Цзинь-Цзинь молча открыла дверь своей квартиры. Билл метнулся следом. Он захлопнул дверь, схватил женщину за плечи и повернул к себе.
- Ты готова ложиться с ним, а потом со мной? - спросил он. Лицо Цзинь-Цзинь стало невыразимо печальным. - Знаешь, кем ты тогда станешь?
- Я это прекращаю, - сказала она.
Когда Цзинь-Цзинь уставала, волновалась или была чем-то расстроена, она забывала про все грамматические тонкости, и многообразие английских глагольных времен сужалось до настоящего времени.
- Я прекращаю с этим человеком.
Билл ошеломленно смотрел на нее, не зная, что сказать. Он слишком опрометчиво судил о Цзинь-Цзинь и всегда ошибался.
- Сегодня вечером я ему говорю: "Мы не можем продолжать". - Цзинь-Цзинь подняла глаза на Билла. - Я ему это говорю, потому что не хочу такое продолжение. И потому что я люблю тебя все время.
Еще через секунду Билл сжимал ее в объятиях. Он безумно желал Цзинь-Цзинь, готовый сделать это где угодно, даже на полу. Он стонал от желания. Он без конца просил у нее прощения за все. Он благодарил ее за все. И все его мудрые решения испарились, едва только губы Цзинь-Цзинь коснулись его губ.
"Я не хочу такое продолжение. Я люблю тебя все время".
Билл вдруг понял, что и он любил ее все это время.
Глава 19
- Так, значит, мамин папа и мой дедушка умрет? - спросила Холли.
- Нет, ангел мой, - ответил Билл. Он и сам не понимал, почему расстояние, отделявшее его от дочери, ощущалось им как пульсирующая боль в свежей ране. - Твой дедушка не умрет. Он еще достаточно молод. И потом, у него хорошие врачи, которые его обязательно вылечат.
- А Мартин говорит, что рано или поздно все умирают.
Мартин был самым старшим из детей Сары. Билла захлестнула короткая волна неприязни к этому мальчишке, сменившаяся чувством вины. Сара (Билл с трудом привыкал в мыслях называть ее по имени, а не "этой сестрой") никогда не сетовала на его частые звонки. Похоже, она изучила "расписание" его звонков и всегда старалась сделать так, чтобы к этому времени Холли находилась возле телефона или неподалеку.
- Послушай меня, ангел мой, - мягко продолжал Билл. - В общем-то, Мартин прав. Никто и ничто не живет вечно. Например, цветок. Он расцветает, а потом увядает. Ты согласна?
В трубке слышалось сосредоточенное сопение девочки. Холли думала.
- И пингвины вечно не живут, - сказала она.
- Ты права. Я как-то не подумал о пингвинах.
- И динозавры тоже вечно не жили, - продолжала Холли.
- Динозавры? Да, солнце мое.
- Но динозавров убило похолодание, которое вдруг наступило на Земле.
- Надо же! - с искренним удивлением воскликнул Билл. - Холли, где ты об этом узнала?
- В школе.
- Какие интересные вещи вам рассказывают.
- Пап, если никто не живет вечно, значит, дедушки и бабушки тоже вечно не живут, - заключила она.
Способность рассуждать и делать выводы появилась у Холли совсем недавно. И вообще, год назад, когда ей было три, все ее разговоры состояли из бесконечной череды вопросов и повелений. Ее предложения начинались либо с "почему", либо с "ты должен". "Почему у Тони-тигра слюнявчик, если он уже вырос?" - спрашивала дочь. Или: "Ты должен сегодня быть принцем, папа". А на пятом году жизни ее стали волновать философские вопросы. Билл не знал, что ей ответить. Правда казалась ему слишком суровой, а ложь - оскорбительной.
- Мы все умрем, - наконец сказал Билл. - Но ненадолго. Совсем ненадолго.
Холли молчала.
- Ангел мой, ты меня слушаешь?
