Мне должно было исполниться семнадцать, у меня не было парня, и любовь вызывала у меня отвращение. Случай с Бьёрном лишил меня иллюзий: я не видела в сексе ничего приятного. От одного воспоминания о члене Бьёрна меня тошнило, и отвращение к любви стало для меня чем-то вроде панциря. Все, кто отваживались попытаться пробиться сквозь него, больно ушибались об его твердую как сталь поверхность. Я иногда ходила на танцы с парнями, потому что мне нравилось танцевать и было все равно, с кем это делать. Я обожала музыку и танцевала с закрытыми глазами, наслаждаясь ее звуками. Часто кавалеры истолковывали мою отрешенность по-своему.
В тот день была пятница. Мы отправились большой компанией в центр Стокгольма: по слухам, там на причале стояли корабли из разных стран, и нам было интересно на них посмотреть. Увиденное превзошло все наши ожидания. Несколько военных судов стояли у пирса, и собравшиеся зеваки возбужденно обсуждали, что кто-то видел даже перископ подводной лодки. Мы полюбовались кораблями и вместе с толпой переместились в Старый город, где зашли в бар. Он был полон мужчин в форме, говоривших по-английски: они пели и веселились, болтая с местными, делавшими вид, что им такое зрелище не в новинку.
Оказывается, к нам в гости пожаловал британский флот, и вскоре я уже болтала с группой матросов с недавно прибывшего судна. Один из них, высокий блондин с голубыми глазами, тут же начал откровенно флиртовать со мной, и, как ни странно, мне это было приятно. Он спросил, не хочу ли я пива, я ответила "да", и он тут же рванул к барной стойке, продираясь через толпу, и вернулся с двумя кружками. Я поблагодарила.
- Мне кажется, бармен меня обсчитал, - сказал он по-английски - мне трудно было его понимать - и протянул мне кружку. - Я заплатил за пиво кучу денег, - пояснил он, делая большой глоток.
Я попыталась объяснить, что его не обманули, просто у нас в Швеции пиво дорогое, особенно в баре. Англичанин, представившийся Эндрю, только покачал головой.
- Что ж, вам можно только посочувствовать, - сказал он, показывая тем самым, что тема исчерпана.
Мы проболтали с ним весь вечер, но когда мои друзья собрались уходить, я решила уйти с ними. Эндрю тут же предложил встретиться завтра на том же месте.
- Я плачу за пиво, - добавил он.
Я рассмеялась, вспомнила Калле и сказала "нет".
Стоял конец мая, и на улице было светло. Мне вдруг захотелось остаться одной и спуститься к воде, где покачивались иностранные суда. Силуэты кораблей вырисовывались на сером ночном небе, матросы возились на палубах, время от времени поглядывая на город. С одного из судов спускался трап, и меня подмывало подняться на борт. Сама не знаю, что на меня тогда нашло, и только сейчас понимаю, что то была воля судьбы. Я хотела показать всем, на что способна.
Меня заметили. Не успела я дойти до половины трапа, как ко мне подбежал офицер. То есть я, конечно, тогда не еще знала, что он офицер, но по кителю и фуражке поняла, что он чином выше, чем Эндрю и его товарищи из бара.
- Простите, к сожалению, вам нельзя подниматься на борт судна без сопровождения. Я должен попросить вас уйти.
Офицер был постарше Эндрю, но в тот момент меня занимало не это. Он был высоким брюнетом с коротко подстриженными волосами под белой фуражкой и карими глазами. Кожа у него была на удивление гладкой и чистой, рот изящно очерчен, даже слишком изящно для мужчины, уголки губ приподняты, словно он улыбался, даже когда был серьезен. А еще у него были красивой формы уши и крепкое мускулистое тело. Я вдруг впервые в жизни испытала смущение и неуверенность в обществе мужчины, но тут же отругала себя за это и заставила взглянуть ему прямо в глаза. Твердым голосом я ответила, что там, внизу, я не заметила запретительного знака, а мне любопытно было узнать, куда ведет этот трап. Потом я сошла вниз, не оглядываясь. Я чувствовала на себе его взгляд, который обжигал меня как огнем. Сойдя на берег, я подошла к скамейке, села и стала любоваться водой, размышляя, чем бы еще заняться.
