Ах, тот первый день! Мисс Харгрейвс открыла дверь моей комнаты, комнаты с красным ковровым покрытием на полу, картинами английских ландшафтов на стенах и душем, совмещенным с туалетом, - комната под номером 678. Она располагалась на шестом этаже, единственное окно выходило на склон соседнего холма, который был так близок, что особой надобности в ключах я не видел, тем более что окно было всегда открыто. В это окно я впервые увидел пальму на расстояний не более шести футов, и это заставило меня погрузиться в думы о Вербном воскресенье, Египте и Клеопатре, правда, ветви пальмы были скорее черные, чем зеленые, их покрывала копоть, наплывающая с Третьей улицы. Ствол пальмы душила короста из пыли и песка, которые надували ветры с пустынь Мохаве и Санта-Аны.
"Дорогая матушка, - писал я домой в Колорадо, - дорогая матушка, мои дела определенно пошли в гору. Мой редактор, великий человек, он был в Лос-Анджелесе, и мы обедали вместе, мы подписали контракт на несколько моих вещей, но я не хочу вдаваться в подробности, дорогая матушка, потому что знаю, что тебя это не интересует и папу тоже, я просто хочу сказать, что для начинающего это отличный контракт, но дело все в том, что он вступит в силу лишь через пару месяцев. Поэтому, мама, пришли мне десять долларов, пришли пять, мама дорогая, мой редактор (я не называю его имени, потому что знаю, вам не интересно) готовится запустить со мной свой самый грандиозный проект".
Моя дорогая матушка и уважаемый Хэкмут, великий редактор, - им предназначалось большинство моих писем, да практически все. Дружище Хэкмут - мрачный взгляд, волосы, разделенные прямым пробором, - великий Хэкмут с ручкой в руках, подобной мечу, его портрет с автографом висел у меня на стене. Автограф напоминал китайские иероглифы. "Привет Хэкмут, - частенько говорил я. - Господи, как ты пишешь!" Когда же наступали мрачные дни, Хэкмут получал от меня длиннющие письма. "Господи, боже мой, мистер Хэкмут, со мной что-то случилось: изменился мой почтовый индекс, и я не могу больше писать. Как вы думаете, мистер Хэкмут, возможно, это сказывается влияние здешнего климата? Пожалуйста, посоветуйте что-нибудь. Как вы считаете, мистер Хэкмут, я пишу не хуже Уильяма Фолкнера? Пожалуйста, ответьте. И еще, мистер Хэкмут, как вы полагаете, секс имеет к этому какое-нибудь отношение? Потому что, видите ли, мистер Хэкмут, дело в том, что…" И я рассказывал ему все. Как я встретил в парке белокурую девушку. Как соблазнял ее, и как она отдалась. Я выписывал историю в мельчайших подробностях, только это не было правдой, это была сплошная сумасшедшая ложь, но все равно это было нечто. Нечто, созданное в соприкосновении с чем-то великим, и он всегда отвечал. Ах, какой он молодец! Отвечал без промедления - великий человек откликался на проблемы начинающего таланта. Никто не получал такое количество писем от великого Хэкмута, никто, кроме меня. И я читал их, читал и перечитывал и целовал их. Я останавливался перед портретом Хэкмута и, обливаясь слезами, говорил, что он нашел то, что ему надо, он нашел Бандини, Артуро Бандини, меня.
Скудные дни натиска. Точное слово - натиск: Артуро Бандини перед своей печатной машинкой два дня к ряду, он полон решимости преуспеть, но что-то не срабатывает, самый длительный натиск упорной и стремительной решимости Бандини в его жизни и ни одной строчки, только два слова, напечатанные по всей странице, сверху донизу, два слова, одно словосочетание: пальмовое дерево, пальмовое дерево, пальмовое дерево… Смертельная схватка между мной и пальмовым деревом, и дерево одолевало: видишь, Бандини, вон оно покачивается в дневном мареве, слышишь, поскрипывает в голубизне. После двух дней смертного боя пальмовое дерево победило, я вылез через окно и уселся на его мощные корни. Вскоре я уснул, и маленькие коричневые муравьи устроили пир на моих волосатых ногах.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Мне было двадцать. Черт возьми, говорил я себе, не спеши. У тебя в запасе десять лет, чтобы написать книгу, так что успокойся, расслабься и изучай жизнь, иди на улицы. Незнание жизни - вот твоя проблема. Бог ты мой, ведь ты же мужик, так почему у тебя не было ни одной женщины? Ну, как это не было? Была. Много было. Да не было ни одной! Тебе нужна баба, тебе необходимо взбодриться, хорошая встряска пойдет на пользу, поэтому ищи деньги. Они говорят, что это стоит доллар, а в уютном местечке - два доллара, так они говорят. Но на Плаза точно - доллар. Вот и отлично, но у тебя нет доллара и еще кое-чего… Ведь ты трус, Бандини. Даже если бы у тебя и был доллар, ты бы никуда не пошел. Помнишь, в Денвере у тебя был шанс, а ты не решился. Ты трус, как был трусом, так им и остался… И ты рад, что у тебя нет доллара.
