мосфильм - это же такая махина, такой конвейер! Столько режиссеров вокруг, совсем рядом, на вытянутую руку, преют в своих кожаных пиджаках. Столько. И рядом. Но у них всех как будто свет клином сошелся на Бурляеве и Дале. Да, гении, да, выучены. Но уже вовсю стареют, заклишеваны и перештампованы. Но, имя есть имя, и другим место под софитным солнцем, как видно, еще долго не освободится… А вот так, с улицы, без этой проклятой роли ни в ГИТИС, ни во ВГИК не сунешься… Это уже на раз было выяснено.
Два с лишним часа ушло на дорогу. Метро обрывалось километрах в десяти от пункта назначения. Далее они умудрились на 605-ом "икарусе" проскочить нужную остановку и не сообразили, что пешком возвращать по новостройке не самое лучшее решение. Зато подышали очень свежим воздухом, щедро несомым пронзительным ветерком с открытых до горизонта безлесых полей. И впервые за пару месяцев увидели настоящий, от края до края, закат. Только что покинутое строителями новенькое, многоэтажное, идеально на несколько раз отдублированное замкнутыми кварталами Ясенево переливалось мириадами зажигающихся окошечек. Пятничный вечер, трудодень у страны давно закончен, и вот четверть миллиона семей собирались на своей четверти миллионов одинаковых кухонек или у своих одинаковых телевизоров, чтобы совместно съесть одинаковую лапшу и просмотреть одинаковые новости. Сколько же их тут, в самом деле? Окошечки, окошечки, окошечки. Желтенькие квадратики на сереньких и голубеньких кубиках. Аккуратно. Стандартненько. Странно, что еще не получается организовать рождение одинаковых людей с одинаковым размером головы. Специально для городских окраин. Прошу прощения, новостроек.
На самом пятнадцатом этаже кооперативного дома из двух спаренных квартирок одна предназначалась для жилья, другая под мастерскую. Посреди этой самой мастерской из чего-то был составлен единый длиннющий стол, покрытый жестко новым, свежетканым и остро пахнущим льняным холстом. Стол плотно наполняла разнокалиберная хохломская посуда с обильными салатами и винегретами. По стенам висела м… можно сказать, живопись. Если не говорить мм… мазня. Хозяин, член ммм… МОСХа, Союза кинематографистов и Союза журналистов одновременно, встречал гостей прямо на лестничной клетке у лифта и провожал на заранее спланированные для каждого места. "Знакомьтесь" - "Сергей" - "Павел". Они две секунды поупирались глазами. Стандартный художник: плотный, лохматый, со стриженной рыжеватой бородкой. Из особых примет: разноцветные глаза: карий и голубой. А напротив стоял стандартный артист: худой, волосы назад, чисто выбрит, расстегнут чуть не до пояса. Оба в полном "сафари". За эти мгновения хозяином был безошибочно определен социальный статус и материальное благополучие входящих незнакомцев, и им с Лерой предложены места чуть-чуть ближе к краю, между уже занявшей свои табуреты спортивной парой и пустотой для других гостей, немного более дорогих для хозяина. Человек двадцатьпять-тридцать собрались в течении каких-нибудь пятнадцати минут. Общего разговора не получалось, общались в полголоса по соседству. Все ждали прибытия того, на кого их всех сегодня и пригласили: Евгения Бутурина. Павел хозяйски суетился по кругу, раздавая салфетки, поправляя освещение и ища место для удобных съемок маленькой немецкой кинокамерой.
В провинции такого вот почтения к своим героям не проявляли. Хотя наш Николай Сапрун писал-то посердечнее, но вряд ли его кто-то где-то вот так-то с камерой караулил. Восторженные возгласы в прихожей откликнулись затишьем за столом. Бутурин вкатился маленьким шустрым клубочком, с горделиво торчащим вверх острым носом. Быстро оглядевшись, фальшиво улыбнулся всем сразу, помахал кому-то ручкой, даже послал воздушный поцелуй. Но всей его наигранной надменности не хватало, чтобы не суетиться. Маленькие черные пальцы то одергивали полы клетчатого пиджачка, то бесполезно приглаживали ежик сильно поседевших, непослушных волос. Или просто пожимали друг друга. Наконец сел. За ним внес две зачехленные гитары Федор, младший брат Лерки. Розовые, пышущие юным здоровьем щеки адъютанта с высоты почти двух метров еще безжалостней подчеркивали уже необратимую изношенность мэтра авторской песни. Все, все распределились окончательно. Бутурин во главе, справа сел сам хозяин, а слева расчехлялся Федор. Это он устроил им с Леркой этот вечер и теперь издалека счастливо улыбался через чужие затылки.
Сосед-спортсмен стал громко нашептывать своей спутнице про мэтра, о котором, наверное, она здесь единственная ничего не знала и песенок его почти не слышала. Кроме как знаменитые "Дерева". "Неужели?" Стул под соседом опасно заскрипел. Сергей закосил глазами: что за вид спорта тот исповедывал? Шея закаченная как у классического борца, и в рукавах банки чувствовались солидные. Но на косточках кулаков красовались огромнейшие шишки мозолей. Такие не бывают от набоя, их явно специально натирали о войлок. Для устрашения. Может быть, он просто культурист?