Мне не пришлось долго ждать. Прошла всего-навсего вечность, и прямо передо мной появилась высокая фигура. Мне пришлось поднять глаза, чтобы посмотреть, кто это. Офицер стоял и смотрел на меня с улыбкой. Улыбкой, которой не было.
- Не хочешь выпить чашечку кофе? - спросил он, и я поняла, что на всю жизнь запомню эту фразу. Я действительно до сих пор помню каждое слово, каждый слог, ударение, интонацию, помню, как тело помимо моей воли ответило "да" и как мы поднялись по запретному трапу, который вдруг оказался не таким уж и запретным, потому что мы были вместе. На палубе он повернулся ко мне и протянул руку:
- Меня зовут Джон, - сказал он.
- Ева, - ответила я, сжав его руку сильнее, чем принято в таких случаях.
Эх, лучше бы на этом все и закончилось. Джон и Ева на палубе теплым майским вечером с чашками кофе в руках… Лучше бы время остановилось, и тот миг стал счастливым концом истории, и ничто из того, что произошло потом, никогда не произошло. Но тогда… тогда мне ничего подобного не хотелось. Я хотела пойти с Джоном, пить кофе с Джоном и не выпускать его руки. Я и не предполагала, что готовит нам будущее в своем ведьминском котле. Впервые, впервые со дня убийства Бустера я была совершенно беззащитна перед судьбой.
Джон устроил мне экскурсию по кораблю, который, как оказалось, назывался "Минерва": показал мне каюты, трюм и, если я правильно помню, торпеды. Я спросила, какое оружие они перевозят и для каких операций предназначено это судно, и он отвечал на мои вопросы. Мы тут же начали спорить, какие государства могут представлять опасность для всеобщего мира, но наш разговор прервало появление капитана. Я испугалась, что меня снова попросят покинуть корабль, но он только поздоровался - сначала с Джоном, а потом со мной.
- Вижу, у тебя все в порядке, Джон, - с иронией произнес капитан и пошел дальше.
Мы же вскоре оказались перед закрытой дверью, которую Джон услужливо распахнул передо мной. Оттуда раздался восторженный вопль. Джон повернулся ко мне и вздохнул:
- К сожалению, мы тут не одни, - сказал он и пропустил меня вперед.
Кают-компания была полна матросов, которые встретили мое появление громкими овациями и охотно потеснились, освобождая мне место. Джону каким-то чудом удалось пробраться в кухню и принести мне обещанную чашку кофе. Нам предстояло выпить еще много кофе, и этот, определенно, был не лучший - некрепкий и едва теплый, к тому же меня то и дело толкали возбужденные, галдящие матросы. Но это была первая чашка кофе, которую мне принес Джон, и я никогда ее не забуду. Я выпила ее до дна. Джон предложил еще пройтись, если матросы "согласятся меня отпустить", и мы отправились прогуляться. Он спросил, какие у меня планы на субботу.
- Завтра у меня выходной, - сказал он и добавил, что охотно осмотрел бы Стокгольм, особенно в моей компании, если я соглашусь быть его гидом. Их корабль стоит здесь уже несколько дней, и что-то он, конечно, уже увидел. - Это город моей мечты, - добавил Джон, - но мы всегда стоим здесь недолго, и у меня не было шанса его хорошенько рассмотреть.
Я ответила согласием, хотя ужасно нервничала, и мы договорились, что встретимся завтра у корабля. При расставании Джон снова протянул мне руку, и на этот раз задержал ее в своей.
- Сколько тебе лет, Ева? - спросил он.
