- Он ничего не заподозрил. Для него было совершенно естественно "взять на себя ответственность". Так что мы стали парой. Вскоре я переехала в его квартиру, которая была больше и лучше, чем у Симона. Потом родила ребенка. Если он в чем-то и сомневался, все подозрения испарились, стоило ему тебя увидеть. Он все время проводил с тобой. Через пару недель мы поженились. А теперь разводимся.
У меня внутри стоял такой же холод, как после разговора с Джоном. Мне было трудно дышать. Ужасные картины вставали у меня перед глазами. Мне хотелось вскочить и закричать, открыть рот и выпустить демонов на волю, но я не могла пошевелиться. Наконец произнесла механическим, как у робота, голосом:
- И ты все это время обманывала нас с папой? Почему ты не рассказала правду? Ведь я могла найти своего настоящего отца!
- Я и так немало для тебя сделала. Ты получила нового папашу. Еще лучше прежнего. Ни разу не слышала, чтобы ты на него жаловалась. Это я тебя не устраивала.
Сколько раз за эти годы она говорила мне, что я никчемная, странная… "Разве вы не видите, что Ева не такая как все? Скучная, бесцветная, примитивная, она совсем на меня не похожа". Я посмотрела на женщину на диване, красивую, но уже немолодую и пьяную, и подумала, что это она ненормальна, а не я. Она больна. Только этим можно объяснить то, что я от нее услышала.
- Мне пришлось нелегко, - сказала она. - Ты была отвратительным ребенком, ты всегда отталкивала меня и бежала к папе. А он… я и не подозревала, что он окажется таким занудой. Я думала, у нас все будет по-другому. Сама не понимаю, как я терпела его столько лет. А ведь это все ради тебя, Ева, подумай об этом. Если б не ты, я давно бы уже сделала ноги. Но теперь ты выросла, и мне больше не нужно о тебе думать. Теперь я могу свалить. Наконец-то. Ты достаточно взрослая, чтобы сама о себе позаботиться. Я сделала для тебя все, что могла.
Она встала с дивана, подошла к окну и выглянула на улицу. Уже стемнело, но на небе светились звезды и полная луна. Только сейчас я заметила, что луна полная, а значит, все монстры проснулись.
- Я должна быть тебе благодарна?! - вырвалось у меня.
Я тоже поднялась и подошла к камину. Там на полке стояла Дева Мария, на белом мраморе играли отблески пламени. Она была как живая. И улыбалась. Мария, Матерь Божья, улыбалась. Мама повернулась ко мне. Она тоже улыбалась.
- Конечно, ты должна быть мне благодарна. Особенно теперь. За то, что у вас с Джоном ничего не вышло.
Имени Джона, слетевшего с ее губ, было достаточно, чтобы меня затошнило. Внезапная боль пронзила мне живот, и я почувствовала теплую влагу между ног.
- Что ты имеешь в виду?
Губы улыбнулись.
- Быть женой моряка и махать платочком с пристани - не для тебя. Я тоже чуть не совершила подобную ошибку, и видишь, что из этого вышло. Сидеть на суше и растить детей, пока твой мужик месяцами торчит где-то в море, а потом приезжает домой и делает тебе нового ребенка - разве это жизнь? Ты же у нас умная, интересуешься математикой. Так я Джону и сказала, и он оказался достаточно умен, чтобы понять меня правильно. С такими парнями можно весело провести время, но с ними нельзя планировать будущее, дорогая, поверь мне.
Я молча смотрела не нее. В такие вечера из леса выходили зайцы, и один из них сидел за окном и слушал наш разговор. Нос у него подрагивал, наверное, снова подул ветер. Ветки грустно шелестели и хлестали друг друга по спине под темными, странной формы облаками.
- Когда ты с ним разговаривала?
- В Лондоне, перед Рождеством. У меня был его номер, я позвонила, и он оказался дома. Мы встретились, и я ему все высказала. Что такая жизнь не для тебя. Что он должен подумать о тебе, если ты ему небезразлична. Полагаю, он меня правильно понял.