Но внимание дочери уже отвлек окружающий мир. Где-то неподалеку из включенного телевизора изливалась реклама. Чуть дальше, вероятно в другой комнате, кто-то из взрослых увещевал вопящих детей. Билл терпеливо слушал. Ему казалось, что дом Сары битком набит взрослыми и детьми. Споры, крики, хлопанье дверей. Потом он услышал голос Сары: "Ну еще немножко… совсем чуточку… только один маленький кусочек…" Все это было незнакомо и непривычно. Как и Холли, Билл рос единственным ребенком в семье. Когда ты один, в доме гораздо тише; тебя не окружают нескончаемая болтовня и крики братьев и сестер. У тебя есть время побыть наедине с собой, подумать.
- Папа, и ты тоже умрешь? - вдруг спросила Холли.
Билл смотрел из окна на вечерний Пудун. Оттуда доносились совсем другие звуки. У Шанхая свой, особый шум, особенно по вечерам. Даже не шум, а гул от бесконечных машин, речных судов и почти двадцати миллионов жителей.
- Да, ангел мой. Когда-нибудь и я умру, - сказал Билл. - Но ненадолго. И знаешь что? Если я сумею вернуться и быть рядом с тобой, я обязательно вернусь и останусь навсегда. Куда бы ты ни пошла, я буду рядом. Ты к тому времени станешь совсем взрослой… такой, как я сейчас, и даже старше. Но я все равно буду рядом с тобой. Я буду в солнечных лучах на твоем лице, в дожде, который падает на твои туфли, в ветре, треплющем твои волосы. Я буду рядом, когда ты просыпаешься утром и когда ложишься спать. Все ночи я буду охранять твой сон, стоя возле твоей кровати. Ты будешь чувствовать мою улыбку. Тебе никогда не будет одиноко. Слышишь, ангел мой? Я всегда, в любую минуту, буду рядом.
В трубке что-то затрещало, потом стало тихо.
- Ангел мой, ты меня слышишь?
Но Холли не слушала его. Она смотрела телевизионную рекламу.
В карих, широко расставленных глазах Цзинь-Цзинь была какая-то странность. Они и сейчас оставались для Билла загадкой, хотя он столько раз подолгу глядел ей в глаза.
Поначалу он думал, что Цзинь-Цзинь пользуется особой тушью для ресниц. Но он ошибался. Она вообще не пользовалась косметикой - и в то же время получалось, что пользовалась, причем постоянно. Билла это ставило в тупик. Женатый человек, он давно привык к ритуалам Бекки, когда она накладывала, поправляла и удаляла с лица косметику. Он хорошо знал, как жена выглядит с наложенным макияжем и без оного. Если они собирались куда-то пойти, Бекка преображалась в сверкающую красавицу с журнальной обложки. Но когда они возвращались и она снимала свою "штукатурку", к ней возвращалась ее природная красота, которую Билл ценил гораздо выше косметических ухищрений.
Но у Цзинь-Цзинь было по-другому.
Билл вглядывался в ее лицо и никак не мог понять. Он терялся в догадках, зачем ей нужны эти вечно подведенные веки.
Загадка имела очень простое объяснение. Потом он удивлялся, что не разгадал ее самостоятельно.
- Постоянная окантовка, - сказала Цзинь-Цзинь.
Они лежали на диване, лицом друг к другу. Билл долго глядел на нее, не понимая, зачем таким прекрасным глазам нужно дополнительное украшательство.
- Постоянная? - переспросил он, пытаясь побороть наваливающееся раздражение. - Неужели ты имеешь в виду татуировку?
Именно это она и имела в виду.
- Я ее удалю.
Ощутив недовольство Билла, Цзинь-Цзинь спрыгнула с дивана и встала перед зеркалом. В лунном свете ее высокая, тонкая фигура казалась совсем прозрачной.
- Я это удалять. - Как всегда, волнение нарушало правильность ее речи. - Убрать совсем.
