- Имеет, - значит, там все на новенького. - Он помолчал. - Ты любишь читать? Вот "Всадник без головы" или "Пестрая лента"…
- Нет, - перебил Венька, - это все выдумки. Я люблю про Миклухо-Маклая, Пржевальского, Афанасия Никитина… но если ты хочешь, давай сходим, запишемся…
В поселке было два клуба. В старом "зимнем" крутили кино и зимой и летом, и он находился "на той стороне", куда домашним законом дорога Веньке была закрыта. В новом "Летнем" именно летом работала читальня, тут давали шахматы напрокат, на покосившихся столиках играли в домино, торговали пивом в синей палатке, и по праздникам и выходным выступали артисты на открытой эстраде. Когда-то это было, наверное, красивое сооружение. Говорят, построили его при Шаляпине, и сам он открывал его и даже пел, но с тех пор, видно, его покрасили два раза - два, потому что одна краска, более светлая, выступала из-под второй облупившейся. Это уже предположил Шурка, пользуясь дедуктивным методом Шерлока Холмса.
Драмкружок занимался в помещении за сценой. Тут было несколько комнаток и небольшой репетиционный зал. Пахло дымком и сковородкой, как всегда, когда топится буржуйка. Народа было немного - несколько взрослых и ребят. Все сидели на стульях, не раздеваясь, и тихо переговаривались.
- Вы в кружок? - Выглянула девушка из одной двери. - Заходите! - И распахнула ее пошире, чтобы их пропустить.
В комнате за столом перед зеркалом вполоборота сидел совершенно седой человек с красным лицом белыми усами и белой небольшой бородкой. Если бы не папироса между двух тонких изящных пальцев, можно было подумать, что это Дед Мороз лично пожаловал организовывать постановку к Новому году.
- Молодцы, что пришли! - сразу начал Белобородка, как его тут же прозвал Венька. - Дела всем хватит. Раньше не занимались? Ничего - у нас есть замечательная система Станиславского, по ней будем работать! Как вы о нас узнали?
- По объявлению!
- Правильно, - обрадовался Белобородка! Видите, Верочка, я был прав! У нас действительно самая читающая страна в мире и нет безграмотных! Так? - Он указал пальцем на Веньку. Тот помедлил мгновение, соображая, что надо делать, и произнес:
- Вениамин! - Белобородка перенес свой палец на Шурку, и тот уже без задержки отрапортовал:
- Александр!
- Отлично! Ну, вот вам и первая задачка, которую вы решили совершенно верно! А теперь все в зал и через пять минут - начинаем! Венька не понял, какую они задачку решили, кто такой Станиславский и зачем в театре система, но Белобородка показался ему человеком добрым и слегка выпившим. Он поделился с Шуркой, и они решили, что не ошиблись.
- Положение у нас сложное, даже критическое, - начал руководитель, забираясь на сцену, - добавьте в центр! - скомандовал он, и, как по волшебству, что-то щелкнуло, и вспыхнул свет. - Так. Положение сложное. Времени в обрез, как во всяком театре перед премьерой. Но мы должны сделать подарок зрителям и поэтому репетиции через день в пять, а по воскресеньям с одиннадцати и до упаду! Согласны? - Вместо ответа кто-то тихо спросил из зала:
- А костюмы?
- Костюмы. Костюмы всегда проблема перед премьерой, но я надеюсь, что мои старые друзья меня выручат и дадут напрокат за умеренную плату, как растущему коллективу, основные костюмы, а остальное - мамы, папы, бабушки, соседи и собственные руки. Чем больше людей мы вовлечем в наше дело, тем прекраснее получится праздник! - он помедлил прошелся по сцене, и видно было, что ходит он не обычной походкой, а как-то вышагивает - движется… - Итак. Вот пьеса. Самуил Маршак "Двенадцать месяцев" - отличная идея, масса характеров, юмора, прекрасный язык, - он прищелкнул пальцами… Людям всегда не хватает тепла… особенно зимой… - добавил он совсем тихо… и если, хотя бы в мечтах, удается обмануть, вернее, перехитрить мороз… ладно, остальное - по ходу дела. Сейчас все запишут свои адреса в тетрадке у Верочки, моей верной ученицы и помощницы, а мы пока начинаем по очереди читать пьесу, чтобы понять, кто есть что! - И он улыбнулся, спрыгнул в зал, устроился в третьем ряду посредине и дал рукой отмашку… На третьей репетиции, когда Александр Михалыч сам показывал на сцене, как должна капризничать королева, дверь приоткрылась. Все обернулись на скрип. В проеме показалась голова в шапке, под которой трудно было рассмотреть лицо, но Венька сразу его узнал - это был тот, через которого опрокинулась Нинка.