Не знаю, почему он спросил: может, я упомянула, что в июне у меня день рождения, а может, хотел быть уверен, что мне уже можно гулять по ночам с офицерами. Куда смотрели его глаза, ведь я выглядела на свои неполные семнадцать лет. И мне пришлось воспользоваться секретным женским оружием. Похлопав ресницами, я ответила ему томным взглядом:
- Двадцать.
- А мне двадцать четыре.
Обменявшись этой жизненно важной информацией, мы расстались.
В тот вечер уши Бустера впервые услышали что-то положительное. Я чувствовала, как твердые катышки в мешочке размягчаются от моих слов.
Утром папа с мамой снова поссорились. Дело касалось вечеринки, на которую хотела пойти мама, а папа как всегда был против, и это казалось таким бессмысленным, что я не стала им мешать - оставила на столе записку, извещая, что иду гулять и буду поздно, и ушла. Я надеялась на хорошую погоду, но на улице лил дождь, а небо затянуло серыми тучами без малейшего намека на просветление. Конечно, приятнее было бы показывать Стокгольм в хорошую погоду, а еще приятнее одеться потеплее, но меня это не волновало. Внутри меня словно вспыхнуло маленькое солнце, и как я ни призывала себя к осторожности, меня несло навстречу неизведанному. Я чувствовала, как Пиковый Король забрался мне в голову, щурясь от яркого света.
Джон уже ждал меня у "Минервы". Сегодня на нем была гражданская одежда - джинсы, пиджак и черные ботинки, совсем не подходящие для мокрой погоды. Он церемонно поцеловал меня в щеку, мне стало жарко от страха и волнения, и я устыдилась собственной слабости.
Мы шли вдоль шлюза, я расспрашивала, что бы он хотел увидеть.
- Знаешь, когда рядом такая красивая девушка, неважно, на что смотреть, - ответил он серьезно.
Я предложила пойти в Старый город, и скоро мы уже пробирались в лабиринте узких улочек и переулков, пока не вышли к дворцу и дальше к Кунгсгорден. Мы болтали без умолку, словно знали друг друга целую вечность.
Когда речь зашла о войне во Вьетнаме, я, которая участвовала в демонстрации против американских бомбежек этой крошечной страны, спросила, как получилось, что Джон оказался во флоте. Я всегда считала себя мирным человеком: одно дело бороться со своими демонами, и совсем другое - с незнакомыми людьми. Да, я приняла решение убить маму, но и подумать не могла, чтобы отрезать уши кому-то, кто не сделал мне ничего плохого. Джон не поддался на провокацию. Он и сам не одобрял войну во Вьетнаме, особенно тот оборот, который она принимала в последнее время, но не отрицал права одних государств вмешиваться в дела других.
- Я думаю, эта работа для меня, - признался он, рассказав, что обожает море и счастлив был покинуть душный город и оказаться посреди бескрайних волн. - Представь, что у тебя отняли свободу. Разве ты не обрадовалась бы, если бы кто-то решил тебя защитить? - спросил он.
Рассудив, что это слишком личный вопрос, я не стала отвечать.
Джон рассказал, что его отец - профессор физики, а мама преподает живопись.
- Она завидует мне, потому что я посещаю города, где находятся самые известные в мире музеи. К сожалению, у меня редко выдается возможность их осмотреть. Не потому что не хочу, а потому что нет времени.
У Джона была сестра Сьюзен, которая жила с родителями. У него не было своей квартиры, поэтому в короткие периоды пребывания на суше он тоже жил с ними. Последние месяцы Джон много учился - готовился к предстоящим экзаменам. Раньше у него была квартира, но он ее сдал, чтобы "сэкономить деньги и избавиться от мелких хлопот", как он выразился.