Билл тоже встал. Он подошел и обнял Цзинь-Цзинь сзади, говоря, что не нужно ничего удалять. Все замечательно. Просто для него это несколько непривычно. Билл не сказал, что ни у одной западной девушки он не видел татуированных век. Цзинь-Цзинь родилась не на Западе, а он иногда забывал об этом.
- Я была молода, - объяснила Цзинь-Цзинь.
"Совсем как актриса, вдруг увидевшая свои юношеские снимки, - подумал Билл. - Стандартная фраза из интервью многих актрис: "Я была молода. Я искала работу"".
- Училась в старших классах. Мы многого не знали, но хотели быть такими, как девушки в журналах.
- Прости меня. Все замечательно, - тихо сказал Билл, уводя ее от зеркала.
Он сожалел, что вообще заговорил об этом, и мысленно обещал себе больше ни единым словом не упоминать о ее татуированных веках. Зная характер Цзинь-Цзинь… она ведь решится на удаление татуировки. И тогда вместо нее на веках девушки появятся постоянные рубцы. Одна мысль об этом заставила Билла вздрогнуть.
Тем не менее ему было грустно, что Цзинь-Цзинь испортила татуировкой веки над своими сказочно прекрасными глазами. Следы девчоночьей глупости теперь останутся с ней навсегда. Такого рода "постоянство" всегда было и будет ошибкой.
- Жена - как костер. Оставишь без внимания - и она угаснет, - сказала Биллу Тесса Девлин.
Они сидели в баре отеля, и от поверхности земли их отделяли восемьдесят этажей здания. Сейчас их вниманием владела Росалита, направлявшаяся к местному оркестру. Как и большинство шанхайских оркестров, он состоял из филиппинцев. Однако музыканты вовсе не обрадовались соотечественнице, которая двигалась к ним, вихляя бедрами. В руке Росалита держала бокал мохито.
Певице оркестра - тонюсенькой красавице в черном платье с вырезом на спине - было не больше двадцати. Заметив Росалиту, она тут же отошла в сторону, предоставив остальным слушать заплетающуюся речь подвыпившей красотки и уклоняться от брызг, выплескивающихся из ее бокала. Оркестранты неохотно кивали, будто заранее знали, что дело кончится слезами.
- Шейн уделяет ей массу внимания, - покачал головой Билл. - Росалита никак не может считать себя позабытой. Он до сих пор от нее без ума.
Шейн сидел на другом конце стола и вел беседу с лондонским партнером, который оказался в Шанхае проездом по пути в Гонконг. Англичанин откровенно зевал, мужественно сражаясь с разницей во времени. Шейн не обернулся, даже когда Росалита запела свою любимую "Right Here Waiting For You". Чувствовалось, что он готов к любым неожиданностям.
Голос Росалиты звучал все так же чисто и мелодично, но недостаток пространства и избыток выпитого мохито мешали ей двигаться с прежним изяществом. Росалиту кренило то вперед, то назад. Когда же она туфлей на высоком каблуке наступила на ногу контрабасисту и тот подпрыгнул, негодующе крича что-то на филиппинском, даже тогда Шейн не обернулся. Возможно, он слышал смех, раздавшийся из разных концов бара, но виду не подал.
- Сколько бы внимания Шейн ни уделял ей, смуглянке этого мало, - усмехнулась Тесса.
Девлин и Нэнси, сидевшие по краям стола, молча глядели то на Шейна, то на его жену. Шейн будто не слышал, как Росалита запела вторую песню. Он рассказывал лондонскому гостю занимательную историю о владельце ресторана, где они сегодня днем обедали. Трудно поверить, что еще пару лет назад этот китаец зарабатывал себе на жизнь, готовя лапшу для рабочих задрипанной веломастерской.
Наконец Девлин не выдержал. Он встал и подошел к Биллу.
- Билл, может, вы сумеете втолковать Шейну, что выходки его Росалиты становятся недопустимыми? - сердитым шепотом спросил босс.
