– Послушай, – мягко перебил его мужчина и провел рукой по правильному полукругу лица мальчика, осторожно беря его за подбородок, как берут чашу из чистого золота. – Ты мой лучший ученик, и учитель очень хорошо знает своего лучшего ученика. Уже почти месяц кажется, что тебя ничего не интересует, ты не участвуешь в учебных диалогах… Погоди, не перебивай меня… Ты отдалился от товарищей, Трамах… Ясно, что с тобой что-то происходит, сынок. Только скажи мне что, и, клянусь богами, я помогу тебе, сил у меня немало. Я никому не скажу, если не хочешь. Даю слово. Но доверься мне…
Широко, возможно, даже чересчур широко раскрытые карие глаза мальчика неотрывно смотрели в глаза мужчины. На миг воцарилось молчание и тишина. Потом мальчик медленно пошевелил розовыми губами, влажными и прохладными, будто собираясь заговорить, но ничего не произнес. Его глаза были расширены, навыкате, похожие на маленькие головки слоновой кости с огромными черными зрачками. Мужчина заметил нечто странное в этих глазах и так погрузился в их созерцание, что почти не заметил, как мальчик, не отводя взгляд, отступил на несколько шагов назад, белое тело его было все таким же застывшим, губы плотно сжаты…
Еще долго после того, как мальчик убежал, мужчина стоял неподвижно.
* * *
– Он был до смерти напуган, – произнес Диагор после долгого молчания.
Гераклес взял из вазы еще одну смокву. Вдалеке, похожий на извилистые вибрации хвоста гремучей змеи, взвился гром.
– Откуда ты знаешь? Это он так сказал?
– Нет. Я ведь сказал уже, что он убежал, а я не мог выговорить ни слова, в таком смущении я был… Но хоть у меня и нет твоего умения читать по лицам людей, я слишком часто видел страх и думаю, что могу узнать его. Ужас Трамаха был страшнее всего виденного мною. Он переполнял его взгляд. Поняв это, я не знал, что делать. Будто бы… будто бы его глаза самим своим испугом обратили меня в камень. Когда я оглянулся, его уже не было. Больше я его не видел. На следующий день один из его друзей сказал мне, что он отправился на охоту. Я немного удивился, потому что душевное состояние, которое я заметил у него накануне, не очень подходит для подобных развлечений, но…
– Кто сказал тебе, что он ушел на охоту? – прервал его Гераклес, беря головку одной из многочисленных смокв, которые вздымались над краем вазы.
– Эвний, один из лучших его друзей. Вторым другом был Анфис, сын Праксиноя…
– Они тоже учатся в Академии?
– Да.
– Хорошо. Продолжай, пожалуйста.
Диагор провел рукой по лицу (на тени на стене пресмыкающееся животное проползло по маслянистой поверхности шара) и сказал:
– В тот же день я захотел поговорить с Анфисом и Эвнием. Я нашел их в гимнастическом зале…
Вздымающиеся, змеящиеся кисти рук, играющие с дождем мелких чешуек; стройные, влажные руки; многоголосый смех, игривые замечания, прерываемые шумом воды, сжатые веки, поднятые головы; толчок – и разливается новое эхо хохота. Взгляд сверху наводил на мысль о цветке, сложенном из тел подростков или из одного многоголового тела; руки – как извивающиеся лепестки; пар ласкает блестящую, как от масла, множащуюся наготу; влажный язык воды скользит из пасти желоба; движения… колеблющиеся жесты цветка из плоти… Вдруг тяжелое дыхание пара затуманивает наш взгляд.
Клубы пара снова развеиваются: можно различить маленькую комнату – раздевальню, судя по множеству развешенных по выбеленным стенам туник и плащей, – и несколько более или менее раздетых юношеских тел, одно из которых лежит на животе на кушетке без малейших признаков одежды, и по нему жадно пробегают смуглые руки, которые, скользя, массируют ему мышцы. Слышны взрывы смеха: подростки шутят после душа. Шипение пара из кипящих котлов постепенно стихает. Входной занавес отодвигается, и смех смолкает. Высокий сухопарый человек с блестящей лысиной и аккуратно подстриженной бородой приветствует подростков, которые поспешно отвечают ему. Мужчина говорит; подростки слушают его слова, стараясь не отрываться от своих занятий: они продолжают раздеваться или одеваться, растирают длинными полотенцами свои красиво вылепленные тела или натирают маслянистыми мазями волны мускулов.