- Войти! - Скомандовал Белобородка. - Шапку долой! - тот скинул шапку. - Имя?! - Юра… - Юрий… - поправил Белобородка и ждал - Бердышев, - последовало незамедлительно. - Входите. А вообще во время репетиции или сценического действия… - он поднял палец, - только с разрешения руководителя… актеры нужны. Театру всегда нужны люди! Входите! "Это один из тех, четверых! - Зашептал Венька на ухо Шурке. Тот уже знал обо всем с его слов. - Я выйду посмотрю вокруг, - прошептал Шурка и плавно исчез, воспользовавшись перерывом, и Венька вместо рукава, эа который пытался удержать товарища, ухватил воздух. Выследили, - думал он, и как-то противно засосало в животе. - Нарвался. - Шурка вернулся через минуту и отрицательно покачал головой - Никого! Надо раньше уйти!" Раньше уйти не удалось. Новичку, как и Шурке, досталась бессловесная, но полная жизни и движения, по замыслу режиссера, роль одного из месяцев. Венька Вороном сидел на суку, т. е. на двух табуретках, поставленных одна на другую, и при каждой реплике, в основном состоявшей из раскатистого Кар-кар, смотрел вниз, чтобы, в случае чего, спрыгнуть поудачнее. Он внимательно слушал все поучения режиссера и особенно гордился, когда Белобородка кричал ему: "Не так каркаешь! Творчески подходи к обстановке! Реагируй, реагируй! Проживай действие!"…
Теперь дни, заполненные театром, пролетали незаметно - все слилось в одну длинную репетицию. Тут же готовили нехитрый реквизит. Приготовили настоящий мох из леса для полянки во время оттепели, его наклеили на фанеру, а в день спектакля решили его подновить зеленой тушью, а огромный нос ворона покрасили черной тушью. Королеве соорудили корону из цветной фольги - немало конфет пришлось раздобыть девчонкам и съесть, чтобы освободить фантики. Каждый предлагал какую-нибудь хитрость на пользу дела, а Белобородка похваливал, приходил раньше всех и уходил последним. Конечно, любопытные ребята пытались выяснить, кто он, откуда взялся, и правду ли говорят, что до войны в Москве ставил спектакли. Но кто говорил одно, кто другое. Приезжал он на электричке, и единственно, что знали точно, что живет один и приехал к ним из Сибири.
Ремесленник Юрка приходил в обычном пальто, в таких ходили все ребята, Ни разу за ним не притащились его дружки. Он оказался белобрысым, субтильным, молчаливым мальчишкой, ловко пилил фанеру по начерченному контуру, приклеивал, прибивал, возился с большими фонарями, помогая монтеру-осветителю. Венька заметил, что он старался на него не смотреть. Роль у него была бессловесная, но Белобородка сказал, что "тем труднее ее воплотить - тут за текст не спрячешься, а вот отыгрывать все, что происходит на сцене, надо! Ведь чудо происходит - среди зимы наступает весна, цветы цветут!" Но все же обещал ближе к премьере каждому бессловесному дать хотя бы по реплике - "Возьму грех на душу! Самуил Яковлевич меня простит!" Он так это произнес, что каждому стало ясно личное знакомство с самим Маршаком!