Я смогла выдавить из себя только один вопрос. Самый легкий:
- Как ты узнала его номер?
Мама улыбнулась. Такой я ее и запомнила. Красивой. Светлые волосы распущены по плечам. Красные губы. Смеющиеся глаза. Морщины и старую уродливую кофту скрывала темнота.
- Как же ты наивна, Ева! Откуда, по-твоему, у женщины возьмется телефон мужчины? Я же говорю: не стоит по нему плакать. Ни один мужик того не стоит! Неужели он был настолько хорош в постели? И что бы ты делала в этой Англии? Я хотела тебе только добра. Я же твоя мама. Окажись я на твоем месте, справилась бы. Я всегда была сильной и не боялась пробовать новое. Меня трудно запугать. Но ты… Ты пугливый мышонок, Ева, ты трусиха, ты боишься жизни!
Я видела только ее рот. Как он открывается, чтобы излить желчь. И я поняла - момент настал. Я должна заставить ее замолчать. Навсегда. Помоги мне, Дева Мария! Мне страшно. Я боюсь. Я взяла статуэтку и опустила ее на этот рот с силой, какой в себе и не подозревала. Я слышала, как где-то хлопнула дверь. Статуэтка описала в воздухе дугу и попала в цель. Мама даже не успела испугаться. Я промахнулась мимо рта и попала ей в лоб, и колени у нее подкосились. Она ударилась спиной о подоконник и рухнула на пол, так и не издав ни звука.
Несколько минут я стояла и смотрела на нее. Она лежала на спине, прикрыв глаза. Один висок вдавился, как на яйце, ударившемся об пол, из раны текла тонкая струйка крови. Я упала рядом с ней на колени и увидела, что она без сознания, но еще дышит. Рот у нее был приоткрыт. Мне представилась возможность сделать то, чего я так долго ждала. Мама никогда меня не полюбит. Но я ее люблю - по-своему, но люблю, особенно, когда она молчит, и ее слова больше не могут причинить мне боли.
Бледные бутоны роз мало напоминали цветы, но лепестки были свежими и упругими, и их было довольно много. Я посмотрела на луну за окном и начала обрывать лепестки один за другим и засовывать маме в рот. Она не сопротивлялась: я легко открывала ей рот и запихивала внутрь лепестки. Я продолжала совать эти нежные, тонкие лепестки, пока рот не заполнился целиком. Последние лепестки свисали на подбородок. Мама выглядела удивленной. Мне показалось, что я слышу какой-то звук, но его заглушил крик птицы за окном. Я пошла в кухню, налила себе чашку чая и взяла свежую булочку. И села с мамой рядом. Сколько я там просидела? Час? Или всю ночь? Я смотрела на нее и видела, как она красива, как она улыбается лепестками роз и как эти лепестки заполняют пустоту внутри нее, как она ест розовые лепестки, дышит розами, пьет их нектар, как вся она заполняется нежными, тонкими, душистыми лепестками. Я сидела рядом. Пока ее дыхание не остановилось. Пока сердце не перестало биться под моей ладонью, прижатой к ее груди.
Огонь в камине погас, остались один угли. Не было слышно ни звука - ни внутри, ни снаружи. Я смотрела на маму и думала о том, какой она была - внутри и снаружи. Внешне она была веселой и общительной, симпатичной и беззаботной, умной и талантливой. Но за этим блестящим фасадом скрывалась гниль, о которой знали только я и папа. Только мы знали, что на самом деле она лгунья и предательница. Депрессивная истеричка, которая не способна ни выслушать кого-то, ни понять, ни простить. Там, внутри, ей было наплевать на меня, ее бесило уже одно то, что я существую.
Я вспомнила все, что мне пришлось выслушать от нее о себе: что я ни на что не гожусь, ничего из себя не представляю, что я полное ничтожество. Но она допустила жестокую ошибку, дав мне имя Ева. Потому что Ева значит "жизнь". Я подумала о Бритте и Джоне. Все кончено. Теперь я могу обрести мир и покой.