Мужчина главным образом обращается к двум юношам: один из них длинноволос и румян, он нагнулся к полу, завязывая сандалии; другой – обнаженный эфеб, которому массируют мышцы, лицо его – теперь оно видно и нам – совершенно прекрасно.
Комната, как тело, источает жар. Вновь вихрь тумана змеится перед нашими глазами, и картина исчезает.
– Я спросил их о Трамахе, – пояснил Диагор. – Сначала они не совсем понимали, чего я от них хочу, но оба признали, что друг их изменился, хоть и не знали, по какой причине. Тогда Лисил, другой ученик, который случайно оказался рядом, сообщил мне невероятную подробность: в последние месяцы Трамах тайно посещал одну гетеру в Пирсе, по имени Ясинтра. "Может, это из-за нее он изменился, учитель", – насмешливо добавил он. Анфис с Эвнием тоже нехотя подтвердили существование этой связи. Я был поражен и в какой-то степени огорчен, но в то же время испытал большое облегчение: принимая во внимание благородное воспитание, полученное Трамахом, меня, несомненно, тревожило, что мой ученик скрыл от меня свои постыдные визиты к портовой шлюхе, но если проблема сводилась только к этому, подумал я, бояться нечего. Я решил снова поговорить с ним в более благоприятной обстановке и логическими доводами объяснить ему, что дух его заблуждался…
Диагор умолк. Гераклес Понтор зажег еще одну настенную лампу, и тени голов умножились: конусообразные двойники головы Гераклеса двигались на глиняной стене, а шары Диагора задумчиво застыли, искаженные асимметрией белых волос, разбросанных на затылке, и ровно подстриженной бородой. Голос Диагор, казалось, неожиданно осип, когда он продолжил свой рассказ:
– Но затем… в ту самую ночь, на рассвете, солдаты приграничной стражи постучались ко мне в дверь… Какой-то пастух нашел его тело в лесу, у Ликабетта, и сообщил патрулю… Его опознали, а так как в его доме нет мужчин, кому можно было бы сообщить эту новость, а его дяди Дамина нет в Городе, позвали меня…
Он снова умолк. Была слышна далекая гроза и тихий звук от обезглавливания еще одной смоквы. Лицо Диагора исказилось, будто каждое слово требовало от него необычайных усилий. Он сказал:
– Как это ни странно, я чувствовал себя виноватым… Если бы в тот вечер я смог завоевать его доверие, если бы добился, чтобы он сказал, что с ним происходило… может быть, он не пошел бы на охоту… и все еще был бы жив. – Он поднял глаза к своему толстому собеседнику, слушавшему его, так мирно умостившись на стуле, будто он вот-вот собирался заснуть. – Должен признаться, я провел два ужасных дня в мыслях о том, что Трамах отправился на свою жуткую охоту, чтобы бежать от меня и моей неуклюжести… Так что сегодня вечером я принял решение: я хочу знать, что с ним происходило, что так страшило его и мог ли я каким-то образом помочь ему… За этим я и пришел к тебе. В Афинах говорят, что для того, чтобы узнать будущее, нужно идти к Дельфийскому оракулу, а чтобы узнать прошлое, достаточно нанять Разгадывателя загадок…
– Глупости! – воскликнул вдруг Гераклес.
Его неожиданная реакция чуть не испугала Диагора: Гераклес вскочил, увлекая за собой все тени от своей головы, и заходил взад и вперед по влажной и холодной комнате, поглаживая толстыми пальцами одну из маслянистых смокв, которую он только что взял из вазы. Он продолжил так же возбужденно:
– Я не разгадываю прошлого, которого не могу увидеть: мне нужен какой-нибудь текст, предмет, лицо – что-то, что я могу увидеть, а ты говоришь мне о воспоминаниях, впечатлениях… твоих умозаключениях! Как я могу руководствоваться ими?… Ты говоришь, что в течение месяца твой ученик казался взволнованным, но что значит это слово?… – Он резко вскинул руку. – За минуту до твоего появления в этой комнате меня тоже можно было назвать взволнованным созерцанием щели в стене!.. Потом говоришь, что в его глазах ты видел ужас… Ужас!.. А я спрашиваю тебя: что, ужас был написан в его зрачках ионическими буквами? Или страх – это слово, начертанное на нашем лбу? Или он нарисован, как щель на стене? Тысячи чувств могут вызвать взгляд, который ты приписал только ужасу!..
Диагор, несколько смутясь, возразил:
– Я знаю, что видел. Трамах был напуган.
– Ты знаешь, что, как ты думаешь, ты видел, – уточнил Гераклес. – Знать истину – означает знать, насколько мы можем познать ее.