Боится женщин! Ха, и это великий писатель! Как он может писать о женщинах, когда у него ни одной не было? Эх ты, ничтожный самозванец, шарлатан и пустозвон, не удивительно, что ты не можешь писать! Понятно, почему у тебя в "Собачке" и не пахнет женщиной. Откуда взяться любовной истории у такого засранца, как ты?
Писать любовную историю и изучать жизнь.
Деньги пришли по почте. Нет, это был не чек от всемогущего Хэкмута и не гонорар из "Атлантик Мансли" или "Ивнинг пост" всего-навсего десять долларов от моей матушки: "Я обналичила несколько страховых полисов, Артуро, и это твоя доля. Десять долларов - не весть сколько, но хоть что-то удалось выручить".
Положи их в карман, Артуро. Умойся, освежись одеколоном, причешись и попутно поищи седые волосы; ведь ты терзаешь себя, Артуро, а терзания приносят седые волосы. Но, кажется, пока нет ни одного. Да, но что такое с твоим левым глазом? Вроде как помутнел. Осторожней, Артуро Бандини: не перенапрягай зрение, помни, что произошло с Таркинктоном и Джеймсом Джойсом.
"Неплохо, - стою посередине комнаты и обращаюсь к портрету Хэкмута, - неплохо да, Хэкмут? Ты получишь рассказ о похождениях этого красавца. Как я выгляжу, Хэкмут? Наверняка ты задумывался, господин Хэкмут, какой я наружности? Ты спрашивал себя, наверное, он симпатичный этот Бандини, это автор изящного шедевра "Собачка смеялась"".
Как-то в Денвере (тогда я еще не был писателем) вот таким же вечером я находился примерно в такой же комнате, с намереньем совершить то же самое. Все закончилось полным провалом, потому что я неотвязно думал о непорочной Деве Марии, о "не прелюбодействуй", и усердная шлюха, печально покачав головой, отступилась от меня. Но это было давно, и сегодня все изменится.
Я вылез в окно и поднялся по склону на вершину Банкер-Хилл. Я принюхивался к ночи - пир для моего носа: запах звезд, аромат цветов, дух пустыни и спящей пыли, пыли по всему Банкер-Хиллу. Переливаясь красными, зелеными и голубыми огнями, город был похож на Рождественскую ёлку. Привет вам, старые дома. Сочные гамбургеры поют свою свистяще-шипящую песню в дешевых кафешках. Бинг Кросби поет свою. Она будет нежна со мной. Не то, что эти девчонки из моего детства, моей юности, эти университетские девицы. Они пугали меня, они стеснялись и были недоверчивы, они отвергали меня. Но моя принцесса меня не отвергнет, потому что она все поймет. Ведь она тоже когда-то была унижена.
Вот идет Бандини - невысокого роста, но крепкий, он горд своей мускулатурой, сжимает кулаки, чтобы насладиться жесткой прелестью своих бицепсов - бесстрашный Бандини, ничего не боящийся, разве что неизвестности в мире мистического. Умершие возвращаются? Книги говорят, что нет, а вот крики в ночи шепчут - да. Мне двадцать, я достиг сознательного возраста, и я намерен шататься по улицам в поисках женщины. Что же - моя душа уже запятнана? Я должен вернуться? Мой ангел-хранитель следит за мной? Молитвы моей матери заглушат мои страхи? А может, молитвы моей матери раздражают меня?