Билл неопределенно пожал плечами. Нэнси уже встала из-за стола и пробиралась к сцене. Росалита, качая бедрами, со всей страстью пыталась петь "I Will Always Love You", однако оркестр явно играл другую мелодию. Билл отправился на подмогу Нэнси. Они подоспели вовремя: еще немного - и Росалита рухнула бы на оркестрантов. Подхватив пьяную филиппинку под руки, Билл и Нэнси увели ее. Из дальних, полутемных концов бара раздались издевательские хлопки.
- Вы замечательно пели, - сказал Билл филиппинке. - Но здешним музыкантам нужно продолжать свою программу. А вам - самое время подкрепиться кофе.
- Он не дает мне развлекаться, - тоном обиженного ребенка пожаловалась Росалита.
Музыканты облегченно улыбались, глядя, как уводят их мучительницу.
Какие-то шутники кричали, чтобы Росалита спела на бис. Женщины язвительно смеялись. Глаза Росалиты сверкали от злости и жалости к себе.
- Он - просто дешевка, - громко заявила она.
Когда Билл и Нэнси подвели Росалиту к столу, оркестр заиграл "The Girl From Ipanema".
- Дешевка! - выкрикнула Росалита, глядя в затылок Шейну.
Шейн вздрогнул, но не повернулся.
- А где кофе? - все тем же капризным тоном спросила филиппинка.
И снова Биллу и Нэнси пришлось конвоировать ее к стойке бара. Оказалось, что в этом отеле кофе подают только в номер. Билл нетерпеливо бросил на стойку крупную купюру, и бармен послушно отправился за кофе.
Росалита положила голову Биллу на плечо. Она назвала его "симпатичным мальчиком", заявив, что он ей всегда нравился. Признание она подкрепила припевом из "Yesterday Once More". Язык уже плохо слушался Росалиту. Филиппинка пролила сентиментальную слезу, после чего уложила голову на руки и заснула.
На соседнем табурете сидела Элис Грин. Журналистка поморщилась, презрительно фыркнула и отвернулась.
- Нет ничего паршивее этих сладеньких "Карпентерз", - пробормотала она. - Всегда ненавидела их блеяние.
С другой стороны на табурет взгромоздился Шейн. Он молча глядел на спящую жену, затем протянул руку. Рука застыла над гривой блестящих черных волос, словно австралиец не осмеливался их коснуться.
- Она проспится и придет в норму, - сказал ему Билл.
- Верно говорят: можно вытащить девчонку из бара, но нельзя вытащить бар из девчонки, - с грустью заметил Шейн.
- Ты этого и не делал, - возразил Билл. - Ты не вытаскивал Росалиту из бара. Она так и осталась завсегдатаем. Это часть ее жизни.
- Да, - вздохнул Шейн, глядя на жену со смешанным чувством горечи и восхищения. - Это часть ее жизни.
Он похлопал Билла по плечу, избегая смотреть другу в глаза.
- Давно мы с вами не виделись, - усмехнулась Элис. - Как дела в "Баттерфилд"?
- Думаю, лучше, чем у вас, - не слишком учтиво ответил Билл.
Он регулярно просматривал интернет-версию ее газеты, надеясь увидеть статью о трагедии на фабрике "Хэппи траусерз". Статьи не было. Ему не встречалось вообще никаких материалов, написанных Элис Грин.
- Это вы в точку попали, - печально рассмеялась журналистка.
Билл только сейчас обратил внимание, что прежняя, насмешливая и самоуверенная, Элис куда-то исчезла. Перед ним сидела растерянная и даже неухоженная женщина. Биллу стало ее искренне жаль.
- Моя газета впала в ступор, - сказала Элис. - Запасы благородного негодования иссякли. Сколько можно писать о захвате земель, промышленном загрязнении окружающей среды или о зачуханных фабричных рабочих, которые валятся замертво от усталости?
Она уставилась в свой бокал, будто ответ находился там.