Вообще многое казалось Веньке необыкновенным, и вчерашнее так стремительно уходило назад, что он сомневался - было ли все это!? Эсфирь, которую не видел почти два месяца, драка, переезд - и непонятно, как подвернулся этот кружок - подумаешь, объявление, клочок бумаги на столбе. Шли бы они позже и сорвал бы ветер, или лампочка бы лопнула от снега и мороза… все эти новые слова, новые товарищи, новая тяга сюда. Чему Венька удивился больше всего, что он болеет за спектакль - не за себя, а за спектакль. Ну, и что, что у него маленькая роль, у Шурки вообще ни слова, а он тоже старается и видно, как переживает. Поговорки Белобородки он запоминал навсегда - они ему очень нравились: "Успех дело общее, а слава - наживное!" Сначала Венька не понял, что значит его наставление: "Высоко сидишь! Не только потому, что сук высоко-высоко забрался, потому что характер такой - все видишь, всех поучаешь… так каркай, чтобы всем ясно было, что имеешь на это право!" Он не жалел ни слов, ни движений, чтобы показать и объяснить - сам каркнул вполне убедительно и тут же объяснил всем, кто играет месяцев: "Месяц - это знаешь сколько? Представь, что ты в Ленинграде в блокаде, посадил весной огород, и до урожая надо ждать месяц на осьмушке черняшки… Представил? Вот какая ты значительная фигура на сцене!"
"Ваше величество! - обратился он к Люське, - тут дело не в красоте! Это вам повезло, что вы естественно очаровательная девица, но вам по жизни соблазнять никого не надо, чтобы чего добиться. Вы же королева! Капризничать - и все! "Казнить нельзя помиловать!" Безобразие, вас писать заставляют, при чем тут люди, одним больше казнят, одним меньше - какая мелочь! Главная справедливость ваша левая ножка и нижняя губка!" Всем понятно? Он громко хлопал в ладоши, свешивал ладонь руки со спинки впереди стоящего стула и приглашал: "Пожалуйста! С того же места! Верочка, подскажите!.."
Глава IX
Новый год
Вот, что странно было Веньке. Он теперь о том, что произошло с ним раньше, думал, как о ком-то другом. Об эвакуации, о жизни в доме тетки, об Эсфири, о Лизке… То есть, вроде бы о себе, но со стороны. Первое время после его перехода в другую школу Эсфирь снилась ему. Он даже расспросил маму про царицу Эсфирь, о которой что-то слышал, да не знал, в чем дело. Мама сначала не хотела говорить, что-то мялась, а потом рассказала ему про еврейский праздник Пурим, и про то, как самая обычная еврейка Эсфирь спасла весь еврейский народ от уничтожения страшным царем Ахашведошем. Венька сидел, замерев от этого рассказа, и только поинтересовался, а откуда это мама знает. Получилось, что ничего особенного в этом нет, что раньше все дети в местечке знали это, потому что все в честь этого избавления справляли веселый весенний праздник Пурим, а теперь… дальше мама замяла разговор, а Венька ту древнюю великую Эсфирь только и представлял теперь, как "свою"! Она так и снилась ему в его любимом зеленом платье и с косынкой на рыжеволосой голове…
Вообще, труднее всего было наладить отношения с самим собой. Например, говорить себе правду. И, если поклялся в мыслях всегда любить Эсфирь, то не позволять Лизке целовать себя и ходить к Нинке. И королеве-Люське тоже дать отпор - ей обязательно надо, чтобы все в нее были влюблены. Все и влюблены, еще бы - она такая красивая, и одевается как-то необыкновенно. Где ей мать достает все это! Но почему он должен быть со всеми - не будет он таскаться за ней и провожать ее. А она сама все время его задирает… нарочно… даже Шурка заметил. Вот ему проще сказать правду, чем себе. Вообще, он молодец - выбрал себе Нинку… вот тоже… это же он его познакомил, а теперь ясно видно, что она с Шуркой. Ну, что говорить… и почему девчонки так липнут… нельзя что-ли просто дружить… сразу начинают какие-то разговоры, кто с кем куда ходил, что кто про кого сказал… и смотрят так… вот он всегда чувствует, как на него смотрят… по особенному… Теперь главный вопрос: кого пригласить? Белобородка сказал, что кроме родителей - это не в счет - по одному человеку, мальчика или девочку. Больше контрамарок не будет! Слово какое! Сердце замирает! Премьера! Контрамарка! Грим! У них даже суфлер есть в театре! С ума сойти! В театре! Венька долго колебался, как быть. Лизке он обещал, что пригласит на спектакль обязательно, когда случайно встретил у станции. "Ты занят! Я знаю - сказала Лизка. - Не забудь на спектакль пригласить! - Погрозила она пальчиком. Венька кивнул - Обязательно! - А ты не забыл, что я тебе говорила?
- Нет! - убедил Венька, сгорая в догадках, чего он не забыл. - только не болтай, слышишь, а то все может пропасть… Эх, Веничка, как жалко, что ты такой маленький еще!" - Венька начал уж было обижаться, но не успел. Лизка по обыкновению неуловимо поцеловала его прямо в губы и уже шагала прочь. Чего было обижаться, когда она так красиво идет, и полы пальто так необыкновенно раскачиваются в стороны. Ему очень хотелось, чтобы и у него пальто так раскачивалось - но полы его кончались много выше колен… Откуда она все знает - про театр… Откуда? Как Малка - неужели она, когда выйдет замуж, станет такой же? Это очень волновало Веньку. И он представлял себе Малку, но с Лизкиным лицом…
Так он и не догадался, о чем должен молчать. И что это для него значило: "молчать"? Кому он мог что-нибудь сказать из того, что хранил в душе. Много раз он замечал, как "молчали" родители, они понижали голос или замолкали при посторонних, молчали в электричке, от него, Веньки, старались скрыть свои разговоры, переходя на еврейский. Правда, вскоре они обнаружили, что пора подыскивать другой язык - этот Венька освоил. Что же Лизка имела в виду? Пожениться? - Смешно даже - дурочка! То, что уедет в Израиль? - Кто же вслух произносит такое - это все равно, что сказать первому встречному на улице - я еврей!
Кого же пригласить?
Пока он раздумывал, Новый год незаметно подкатил. Шуркина мать ходила в церковь. Шурку не взяла под предлогом, что далеко, и для него слишком холодный воздух. Но понятно было, что она боялась, чтоб его не засекли - на больших службах всегда находился кто-то, кто все видел… могли вышибить из пионеров, а то и из школы. Мать же его принарядилась и еще до рассвета отправилась в церковь.
Венька постучал Шурке еще затемно.
- Чего? - Спросил заспанный Шурка, стоя на одной ноге.
- Мы за елкой идем?
- Когда? - Венька крутанул пред Шуркиным животом пальцами - будто включал ручку приемника, произнес характерное "трак!" - Включайся! Сейчас! Пока матери нет!
- Ты же знаешь, что там дежурят… милиция…
- Если б не дежурили - не интересно бы было! Трусишь? - Скажи! Я сам тогда…
- Давай в другой день, - хитрил Шурка. Ему очень не хотелось вылезать из теплой постели, и, кроме того, он был уверен, что делать этого нельзя - если все порубят елки, то на следующий Новый год леса не будет… - но Венька только укоризненно покачал головой в ответ и ничего не возразил на такое правильное воспитание…
- Ладно, я и тебе притащу - знаю одно местечко… - Он не врал. В прошлом году в ту же пору, когда он возвращался с уроков, неожиданно перед ним вырос человек. Он попытался его обойти, но человек снова вырос перед ним. Венька медленно поднимал глаза с унтов по толстенным защитного цвета штанам, кожаной летной форменке, и взгляд его достиг лица, от которого внутри все взорвалось радостью! "Дядя Сережа!"
- Здорово! - Дядя Сережа присел перед Венькой глаза в глаза, крепко поцеловал его, а потом, подхватив подмышки, так швырнул вверх, что верхушки сосен разлетелись в разные стороны. - Как дела, герой!
- Вы к нам?
- К вам, к себе - на родину, понимаешь, прибыл! К мамаше! Мы с Ленкой вдвоем! Вот она обрадуется - уже спрашивала.
- А тетя Клава?