Десять долларов: можно заплатить за полторы недели хозяйке, можно купить три пары обуви, две пары брюк или тысячу почтовых марок, для того чтобы рассылать рукописи редакторам - безусловно! Но у тебя нет рукописей, твой талант под сомнением, жалкий твой талант, да у тебя нет никакого таланта, и хватит врать себе изо дня в день, ведь ты знаешь, что твоя "Собачка" - дрянь и всегда будет дрянью.
И вот ты идешь по Банкер-Хиллу и грозишь небесам кулаком, и я знаю, о чем ты думаешь, Бандини. Эти мысли ты унаследовал от отца, и теперь они хлещут тебя по спине и распаляют твой мозг, и эти мысли о том, что ты не виноват. Не виноват, что родился бедным, что сын нищих крестьян, что скитаешься, что сбежал от бедности из родного города в Колорадо в надежде написать книгу и разбогатеть, ведь те, кто ненавидел тебя в Колорадо, будут относиться к тебе по-другому, если ты напишешь книгу. Ты трус, Бандини, ты предал свою душу, ничтожный лгун, перед ликом Христа, проливающего слезы. Вот поэтому ты и пишешь, и лучше бы тебе умереть.
Да, все это сущая правда, но… я видел дома в Бел-Аире с зелеными лужайками и прохладными бассейнами. Я хотел обладать женщинами, одни туфельки которых стоили больше, чем все барахло нашего семейства. Я заглядывал в окна гольф-клубов на Шестой улице и сгорал от желания ворваться туда. Я тосковал о приличном галстуке, как праведник об индульгенции. Я восхищался шляпами в "Робинсоне" так же, как критики сходили с ума по Микеланджело.
Я спускаюсь по Энжелс-Флайт к Хилл-стрит - сто сорок ступеней. Кулаки сжаты, никого не боюсь, лишь опасаюсь тоннеля на Третьей, не могу пройти сквозь него - клаустрофобия. Еще не переношу высоты, крови и землетрясений. А в остальном вполне бесстрашный. Вообще-то, еще смерти боюсь и громко смеяться в толпе, аппендицита боюсь и сердечного приступа. Мне даже страшно просто взять часы и, нащупав яремную вену, сосчитать удары сердца, тем более слушать таинственное мурлыканье и ворчанье его желудочка. А в остальном вполне бесстрашный.
Есть денежная идея: место действия - эти ступени, внизу город, до звезд рукой подать, парень встречает девушку своей мечты - отличная завязка, крупные деньги. Девушка живет вон в том сером доме, парень - бродяга. Парень - это я. Девушка голодает. Богатая девушка из Пасадены ненавидит деньги. Она намеренно покинула Пасадену с ее тоской и миллионами. Восхитительная девушка, богиня. Великая история, патологический конфликт. У девушки на деньги развилась фобия - фрейдистская завязка. Еще один парень любит девушку, он богат. Я беден. Мы встречаемся. Я уничтожаю соперника саркастическим остроумием, затем укладываю на кулаках. Девушка сражена, она западает на меня. Предлагает мне все свои миллионы. Я женюсь на ней при условии, что она останется бедной. Соглашается. Но финал счастливый: девушка обманывает меня - в день свадьбы ей перепадает огромный траст-фонд, по завещанию. Я возмущен, но прощаю ее. Причина - я люблю ее. Отличная идея, но есть неувязочка: история принадлежит "Колеру".
Дорогая матушка, спасибо за перевод. Агент сообщил о продаже еще одного рассказа, на этот раз в солидный лондонский журнал, но, очевидно, они не выплачивают гонорары до публикации, так что ваше небольшое вспоможение весьма кстати и пойдет на первостепенные нужды.
Я посетил стриптиз-шоу. Взял самое лучшее место - доллар и десять центов - в нижнем ряду среди дружного хора из сорока протертых сидений. Однажды все это будет только для меня: личная яхта и круиз по Южному морю. В теплый полдень они будут танцевать на залитой солнцем палубе. Пусть себе танцуют, потому что я буду пользовать только прекрасных дам, отобранных из сливок общества, они будут соперничать за право познать радости моей каюты. Так что все хорошо, это опыт, я здесь не без основания, эти моменты перетекут на страницы - изнанка жизни.
И вот под оглушительный взрыв топота и свиста появилась Лола Линтон, скользя по сцене словно атласная змея, ее сладострастие обволакивало и грабило мое тело, а когда она закончила, у меня зубы ломило от напряжения стиснутых челюстей, и я ненавидел этих грязных примитивных свиней вокруг себя, которые бесцеремонно выплескивали свою тошнотворную радость, принадлежащую только мне.
Если мама продала страховые полисы, значит, дела у папаши идут туго и я не должен быть здесь. Еще ребенком, разглядывая Лолу Линтон на афишах, я приходил в яростное нетерпение от неповоротливого времени и медленно протекающего детства, я жаждал вот этого самого момента, и вот я здесь и ничего не изменилось, я не заполучил ни одну Лолу Линтон и все потому, что воображал-то я себя богатым, а я бедный.
Шоу закончилось. Мэйн-стрит, полночь: неоновые лампы и легкий туман, притоны и ночные кинотеатры. Магазины "секонд-хэнд" и филиппинские тацзалы, пятнадцатицентовые коктейли, непрерывная череда развлечений, но все это я уже пробовал, много раз, потратив кучу денег, денег, приходящих из Колорадо. И все это делало меня еще более удрученным, как измученного жаждой человека, которому суют пустую чашу. Я шел дальше, в мексиканский квартал, ощущая в себе болезнь, но не чувствуя никакой боли. Здесь была церковь Девы Марии, очень старая, кирпич почернел с годами. По причине сентиментальности я зайду внутрь. Исключительно благодаря сентиментальности. Я не читал Ленина, но я слышал его изречение: религия - это опиум для народа. Что касается меня, я атеист: я читал "Антихристианина" и считаю, что это отличное произведение. Я верю в переоценку ценностей, господа. Церковь - это прибежище для болванов, олухов, прохвостов и всей этой шайки Бирмингемских шарлатанов.
Я толкнул огромную дверь, и она, издав легкий вскрик, подобный плачу, открылась. Верх алтаря излучал кроваво-красный свет, отбрасывая кармазинные тени на безмолвие почти двух тысячелетий. Церковь походила на обитель смерти, но вместе с тем мне чудились крики младенцев на крестинах. Я преклонил колена. Это привычка - плюхаться на колени. Я сел. Но преклоненным оказалось быть лучше, острая боль в коленях отвлекала от ужасного безмолвия царившего вокруг. Молитва. Всего лишь одна молитва в дань сентиментальности. "Всемогущий Господь, мне жаль, что я атеист, но Вы читали Ницше? Ах, какая книга! Всемогущий Господь, я буду играть в открытую. Я предлагаю Вам сделку. Сделайте меня великим писателем, и я вернусь в лоно церкви. И, пожалуйста, дорогой Господь, еще одно одолжение: сделайте мою матушку счастливой. Я не прошу за старика, у него есть вино и здоровье, чтобы постоянно хлебать его, но вот матушка, она так страдает. Аминь".
Я затворил за собой плаксивую дверь и остановился на ступенях паперти. Туман был повсюду, словно развалившееся огромное белое животное. Пейзаж напомнил мне площадь перед зданием суда у меня на родине, занесенную снегом и застывшую в белой тишине. Но звуки города просочились сквозь молочную толщу, и я услышал приближающийся цокот каблучков. Появилась девушка. Она была в зеленом пальто, ее лицо обрамлял зеленый шарфик, завязанный под подбородком.
На ступенях стоял Бандини.
- Привет, мой сладкий, - сказала девчонка, улыбаясь так, что можно было подумать, будто Бандини ее муж или любовник. - Не желаешь хорошо провести время?
Крутой любовник, дерзкий и наглый Бандини:
- Не-е, - ответил он. - Спасибо. Не сегодня.
И поспешил удалиться, оставляя девушку, бросающую ему вслед какие-то слова, которые он и не расслышал в своем бегстве. Он прошел полквартала. В общем-то, он был доволен. В конечном счете, она первая обратилась к нему. Значит, она идентифицировала его как мужчину. От явного удовольствия он стал высвистывать мелодию. Светский человек приобретает универсальный опыт. Знаменитый писатель ведет ночную беседу с уличной женщиной. Артуро Бандини, известный романист, поверяет свой опыт общения с лос-анджелесской проституткой. Критики провозглашают - книга превосходна.
Бандини (из интервью перед отъездом в Швецию): "Мой совет всем молодым авторам предельно прост. Я бы предостерег их от одного - никогда не чурайтесь новых впечатлений. Будьте открыты для всей жизни, смело вступайте с ней в схватку, атакуйте ее с голыми кулаками".