- Я тогда в Шэньчжэне собрала материал и написала статью. Редактор пробежал ее по диагонали и скривился. Это уже не удивляет. Понимаете? Это стало привычным, как снимки голодающих детей из африканских стран или сообщение об очередном взрыве бомбы в каком-нибудь ближневосточном городе. Это уже видели, слышали, читали… Все это проело плешь читателям. Помните, что я вам сказала, когда Бекка нашла младенца в мусорном контейнере?
Билл кивнул. Он не забыл ее слова: "Такое в Шанхае не считается сенсацией".
- Теперь нужны журналисты, способные рассказывать о чудесах. Редакторам нужны чудеса. Бурно развивающийся Китай. Динамичный Шанхай. Не жалейте слов, рассказывая миру, что Пекин становится похожим на Вашингтон, а Шанхай превращается во второй Нью-Йорк. Вот эта оптимистичная трескотня пойдет на ура. Позитивное, жизнеутверждающее дерьмо!
Элис качнула бокалом, шутовски салютуя не то бурно развивающемуся Китаю, не то динамичному Шанхаю.
Вернулся бармен, неся три порции капучино.
- А где черный кофе? - спросил Билл. - Я заказывал черный.
- Только капучино, - сокрушенно вздохнул бармен. - Черный кофе кончился.
В каждой чашке поверх пенки лежало шоколадное сердечко.
- Вы выиграли, - сказала Элис. - Ваш жребий выпал. Поздравляю.
- Мой жребий? - удивился Билл, глядя, как Нэнси осторожно расталкивает Росалиту.
Свою чашку он отставил в сторону.
- Они - не мой жребий, - упрямо произнес он, сам не зная, что именно означают "они".
Но Элис не услышала его возражений.
- Мне вообще надо было бы родиться раньше. - Она махнула бармену, заказывая новую порцию выпивки. - Жаль, что меня тогда не было на площади Тяньаньмэнь. - Она прищурилась, в упор глядя на Билла. - Тогда, четвертого июня тысяча девятьсот восемьдесят седьмого. Оттуда все и началось. Алчность. Коррупция. Корень отравы - там.
Нэнси посмотрела на Элис в упор. Та рассеянно разглядывала принесенную выпивку, а проснувшаяся Росалита вяло потягивала капучино, пачкая губы растаявшим шоколадом.
- Думаете, это просто совпадение, что приказ ввести танки отдал создатель китайского "экономического чуда"? - спросила Элис, тыча пальцем в сторону Билла. - Думаете, "дорогой вождь, уважаемый товарищ Дэн Сяопин" по чистой случайности ответствен за тогдашнее побоище на Тяньаньмэнь? Никаких случайностей и никакого совпадения! Все население Китая, от мала до велика, получило недвусмысленное послание: "Поддержите нас, и мы сделаем вас богатыми, а если вздумаете сопротивляться, мы раздавим вас танками". - Элис снова приложилась к бокалу и резко тряхнула головой. - Чертовски жаль, что меня там не было.
- Да, жаль, что вы не находились где-то поблизости, - вдруг вступила Нэнси.
Все повернулись к ней: Элис, Билл и даже Росалита, не успевшая протрезветь.
В устах Нэнси эта идиома звучала так, словно китаянка выудила ее из какого-то лингвистического пособия Берлица.
- Тогдашнюю бойню вы пропустили, - учтиво улыбаясь, продолжала Нэнси. - Зато вы обязательно поспеете к следующей.
Покинув бар, Билл отправился не домой, а в район Бунда. Он шел, огибая группы туристов, глазеющих на вечерние огни, уворачивался от попрошаек с детьми, пытавшихся ухватить его за одежду. Ему встречались подвыпившие бизнесмены и трезвые официантки баров, закончившие работу. Были и молодые, модно одетые китайцы и китаянки, которые никуда не спешили, а просто прогуливались. За эти месяцы их стало заметно больше. Они явно считали Бунд своим.