Еще через какое-то время я тепло оделась и пошла в гараж за лопатой и ломом. Ветер ударил мне в лицо, и у меня перехватило дыхание, но я знала, что должна сделать это. Вспомнив Бустера, я выбрала дальний угол сада, где было меньше всего камней. Там я начала копать промерзшую насквозь землю. Не знаю, сколько я копала, должно быть, несколько часов. Я не чувствовала холода, напротив, мне было так жарко, что, казалось, даже лед внутри меня начал таять. Я поблагодарила Бога за мягкую зиму, и когда яма была достаточно глубока и широка, вернулась в дом, где лежала мама. Она выглядела бледной. Кровь на виске застыла и была похожа на засушенную розу в гербарии, и когда я прикоснулась к ней, она была холодной. Бустер отправился на тот свет в старом мешке, но для мамы я отыскала специальный пакет для одежды. Он был красного цвета, на молнии и подходящей длины. Маме бы он понравился. Особенно молния.
Я засунула маму в мешок и поволокла в сад. Не знаю, откуда у меня взялись на это силы, наверное, мне помогала полная луна. Наконец, мне удалось дотащить тело до ямы и сбросить вниз, и я начала засыпать могилу. Закончив, я разровняла холмик. Теперь ничто не говорило о том, что здесь произошло. Земля, конечно, выглядела свежевскопанной, но об этом я решила подумать позже.
Я вернулась в дом, вытерла кровь с пола, вымыла статуэтку Девы Марии, радуясь, что она не пострадала, и поставила ее на место. Как всякая хорошая мать, она всегда была рядом со мной. Потом я подошла к маминой сумке. Открыла ее. Как всегда, туда были небрежно напиханы какие-то вещи, но еще оставалось место, так что я без труда засунула туда пальто и сапоги. Сумку я оттащила в гараж и спрятала под брезентом. Летом я устрою ей похороны в море. В море, где покоится мой настоящий отец. В море, где плавает Джон. В бездонном море, где киты возрождаются к новой жизни. И тут меня посетила мысль: человек испытывает угрызения совести не потому, что согрешил, а потому, что его в этом грехе уличили.
30 июля
Казалось, силы меня покинули, и я больше не смогу писать. Я убила маму и думала, что тоже умру. Когда прошлой ночью я облекала в слова все то, что сделала тогда, казалось, пришел мой час. Я умру. Но мое рациональное "я" помогло мне выжить тогда, оно же спасло меня и теперь. Я захлопнула дневник, легла в постель и проспала несколько часов подряд без сновидений - даже Пиковый Король мне не мешал. Да, я продолжаю называть его так, как звала все эти годы, хотя, наверное, должна была бы называть Симоном. Король Симон. Король жизни. Мой папа. Я не знаю, где он, но теперь у него хотя бы есть имя.
Я пыталась его разыскать. Через пару лет после того, как мама исчезла из моей жизни и розы выросли на ее могиле, я обратилась в полицию, но мне мало чем могли помочь. Имени и даты было недостаточно, чтобы найти информацию об исчезновении человека в море много лет назад. Я позвонила паре маминых друзей молодости, но никто из них не смог припомнить Симона. И я прекратила поиски. Время даст ответы на все вопросы. Если захочет. Или сам Пиковый Король. Так думала я тогда. Сейчас я знаю, что он не хотел давать мне ответ. Зато всегда был рядом. Все эти годы он жил в моих снах и фантазиях, но делал только то, что хотел. Он убаюкивал меня на ночь, как папа, ласкал, как любовник, когда у меня была такая потребность, но никогда не говорил о себе. Когда я пыталась надавить на него, он просто ускользал, уходил на дно, как те киты, о которых рассказывал мне, когда я была еще в материнской утробе.
Сегодня выдалось на редкость красивое утро. Едва я присела в саду с чашкой кофе и бутербродом, как в калитку, запыхавшись, вбежали Гудрун и Петра. Точнее, запыхалась одна Гудрун, пот лил с нее градом, длинные седые волосы торчали во все стороны, красные пухлые щеки придавали ей сходство с хомячком, которого мне так никогда и не купили. На ней были шорты, открывавшие толстые ноги с сеткой синих сосудов, и какая-то пестрая кофта, обтягивающая живот. Петра, напротив, выглядела свежей и бодрой в новом летнем платье лилового оттенка. Волосы у нее были красиво уложены, и ни следа герпеса на губах.