– Подобного мнения был Сократ, учитель Платона, – признал Диагор. – Он говорил, что знает лишь, что ничего не знает, и, в общем, все мы согласны с такой точкой зрения. Но у нашего мозга тоже есть глаза, и ими мы можем видеть то, чего плотские глаза не видят…
– Вот как? – усомнился Гераклес. – Тогда скажи мне, что ты здесь видишь?
Он быстро поднял руку и поднес ее к лицу Диагора: из его толстых пальцев выдавалась какая-то зеленая маслянистая головка.
– Смокву, – сказал Диагор, помолчав от удивления.
– Самую обыкновенную смокву?
– Да. Кажется, она цела. Цвет обычен. Это самая обыкновенная смоква.
– Вот! Вот в чем разница между нами! – победно провозгласил Гераклес. – Глядя на ту же смокву, я скажу, что она кажется самой обыкновенной смоквой. Возможно, я даже скажу, что весьма вероятно, что это самая обыкновенная смоква, но дальше я не пойду. Если я хочу узнать побольше, мне придется раскрыть ее… как я и сделал с этой смоквой, пока ты говорил…
Он осторожно разделил две половинки смоквы, которые держал сжатыми: одним извилистым движением многочисленные крохотные головки гневно взметнулись в середине плода, извиваясь и слегка шипя. Диагор брезгливо скривился. Гераклес добавил:
– А когда я раскрываю се… я гораздо меньше, чем ты удивлен, если открывшаяся истина отличается от ожидаемой!
Он снова соединил половинки смоквы и положил се на стол. И тут Разгадыватель продолжил уже гораздо более спокойным тоном, которым он начал беседу:
– Я лично выбираю их в лавке одного метека на Агоре: он человек хороший и, поверь мне, почти никогда не обманывает меня, потому что знает, что по части смокв я дока. Но иногда природа играет с нами злые шутки…
Диагор вновь покраснел. Он воскликнул:
– Ты принимаешь предложенную работу или будешь и дальше разглагольствовать о смоквах?
– Пойми меня, я не могу принять такую работу… – Разгадыватель взял кратер и налил в одну из чаш густого неразбавленного вина. – Это все равно что предать самого себя. Что ты поведал мне? Только предположения… и даже не мои, а твои… – Он покачал головой. – Невозможно. Хочешь вина?
Но Диагор уже встал, прямой, как ствол. На щеках его горел румянец.
– Нет, я не хочу вина. И не буду больше отнимать у тебя время. Я знаю, что ошибся, избрав тебя. Прости. Ты выполнил свой долг, отвергнув мою просьбу, а я выполнил свой, рассказав тебе все. Доброй ночи…
– Подожди, – с показным безразличием сказал Гераклес, как будто Диагор что-то забыл. – Я сказал, что не могу взяться за твою работу, но если ты захочешь заплатить за мою собственную работу, я приму твои деньги…
– Что это за шутки?
Головки глаз Гераклеса сыпали многочисленными насмешливыми искрами, будто и в самом деле все сказанное ранее было только огромной шуткой. Он пояснил:
– В ночь, когда солдаты принесли тело Трамаха, сумасшедший старик Кандал всех перебудил в моем квартале. Как и все остальные, я вышел узнать, что происходит, и смог увидеть его тело. Его осматривал медик, некий Асхил, но этот невежа не способен видеть дальше собственной бороды… Я же смог увидеть нечто, что показалось мне интересным. Я уже не думал об этом, но твоя просьба напомнила мне обо всем… – Задумавшись, он взъерошил свою бороду. Затем, будто приняв внезапное решение, воскликнул: – Да, Диагор, я принимаю задачу и постараюсь решить загадку твоего ученика, но не на основе того, что, как ты думаешь, ты видел при разговоре с ним, а на основе того, что я на самом деле видел, разглядывая его тело!
Ни один из многочисленных вопросов, роившихся в голове Диагора, не получил ответа от Разгадывателя, он лишь добавил;
– Не будем говорить о смокве, не открыв се. Думаю, лучше сейчас больше ничего не говорить тебе, ведь я могу ошибаться. Но доверься мне, Диагор: если решится моя загадка, скорее всего и твоя будет решена. Если не возражаешь, перейдем к вопросу о вознаграждении…
Противопоставив многоголовые аргументы в денежном вопросе, они достигли соглашения. Затем Гераклес сообщил, что начнет расследование на следующий день: он отправится в Пирей искать гетеру, с которой встречался Трамах.
– Можно я пойду с тобой? – перебил Диагор.