Репортер: "Мистер Бандини, как вы пришли к идее написать книгу, за которую вас удостоили Нобелевской премии?"
Бандини: "Книга основана на реальных событиях, которые произошли со мной одной ночью в Лос-Анджелесе. Каждое слово в этой книге - правда. Я прожил эту книгу, я все это испытал".
Хватит. Все это уже было. Я развернулся и пошел обратно к церкви. Непроглядный туман. Девушки там не оказалось. Я двинул дальше: возможно, удастся догнать. Увидел на углу. Она стояла и разговаривала с рослым мексиканцем. Болтая, они перешли улицу и вышли на Площадь. Я последовал за ними. Черт, мексиканец! Такая женщина должна выставлять заслон для цветных. Я ненавидел его - латинос, бык. Они шли под банановыми пальмами, и шаги их отзывались эхом в тумане. Мексиканец рассмеялся. Затем расхохоталась девушка. Они прошли Площадь и свернули в переулок, который вел в Китайский квартал. Неоновые вывески с восточными каракулями окрашивали туман в розовое. Они подошли к дому рядом с рестораном "чоп-суи" и поднялись по лестнице. Напротив работал дансинг. По обе стороны дороги были припаркованы такси. Я присел на переднее крыло автомобиля, что стоял перед подъездом, где они скрылись, и стал ждать. Я курил и ждал. Пока не замерзну на фиг, я буду ждать. Пока Всемогущий не сразит меня насмерть, я буду ждать.
Прошло полчаса. На лестнице послышались шаги. Дверь отворилась, появился мексиканец. Он вышел в туман, закурил и зевнул. Затем улыбнулся, передернул плечами и двинул прочь. Туман поглотил его. Проваливай и улыбайся. Ты, вонючий бык - чему ты лыбишься? Выкидыш деградирующей нации, ты поднялся в номер с одной из наших белых девочек и ты улыбаешься. Ты думаешь, у тебя был бы шанс, если бы я не отказался там, на ступенях церкви?
Вскоре по лестнице зацокали каблуки, теперь в туман ступила девушка. Та же самая девушка, то же зеленое пальто, тот же зеленый шарфик. Она увидела меня и улыбнулась.
- Привет, милый. Хочешь развлечься?
Теперь спокойно, Бандини.
- Ну, - начал я, - возможно. А возможно и нет. А что ты умеешь?
- Поднимись ко мне, дорогой, и все узнаешь.
Кончай ухмыляться, Артуро. Будь вежлив.
- Можно и подняться, - ломался я. - А можно и не подниматься.
- Ах, шалунишка, пошли.
Узкое лицо, запах кислого вина изо рта, слащавая, лицемерная нежность и жадные до денег глаза.
Реплика Бандини:
- Какая сегодня цена?
Она берет меня за руку, тянет к двери, правда, ласково.
- Ты подымешься, дорогуша, и мы там обо всем договоримся.
- Вообще-то, я не совсем в настроении, - талдычит Бандини. - Как раз с оргии возвращаюсь.
Дева Мария, полная грации и изящества, уже подымаюсь по лестнице, но я не смогу исполнить все до конца. Я должен избавиться от этого. Коридоры, воняющие тараканами, желтый свет под потолком, я слишком возвышен для всего этого, девушка, удерживающая мою руку, нет, это ошибка! Артуро Бандини, ты - мизантроп, твоя жизнь обречена на безбрачье, тебе следовало бы быть священником, каким-нибудь отцом ОʼЛири, рассказывать о радостях самоотречения и самоограничения, в том числе и от родительских денег. О, Дева Мария, зачавшая без греха, молись за нас, за тех, кто взывает к тебе, молись, пока мы поднимаемся на самый верх, идем в конец пыльного, темного коридора в ее комнату, она включает свет, и мы входим.
Комната меньше моей, без половика, без картинок, стол, стул, умывальник. Девушка скинула пальто. На ней было синее ситцевое платье. Без чулок. Снимает шарфик. Она не блондинка, корни волос черные. Нос с горбинкой. Бандини на кровати, он расположился с небрежным видом, словно человек, который знает, как сидеть на чужой кровати.
Бандини:
- Отличное гнездышко у тебя.