Успели выпить по две, за гостей вообще и за гостя в особенности, когда на два пустующие рядом места, под одобрительные возгласы, опустилась последняя опоздавшая пара: пышнокудрый, под Блока, классично худой и бледный красавец и совсем неприметная, с тихой полусонной полуулыбкой, маленькая "серая шейка". "Сергей, Лера" - "Феликс, Оля". Своего брата артиста почувствуешь и под водой, и в космосе. Пусть тот и с бородкой, как у художника. Потому что настоящий артист за бесплатно не играет. И не выделывается на публику, если она не отделена слепящей рампой. А если игра тут все-таки и пойдет, то совершенно тонкая, на энергетическом уровне, без поз и подачи текста… Через несколько минут оказалось, что Феликс бывал и в Новосибирске, и в Ярославле, когда в труппе Юденича катался по стране с "Вестсайской историей". А Оля просто шьет и поет. На дому. По соседству близко. Они же сюда специально припоздали, так как на апофеоз сегодняшней программы запланировано официальное примирение Феликса и Бутурина. Бывший учитель заочно простил своего бывшего ученика за приобретенную без спроса самостийность. И теперь они обязательно обнимутся, поцелуются и исполнят: "Я предлагаю спеть о том"… Обязательно дуэтом, так как звезда одного уже опускается, и "Мелодия" больше года оттягивает запись его новой пластинки, а другой только что участвовал в проекте Леши Рыбникова. И хозяину мастерской и квартиры в подарок заготовлен надписанный композитором зеленый альбом "Юноны" и "Авось"… Сосед-спортсмен мучительно прислушивался к их разговору, при этом стараясь не поворачиваться больше, чем в профиль. Бедный понтярщик, аж пофиолетовел от напряжения. Но сам же не пожелал вовремя познакомиться. Ага, аж ухо шевелится. Ладно, закусивший по первому кругу Сергей улыбчиво протянул к нему свою черненую мельхиоровую рюмочку: "за искусство"!
Примирение прошло исключительно удачно. Почти бездыханное тельце отключившегося Бутурина положили спать у хозяев, а Оля попросила Федора и Сергея довести сильно качающегося и безумолку хохочущего Феликса до квартиры. Им самим там же найдется где переночевать. Места предостаточно. Трехкомнатная квартира располагалась, действительно, рядом, в почти соседнем доме замкнутого в каре квартала. Но вот только располагалась она на седьмом этаже. Лифт, понятное дело, после одиннадцати не работал, и им с Федором досталось. Оля и Лерка шли впереди и только шипели, чтобы мужики не будили соседей. На пятом или шестом этаже Феликс, расплывшись в темноте выкрученных лампочек, просто уснул и стал выскальзывать. Его тело буквально втащили в дальнюю комнату и нераздето-неразуто закатили на широкую нерасправленную кровать. "Все. Трупчик"… Оставшиеся в живых сгрудились на кухне около банки растворимого кофе. Барышни сидели на двух табуретах, Сергей примостился на подоконнике, а длинного Федю задвинули прямо на пол.
- Что это был за спортсмен?
- Этот? Он не спортсмен. То есть не настоящий спортсмен. Офицер-гэрэушник. Преподает тут недалеко в их секретной школе будущим шпионам.
- Та-ак. То-то все вокруг с анекдотами скромничали. Знали и молчали. Молчали! Хорошо, что я до Бровеносца в потемках как раз две рюмки не дошел: "Доогии тоаищи". А она?
- Она - да. Чемпионка СССР по плаванью.
- Забавная компания…
- Павел не коренной. Женился тоже на итээровке. Поэтому хватается за любые связи без разбора.
- А я Бутурина раньше только на афишах видела. Не таким представляла.
- Он сильно сдал. Конечно, когда начинают забывать. Но нового-то ничего приличного…
- Жаль.
- Конечно, жаль дедушку…
Трехкомнатная улучшенной планировки квартира была почти пуста. Старшая сестра Феликса месяц назад эмигрировала с мужем в Израиль, в счет оставляемых своих метров жилой площади распродав всю мебель и, главное, шикарную родительскую библиотеку. Остался только антикварный резной буфет и фотографии. Но пустота - это только относительно пола, в смысле, что сидеть было не на чем. А вообще-то пустой квартиру никто бы не назвал: все стены "гостиной" были увешаны от потолка. Когда в комнате щелкнул выключатель, Сергей, Лерка и Федя просто онемели. Большие и маленькие, вытянутые и квадратные, круглые, многоугольные и составленные из разных блоков - все вокруг равномерно покрывали аппликационные коврики. Милые примитивистские сюжеты со сказочными лебедями, русалками и скакунами, собранные из множества разноцветных кусочков и лоскуточков, радужно играли различными фактурами. Бабы с плетеными коромыслами, белые храмы с парчовыми куполами, райские кущи с отливающими шелками яблочками, павлины… А в противоположную стену уже влип Федор. Такой коллекции струнных и иных инструментов ему видеть не приходилось. Гитары ручной работы - шести, семиструнные, четырнадцати с двойным грифом, а далее старинная, инкрустированная костью и перламутром лютня, итальянская мандолина, афганский рубоб, банджо. Даже настоящая чилийская "черепашка" и реконструированная колесная лира. А еще скрипка, виолончель, аккордеон, кугиклы. Несколько индийских, китайских и японских дудок и флейт. Барабаны, бубны, кастаньеты, трещотки…
- Феликс на всем играет. Он даже одно время в цирке музыкальным эксцентриком выступал. Клоуном.
Ольга наслаждалась их лицами. Какой тут сон? Они с расширенными зрачками бродили по большой комнате, кончиками пальцев касаясь красоты. "А, может, теперь еще и чайку поставить?" Да! Все равно уже светает. Скоро автобусы пойдут. "А вы разрешите мне к вам как-нибудь специально приехать"? - "Федор тоже играет на гитаре, мандолине и балалайке. Хоть и учится в Тимирязевской. В Гнесинку, чукча, провалился". - "Да, я так хочу позаниматься с Феликсом. Ели можно…" - "И ты, Брут, бросаешь учителя? Своего Бутурина?" - "Но…" - "Брут! Брут!!"