И пока Разгадыватель удивленно таращился на него, Диагор прибавил:
– Я знаю, что это ни к чему, но мне бы хотелось пойти. Я хочу помочь. Для меня это все равно что думать, что я чем-то еще моГу помочь Трамаху. Обещаю слушаться тебя во всем.
Гераклес Понтор пожал плечами и усмехнулся:
– Добро. Поскольку платишь все равно ты, Диагор, Почему бы тебя не нанять?…
И в этот миг многочисленные змеи, свернувшиеся у его ног, вскинули свои чешуйчатые головы и в гневе выплюнули маслянистые языки.
3
Пожалуй, пора ненадолго прервать стремительное течение этого рассказа, чтобы быстро описать его главных героев: Гераклеса, сына Фриниха, из дема Понтор, и Диагора, сына Ямпсака, из дема Медонт. Кто были они? Кем они себя считали? Кем считали их другие?
О Гераклесе следует сказать, что…
О Диагоре…
И раз читатель уже знаком с этими подробностями жизни наших героев, мы немедля продолжим повествование о том, что случилось в портовом городе Пирее, куда отправились Гераклес и Диагор в поисках гетеры Ясинтры.
Они искали ее в узеньких улочках, по которым живо тек запах моря; в темных проемах распахнутых дверей; тут и там, в небольших группках молчаливых женщин, улыбавшихся, завидев их, и мгновенно становившихся серьезными, услыхав их вопросы; наверху и внизу, на холмах и склонах, тонущих в океане; на углах, где в тихом ожидании стояли тени – женщины или мужчины. Они расспрашивали о ней не по возрасту накрашенных старух, чьи непроницаемые бронзовые лица, покрытые белилами, казались такими же древними, как стены домов; вкладывали оболы в дрожащие, сморщенные, как папирус, руки; слышали перезвон золотых браслетов, когда руки вздымались, чтобы указать им дорогу или нужного человека: спроси у Копсиаса, Мелита точно знает, может, в доме у Талии, Амфитрит тоже ищет ее, Эо дольше меня живет в этом квартале, Клито лучше ее знает, я не Талия, я Меропис. Глаза же их были всегда полуприкрыты веками, затемненными слоем краски, всегда быстры и неугомонны – эти глаза, опушенные черными ресницами, в окружении желто-шафранных, золотисто-рыжих или светло-бежевых линий, эти женские глаза были всегда стремительны, будто бы только свободой взгляда обладали женщины, будто бы только в черноте зрачков, искрящихся… от насмешки? страсти? ненависти? – они были царицами, в то время как их неподвижные губы, непроницаемые лица, короткие реплики скрывали их мысли; одни глаза – быстрые, проницательные, ужасные.
Вечер неумолимо проносился над обоими мужчинами. Наконец, быстро потирая руки под плащом, Диагор решился и заговорил:
– Скоро наступит ночь. День пролетел в один миг, а мы ее все еще не нашли… Мы расспросили по крайней мере двадцать женщин и получили только неясные указания. Я думаю, они стараются скрыть ее или обмануть нас.
Они шли по узкой крутой улочке. Багровый закат над крышами озарял линию горизонта, где сливались море и небо. Позади остались толпы и безудержный ритм пирейского порта, а с ними и места, посещаемые людьми в поисках наслаждения или развлечений: их окружал квартал, где живут они, целый лес каменных тропинок и кирпичных деревьев, куда рано затекала темнота и где раньше времени вздымалась Ночь; обитаемое, таинственное безмолвие, полное невидимых глаз.
– По крайней мере, с твоими разговорами не соскучишься, – сказал Диагор, не пытаясь скрыть свое раздражение. Ему казалось, что уже несколько часов говорит лишь он; его спутник только и делал, что шагал, ворчал да изредка запуска! руку в свою суму за смоквами. – Клянусь Зевсом, твоя способность поддерживать беседу просто поразительна… – Он остановился и оглянулся, но за ними бежало лишь эхо их шагов. – Эти отвратительные, забитые мусором и вонью улочки… Где же этот "чудесно спланированный" город, как все называют Пирей? Это та самая "геометрическая" планировка улиц, спроектированная, по слухам, Гипподамом Милетским? Клянусь Герой, не видно даже районных надзирателей-астиномов, ни рабов, ни стражников, которых полно в Афинах! Такое впечатление, что мы не среди греков, а в варварском мире… Да это не только впечатление: это опасное место, тут пахнет опасностью так же отчетливо, как морем. Ну конечно, благодаря твоей занимательной беседе мне становится спокойнее. Твои речи утешают меня, заставляют забыть, где я…