Он то и дело прерывал свой рассказ вопросами обо мне, и я сообщила, что могла, о родителях, доме и даче, а еще немного приврала, добавив себе пару лет работы в фирме по торговле одеждой и пару лет учебы в университете, где якобы изучала математику. Я знала о маминой работе достаточно, чтобы ответить на возможные вопросы, но об университете не знала ровным счетом ничего. Тем не менее, на Джона мое "резюме" произвело большое впечатление.
- Ты такая целеустремленная, мне это нравится. Редко с кем получается говорить по душам, как с тобой. К сожалению, моя служба такова, что я общаюсь с людьми всего несколько часов или дней, а потом вижу их только через месяцы или даже годы. Поэтому мне приходится сразу решать, перерастет ли новое знакомство в дружбу или останется мимолетной встречей. Вот так.
На мгновение его лицо помрачнело, а взгляд словно затянуло дымкой.
- Трудно избежать разочарований… - сказал он, заглядывая мне в глаза. Я хотела спросить, что он имеет виду, но решила дождаться, пока он сам скажет. Наверное, будь мне двадцать, я была бы не столь терпелива.
Мы дошли до Нюбрукайен и остановились там, глядя на воду. Джон поразило, какая она чистая.
- Мы заходили в порт Ливерпуля пару месяцев назад - там ужасно грязно. Не хочу сказать ничего плохого о самом городе, но по сравнению со Стокгольмом там ужасно грязно и темно. А еще у вас потрясающе красивые фасады домов. Во многих городах они выглядят словно рот у старухи: красивый дом, красивый дом, уродливая новая постройка на месте воронки от бомбы, уродливый дом, потом красивый и снова уродливый. А бывает так, что все дома новые. Но ваш город просто уникальный.
Тут меня осенила идея, и мы отправились в музей, где хранился "Васа". Мы стояли молча и представляли, как волны ласкали когда-то его борта. Джона поразило, как хорошо корабль сохранился, а еще то, что нация, которая во время войн предпочитает сохранять нейтралитет, потратила столько денег и времени на реставрацию старинного боевого судна.
- Может, это потому, что он затонул, не успев принять участие ни в одной войне, и превратился в символ нейтралитета. Боевой корабль, который не сделал ни единого выстрела, - задумчиво сказал Джон.
Я не могла с ним не согласиться, хотя мне никогда не приходило в голову посмотреть на "Васу" с такой точки зрения.
Нам было легко общаться, словно мы всю жизнь только этим и занимались. Мы обсуждали вооруженные конфликты, убийство Кеннеди пару лет назад, "холодную войну"… Говорили о море. Джон рассказывал, что в плавании очень одиноко, но отставные моряки на берегу все равно тоскуют. Он пытался процитировать стихотворение о чувствах английского солдата к родине, но не мог вспомнить слова и обещал их потом разыскать. Так мы болтали, пока не обнаружили, что страшно проголодались. А после ужина поняли, что не хотим возвращаться домой.
В конце концов, я решилась позвонить приятелю, который жил поблизости. У них был дом с садом и домиком для гостей, и я иногда оставалась там на ночь. Я сказала другу, что не могу пойти домой, намекнула на семейную ссору и получила согласие пустить меня в этот домик. Джон предложил взять такси, и мы добрались туда за полчаса. Пока он курил на улице, я зашла к хозяевам за ключом. Было еще не так поздно, чтобы вызвать подозрения, и мне никто не задавал вопросов. Мама друга сунула мне в руки кулек с горячими булочками и сообщила, что в домике для гостей есть чай и кофе. Теперь мне кажется, что она обо всем догадалась, но тогда я была слишком молода и неопытна, чтобы это заметить.
Мы вошли в домик и зажгли свет. Запах там стоял немного затхлый, но мы проветрили, вскипятили чай и продолжали болтать. Я ненадолго включила телевизор, чтобы посмотреть прогноз погоды, но попала на новости и прилипла к экрану. Потом Джон рассказывал, что сидел и смотрел на меня, а я ничего не замечала, поглощенная тем, что показывали по телевизору. Он говорил, что именно эту картинку хотел сохранить в памяти: как золотисто-рыжая "леди" уставилась в экран телевизора, забыв обо всем на свете.
Часа в три ночи я налила себе четвертую чашку чая и поднесла к губам, но Джон решительно забрал ее и поцеловал меня. Мне хотелось бы написать, что у меня все поплыло перед глазами или что в ушах зазвучала чудесная музыка, но ничего подобного не произошло. У меня было ощущение, что все идет так, как и должно идти. Помню, я подумала: "Как странно - я знаю, что надо делать, хотя никогда этому не училась". Мы легли в постель, и я смутилась, но Джон взял инициативу в свои руки.
- Я… у меня есть… - начал было он и замолчал. - Давай, мы лучше просто полежим рядом. Это именно то, чего мне так не хватает, когда я в море. Близости, а не… - добавил он.
Я сыграла роль невинной и наивной девушки, хотя таковой себя не чувствовала. Мы заснули в обнимку, но вскоре Джон разбудил меня и сказал, что через час должен быть на "Минерве". Я пошла к хозяевам домика и вызвала такси, пока мама друга тактично вышла в соседнюю комнату. Джон ждал меня на улице. Прежде чем уехать, он сообщил мне названия двух кораблей, на которых собирался служить, и адрес своих родителей. Я написала ему свой, и он уехал. Я подумала, как это банально: моряк покидает девушку, чтобы отправиться в плавание. Мое темное "я" издевательски хохотало.
Но это не помешало моему светлому "я", проспав еще пару часов, броситься в порт. "Минерва" отчаливала в двенадцать. Прибежав на набережную, я увидела море людей, пришедших проводить флотилию. На палубе "Минервы" выстроились в ряд моряки в парадной форме, но Джона среди них не было. Отплыв, судно развернулось, и я увидела, что на другом борту тоже стоят люди, но было уж слишком далеко, чтобы разглядеть лица.
Вернувшись домой, я обнаружила, что меня никто не хватился. Мама еще спала, а папы, по всей видимости, не было дома: он не ответил, когда я его окликнула. Значит, я могла спокойно взять телефон и, вооружившись справочником, обзванивать соответствующие организации, чтобы узнать, не зайдет ли "Минерва" еще в какой-нибудь шведский порт. Мне удалось узнать, что она посетит Худиксвалль. Человек, сообщивший мне это, издевательски поинтересовался, не бурная ли ночь заставила меня разыскивать это судно. Проигнорировав его слова, я схватила бумагу и ручку и честно написала Джону про все, что чувствовала.
Двумя днями позже мне пришло письмо из Худиксвалля.
Дорогая Ева,
Так трудно подобрать слова, чтобы сказать то, что я хотел сказать тебе тем вечером. Я хочу поблагодарить тебя за то, что ты сделала мой визит в ваш город особенным. Я навсегда запомню это. Стокгольм - лучший город в мире.
Не знаю, что ты на самом деле чувствуешь ко мне, но мне кажется, что между нами что-то могло бы быть. Знаю, что выражаюсь туманно. Я пытаюсь сказать, что если бы ты захотела увидеть меня снова, я был бы безмерно счастлив.
Я ни с одной девушкой еще не разговаривал так, как с тобой. Да, я помню, что именно мы обсуждали, и хотя мне легче описывать вещи и явления по-английски, из моего письма видно, что это не всегда так. Я напишу тебе еще и расскажу о нашем пребывании в Худиксвалле. Береги себя и напиши мне, если будет настроение.
С любовью, Джон.
"Не знаю, что ты на самом деле чувствуешь ко мне, но мне кажется, что между нами что-то могло бы быть". Я слабый человек. Достаточно было написать это, чтобы меня снова охватил озноб. Я налила себе полный бокал вина, чтобы согреться. Я никогда не забуду эти слова. Когда я умру и меня похоронят, воспоминания о них будут питать цветы, растущие на моей могиле.
13 июля