- Шшш! - он приставил палец к губам и помрачнел. - Это, брат, отдельная история, она с мужиками случается, - мы теперь с Ленкой вдвоем. Примешь?
- А то! - подыграл Венька!
- Так Новый год на носу! Подарки заготовлены! А елка?
- Ёлка? - переспросил Венька. - В лесу не разрешают… лесник и милиция…
- Да ну!? А ты, небось, знаешь, где они сторожат?
- Вообще-то не очень… но где лесник живет, знаю…
- Это главное! Правильно выбрать ориентиры! Понял? Это в летном деле - святое, чтобы не только туда, но и обратно… так, - добавил он совсем другим голосом. - Прямо сейчас и двинем. Контакт!
- Есть контакт! - радостно ответил Венька. - А сумка?
- Боекомплект через плечо! - Скомандовал летчик, вытащил из-за отворота куртки бутылку водки, банку консервов, батон и что-то в промасленной бумаге, запихнул все это в Венькину противогазную сумку - она сильно потолстела. - Не тяжело? Тогда вперед!
Ёлочки им выбирал сам лесник. Две пушистые красавицы дожидались, прислоненные к стене у крыльца, пока дядя Сережа с хозяином дома тратили "боекомплект". Веньке досталась миска горячих щей и ломоть колбасы из промасленной бумаги - так вкусно он никогда не ел! Его разморило прямо тут же, на крошечной темной кухоньке. Он отвалился к стене и задремал. Пока бутылка не опустела, он слышал смутно разговор о войне, о верности, о холостяцкой жизни, будь она неладна.
- Все бабы одинаковые! - утверждал лесник.
- Не скажи! - возражал летчик, что-то добавил шепотом, и они рассмеялись. Венька в этот момент пошевелился. - Во! Заинтересовался! - Зароготал летчик, и ему тихонько тенорком вторил лесник. - Настоящий парень будет! Отец у него мировой мужик! Ну, все! Добавлять не будем, а то елки замерзнут!
- Заходи, - обнял дядю Сережу лесник на прощанье. - Если кто спросит, скажешь: "От Щербатого. Все!"
Тот Новый год они встречали вместе. Маленькая Ленка героически досидела до полуночи, послушала бой часов, доносившийся из тарелки, голос Левитана - "С новым годом, дорогие товарищи!", и уснула прямо на стуле. А Венька сидел еще долго, крутил подаренный дядей Сережей не шуточный перочинный ножик и вполуха слушал, что говорили взрослые.
Теперь, по дороге к лесу ему почему-то вспоминалась только одна часть разговора, когда дядя Сережа уже стащил с себя гимнастерку, повесил сзади на спинку стула, и золотая звездочка Героя висела вниз головой. Они сидели с отцом, наклонившись через угол стола друг к другу с зажатыми в руках стопками, потные, взъерошенные, и говорили вполголоса.
- Тебе, Лазарь, считай - повезло, что тебя в сорок втором шарахнуло…
- А тебе, - возражал отец.
- И мне, дураку, - соглашался дядя Сережа. - Триста двадцать пять боевых вылетов… и живой! Может, от дурости и живой - на рожон лез так, что никто поверить не мог… что говорить, судьба…
- Судьба, - согласился отец, - и у Лени судьба.
- Хватит, - вмешалась мама, - Хватит! - и заплакала.
- Все! - тихо отрезал отец.
- Все! - подтвердил дядя Сережа, - Пусть ему земля пухом будет!
- Пойдем! - позвала дяди Сережина мама, высоченная, седая, гладко причесанная старуха, - Пусть пьют, грехи смоют. Не трогай их, - и обняла маму за плечи.
- Я тебе скажу, Лазарь, - дядя Сережа так наклонился к отцу, что они сошлись лбами. - Мы их, конечно, победили… но войну не выиграли… - он совсем понизил голос: я хоть и летал четыре года, а и на землю спускался. Аэродромы то не в городах, а в поле - ты бы посмотрел на их фольварки… они быстро встанут, а наши так и будут в грязи всю жизнь…
- Что же делать, Сергей, что делать…