Я смотрела на старых подруг, и мне было немного грустно видеть, какими мы все стали. Наши мечты высохли среди страниц книги жизни, стали плоскими и бесцветными.
Свен ушел в деревню поговорить с Орном. Я предупредила его уже в который раз, чтобы не смел трогать мои розы. Кол так и торчит посреди кустов, и каждый раз, глядя на него, я вспоминаю о вампирах, которым втыкают осиновый кол прямо в сердце. Утром я сорвала несколько веток шиповника и поставила на стол в саду. Рухнув на стул, Гудрун поддалась искушению и зарылась лицом в душистый букет:
- Как тебе удается выращивать такие прекрасные розы, Ева? Как я ни стараюсь, мне с ними не везет. Сейчас на них напала тля, я ее и руками давлю, и мыльным раствором опрыскиваю, и хоть бы хны! Конечно, у меня нет ни сил, ни желания с ними все время разговаривать, как это делаешь ты. Кстати, прости, что мы явились без приглашения. У тебя не найдется чашечки кофе для незваных гостей?
- Конечно. Возьмите в кухне и сделайте себе бутерброды, - предложила я.
Гудрун тут же поспешила в дом, а Петра подошла к моим розам проверить, правду ли говорит Гудрун.
Я не могу рассказать подругам, почему мне так везет с розами. Какими бы капризными созданиями они не были, их все равно намного легче любить, чем маму. Тот, кто делает усилие, будет вознагражден сполна. Забота и любовь приносят свои плоды. Я вспоминаю мамин рот, наполненный розовыми лепестками. Там, где когда-то лежала она, теперь растут розы. Я смотрю на них словно сквозь призму времени. Мама меня не хотела, но теперь она всегда со мной. Когда ветер доносит до меня медовый аромат роз, я чувствую, что меня любят. Что мои труды не напрасны. Даже если стоили кому-то жизни.
Гудрун вернулась с огромной кружкой кофе и тарелкой, полной бутербродов, уже успев засунуть что-то себе в рот. Как всегда. Конечно, пекарни Берит больше нет, но хлеб, который Свен покупает в пекарне у Осы, тоже весьма неплох. Гудрун вздохнула:
- Не понимаю, почему я так голодна. Перед завтраком Сикстен сказал, что ему надо куда-то уехать, и у меня совершенно пропал аппетит. Не могу есть в одиночестве. - Она откусила кусок бутерброда, отпила кофе и откинулась на спинку кресла, глядя на солнце. - Наверное, в нашем возрасте уже вредно загорать, но мне на это наплевать. У вас тут так здорово. У нас же совершеннейший бардак. Сколько ни пытаюсь навести порядок дома и в саду, такое ощущение, что я просто перекладываю хлам с одного места на другое.
- Тебе удалось позаботиться об Ирен?
Рассказы Гудрун об уборке все равно что сказка о заколдованном горшке. Забудешь заклинание, и каша польется из него, заливая всю кухню. Но, видимо, имя Ирен оказалось тем самым заклинанием, способным остановить поток слов Гудрун. Пару дней назад Ирен перевели в новый дом престарелых, тот самый, обитателям которого так сочувствовал Свен и где работает Гудрун. Она занимается там тем, чем должен заниматься немногочисленный персонал Сундгордена: кормит стариков, помогает им принимать душ и вывозит на солнышко погреться, когда у нее есть время. Но пока что его не нашлось для Ирен. Видите ли, все произошло слишком быстро.
Гудрун опять вздохнула:
- Летом у нас не хватает персонала, и мы готовы нанять кого угодно. Понятия не имею, чем занимается биржа труда, но на наши объявления никто не откликается. Кстати, у нас появился новый помощник, он алжирец, но всю жизнь прожил во Франции, говорит по-французски и почти не понимает по-шведски. К тому же, не первой молодости. Он носит странные сандалии, надевая их на носки. Мы испугались, когда его увидели, но оказалось, у него есть подход к старушкам. Сегодня я видела, как он сидел с Ирен за столом. Она отказывалась есть и хотела вернуться в кровать, но он положил ей руку на плечо и сказал: "Ирен, ты же не откажешься выпить чашечку латте ради меня?" Его легкий французский акцент почему-то сделал обычный кофе с молоком привлекательным! Ирен кивнула и мигом опустошила две кружки. Она заставила его пообещать, что он как-нибудь вывезет ее на солнышко и они выпьют вместе латте, потому что ей не хочется сидеть у себя комнате теперь, когда она познакомилась с таким приятным мужчиной. А потом она попросила его помочь ей утопиться в озере. И выглядела очень довольной. Хотя обычно почти ничего не ест.
Теперь вздохнула я:
- Сколько, думаешь, ей осталось?
Гудрун подставила тарелку под подбородок, чтобы поймать кусок сыра.
- Трудно сказать. Кто-то умирает, стоит ему оказаться в доме престарелых. Просто решает умереть и умирает. Другие цепляются за жизнь. И мы знаем, что Ирен как раз из таких. Персонал ее любит. Все говорят: она такая вежливая, все время благодарит.
Благодарит. Какая ирония судьбы. Петра оставила розы в покое и тоже принесла себе чашку кофе. Мы еще поговорили об Ирен, о том, какой она была до болезни, и Петра сказала:
- Да, ее трудно назвать приятным и легким в общении человеком, но нельзя отрицать: все, что она говорила, думала и делала, было из ряда вон выходящим. Может, чтобы тебя помнили, вовсе не надо быть милым и любезным? Достаточно быть просто неординарным человеком.
- Но ведь Мать Терезу все помнят, а она была добрейшим и милейшим человеком, - вставила Гудрун первое, что ей пришло в голову. Петра расхохоталась.
- Мать Тереза? Ну да, конечно. Только что ей дала доброта: славу? Деньги? По мне, уж лучше брать пример с Ирен, чем с Матери Терезы. Во всяком случае, наш с Хансом брак стал нормальным, только когда я перестала изображать Мать Терезу.
Поскольку она сама затронула эту тему, мы засыпали ее вопросами. Петра замахала на нас руками:
- Я еще сама не знаю, что будет дальше. Он звонил два раза, а по телефону, как вам известно, молчать трудно. Особенно, когда звонок междугородний. Наш Ханс слишком жаден для этого. Так что у нас состоялось что-то вроде разговора, и он сказал, что готов начать все сначала, если я постараюсь. Я спросила, чего именно он от меня ждет, но он не ответил. Сказал только, что я нужна ему. Не знаю, достаточно ли мне этого. Так хорошо одной, скажу я вам. Как давно уже не было. В доме никто не мусорит: каким я его утром оставляю, таким и нахожу вечером. Ума не приложу, как меня угораздило потратить полжизни на какого-то Ханса. Надеюсь, это была худшая половина моей жизни.
- А ты сказала ему, что столько всего выкинула? - с любопытством спросила Гудрун. Я вспомнила, что она прихватила кое-что из вещей Ханса, хотя ее собственный дом и так завален всяким хламом.
- Да, я говорила ему, что сделала уборку. Но он с ума сойдет, когда узнает, что я выкинула из подвала старый аквариум, который простоял там двадцать лет. Самое смешное, что дети никогда рыбок не просили, а мне пришлось за ними ухаживать. Как всегда. Под конец я их просто возненавидела. Не понимаю, зачем держать бедняжек в стеклянной клетке, если мы регулярно употребляем в пищу их менее удачливых собратьев. Тем более, что я вообще была против этой покупки. Надо было сразу отказаться за ними ухаживать, они бы умерли, и не было бы проблем. Но я слишком слабохарактерная, поэтому мне пришлось ухаживать еще и за ними. Только представь, сколько женщин вынуждены кормить хомячков, морских свинок и прочих крыс, которых заводят их безответственные домочадцы.
Гудрун заявила: