- Никто не сомневается в том, что наш старший офицер именно таков, как вы говорите. Но дело в том, что, на мой взгляд, вы не учитываете разницы между человеком, наделенным математическими способностями, и тем, кто их не имеет. А она велика - и дело тут не в количестве, но в качестве.
Мне нечего было ответить.
- Утверждают, что вы помогали мистеру Саммерсу у штурвала, сэр. И снова я перед вами в неоплатном долгу. Прошу, примите мою благодарность, - произнесла миссис Преттимен.
- О Господи, мадам! Да не стоит! Совершенно не стоит…
- Поскольку совсем недавно я была о вас совсем иного мнения, сейчас я рада сказать, что нахожу ваше поведение достойным настоящего мужчины!
Мистер Преттимен покачал головой.
- И все-таки не понимаю - он собирается свериться с затмением юпитерианского спутника? Но как? Это совсем не просто…
- Алоизий, дорогой, может быть, попробуете заснуть? Я уверена, мистер Тальбот…
- Конечно, мадам. Мне пора…
- Останьтесь, Эдмунд. Что за спешка? Я в своем уме, Летиция, и четко представляю себе небесный свод. Созерцательные размышления всегда идут на пользу.
- И все-таки не стоит вам перевозбуждаться, сэр!
- "Этот… царственный свод, выложенный золотою искрою…".
- Скорее, сэр, он "весь выложен кружками золотыми…".
- Неужели мистер Бене именно так видит звезды в свой секстан?
- Молодой человек - поэт, Алоизий. Не правда ли, мистер Тальбот?
- Да, мадам, он пишет стихи, однако кто их не писал?
- И вы тоже?
- Только на латыни, мадам. Не смею доверить свои скудные мысли обнаженной простоте английского.
- Вы все больше поражаете меня, мистер Тальбот.
- Ловлю вас на слове, мадам, и рискую обратиться с просьбой: не могли бы вы, следом за мистером Преттименом, звать меня Эдмундом?
Мое предложение, похоже, обескуражило ее. Не давая ей опомниться, я продолжил:
- В конце концов, мадам, это будет вполне пристойно, учитывая ваш… как бы это сказать… учитывая мой… и ваш…
Миссис Преттимен рассмеялась от всего сердца.
- Учитывая мой возраст, вы имели в виду? Эдмунд, мальчик мой, вы просто неподражаемы!
- Мы вели серьезную беседу, Летиция. На чем я остановился?
- Вы с Эдмундом обменялись цитатами, чтобы подвести под вселенную надежную литературную основу.
- Что может быть лучше, чем возвыситься над пустяками, вроде нашего точного положения на земном шаре, и перейти к раздумьям о вселенной, в которой мы рождены?
- Выражать размышления сии лучше стихами, а не прозой, сэр!
- Алоизий, может, и согласен с вами, Эдмунд, а я женщина простая.
- Вы на редкость несправедливы к себе, Летти. Но продолжайте же, Эдмунд!
- Дело в том, что только сейчас, во время нашего плавания, мало-помалу, то по одной, то по другой причине, поэзия обернулась для меня не простой забавой и красивыми словами, но - высотой, которой способен достичь человек. Особенно ночью, когда светят звезды, когда кругом непостижимая Природа - честно сказать, мне неловко об этом говорить…
- Юноша, послушайте! Разве это не само добро? Если нет - то именно таковым добро и должно стать! Неужели вы не видите в этом жеста, свидетельства, указания, не слышите того, что называют музыкой или гласом абсолюта? Если жить в мире с этими понятиями, впустить их в себя, довериться и открыться им - уверяю вас, Эдмунд, даже самый закоренелый преступник в том краю, к которому мы движемся, сможет поднять голову и заглянуть в горнило этой любви, этой благодати, о которой мы с вами говорили!
- Преступник?
- Представьте нашу процессию: мы - пламя земное, пламя негасимое, искры Абсолюта - сталкиваемся с пламенем небесным! Во тьме ночной мы движемся по пустыне нашего нового мира к Эльдорадо, и ничто не встанет между нашим взором и Абсолютом, между нашим слухом и дивной музыкой сфер!
- Да, я понимаю. Это будет приключение из приключений.
- Присоединяйтесь к нам, Эдмунд. Мы всех принимаем. Никто не встанет у вас на пути!
- А ваша нога, сэр? Кажется, вы о ней забыли.
- Нет, не забыл. Я поправлюсь, точно знаю. Пламя души моей вылечит меня. Я поправлюсь и поеду, куда задумал!
- Как бы то ни было, прислушайтесь к миссис Преттимен. Лежите спокойно, сэр.
- Так вы пойдете с нами?
Я ничего не ответил. Тишина росла и длилась до тех пор, пока в шипении воды, трущейся об обшивку, не зазвучал чей-то бессловесный зов… Наконец я понял, что слова не нужны - есть то, что понятней слов: холодный, рассудочный голос здравого смысла.
И все же - и все же я видел! На мгновение в зловонной душной каюте я ощутил силу ее обитателя, невероятную притягательность его страсти. Передо мной мелькнуло, или мне показалось, что мелькнуло, видение нашего мира: огромный пузырь на поверхности необъятного золотистого океана Абсолюта и мириады вспышек, каждая из которых - драгоценный камень во лбу животного, способного "поднять голову и заглянуть в горнило…".
Преттимены смотрели на меня. Я почувствовал, как сами собой сжались кулаки, по лбу заструился пот. Меня охватил странный стыд - стыд за то, что я нашел в себе сил ответить им: "Да, пойду". И еще злость на то, что меня как будто припер к стене странный разбойник с поэзией в одной руке и философией - в другой. С трудом я оторвал взгляд от его пылающего лица и выжидающих глаз и посмотрел на миссис Преттимен. Она опустила взор и изучала свои руки - не так, как матрос, который разглядывает мозоли, а по-женски, глядя на тыльную сторону ладоней и ногти. Она взглянула на мужа.
- Алоизий, постарайтесь заснуть.
Я неуверенно встал, балансируя на ненадежной палубе.
- Я почитаю вам завтра, сэр.
Он нахмурился, словно не сразу понял:
- Почитаете? Ах да, конечно!
Я изобразил жалкую гримасу, долженствовавшую служить улыбкой для миссис Преттимен, неловко выбрался из каюты и, закрывая дверь, услышал, как она что-то шепчет мужу. Что - не знаю.
Я уверял себя, что при случае мы обязательно возобновим этот разговор, укрепим возникшую симпатию друг к другу. С внезапно вспыхнувшей страстью, похожей на Преттименову, я возмечтал назвать себя товарищем этих людей. Однако даже тогда я чувствовал, что цена непомерно высока. Я, в конце концов, животное политическое, но с искрой - ежели позволительно обратиться к "языку солдафонов" - scintillans Dei, пусть и скрытой. Надеюсь, Абсолют простит меня, зная, что я хочу употребить все свои силы на благо родины; к счастью, в случае с Англией, это означает - на благо всего мира. Не будем об этом забывать.
В ту ночь меня разбудили пораньше. Я поднялся на полуют, под звездное небо, украшенное луной и облаками, и стал ждать Чарльза. Не скрою - я любовался небесным сводом и наслаждался его красотой, но, как ни бился, не мог разглядеть ни Добра, ни Абсолюта. Увы, логика не рождает веру, в то время как страсть и убежденность делают это с легкостью, поэтому, когда мистера Преттимена не было рядом… Да что об этом говорить! Его воспаленное воображение было мне необходимо: в его отсутствие в памяти возникали прозвучавшие слова, но не возрождались чувства и - если можно так выразиться - ощущения. Пришлось с грустью признать, что я сделан не из того теста, из которого лепят сторонников и последователей, и жаль, что миссис Преттимен во мне разочаровалась. Я страшно обрадовался появлению Чарльза, однако он держался прохладно. Некоторое время мы стояли бок о бок, не решаясь начать разговор, а потом заговорили разом, да так дружно, что тут же расхохотались.
- Только после вас, сэр.
- Нет, лейтенант, я - после вас. Гардемаринам должно знать свое место!
- И все-таки.
- Ну хорошо… Это что - Юпитер? А где Южный крест?
- Южный крест вон за теми облаками. В любом случае для навигации он не обязателен.
- Даже для мистера Бене с его новым методом?
- И не напоминайте. Я от этого просто…
- Просто - что?
- Не важно.
- Зависть вам не к лицу.
- Зависть?! Кому мне завидовать - этому шарлатану?! Не очень-то по-дружески так говорить, Эдмунд!
- Прошу прощения.
Он кивнул и ушел проверить компас. Облака уплыли, но я так и не смог определить Южный крест, хотя Чарльз несколько раз мне его показывал. Что за неприметное созвездие!
Чарльз вернулся.
- Простите меня, Эдмунд. Я хожу, как в воду опущенный, и никак не могу вынырнуть.
- Вот что, старина, вам необходима доза очень необычного лекарства - пропишу-ка я вам курс Преттименов!
- Они чересчур остроумны, а у меня плохое чувство юмора.
- Ох, Чарльз! Преттимены вытащили бы вас из вашей воды. Они с легкостью заставляют забыть о мелких неприятностях: не успеешь сообразить, где ты и с кем, а уже что только не обсуждаешь…
- И вы тоже?
- Да, когда я с ними. Только Преттимен способен жить в неизменном горении, на невероятной высоте!
- И что в этом хорошего?
- Попробуйте хотя бы одну дозу!
- Нет, благодарю вас. Видели мы, к чему приводят такие лекарства - и в Спитхеде, и в Норе.
- Но Преттимен совсем не таков! Есть в нем нечто, что даже я, человек политики, состоящий в равных частях из честолюбия и здравого смысла, чувствую, когда нахожусь рядом…
- Вы соображаете, что говорите? - понизив голос, спросил Чарльз. - Соображаете, до чего дошли? Ведь это же безрассудство! Вам нельзя якшаться с якобинцем, атеистом…
- Он ни то и ни другое!
- Рад слышать.
- Непохоже.
- И тем не менее. Я рад, что и его распущенности есть предел.
- Вы к нему несправедливы.
- А вы меня не понимаете. Я всю жизнь провел на кораблях, и, если повезет, проведу тут и оставшуюся ее часть. Но с судном, полным пассажиров и переселенцев, столкнулся впервые.
- "Свиньи" - так вы нас зовете?
- Он завоевал их восхищение. Действовал очень умно - не сказал ничего, что можно было бы расценить, как прямой призыв к…
- К чему, Господи помилуй?
- Я не желаю произносить это слово, - пробормотал Чарльз.
- Как же вы меня раздражаете!
Чарльз отвернулся и по трапу поднялся на полуют. Я остался на месте, взбешенный и расстроенный нашей размолвкой. Чарльз обеими руками взялся за поручни и глядел на пенный след за кормой, над которым лила неровный свет убывающая луна. Бросили лаг. Матрос доложил скорость - Чарльзу, а не мне. Они отрывисто перебросились какими-то словами. Матрос спустился, подошел к вахтенной доске, приподнял парусину и нацарапал семерку. Снова унижение - вроде того, коему подвергли меня Бене и Андерсон!
Вот до чего мы дошли. Чарльз сгорбился у одного поручня, я гляжу в сторону, прислонившись к другому, на шканцах. А посмотреть было на что - корабль качался на волнах, ветер свежел, на мачтах вздулись паруса - целый мир цвета слоновой кости, пожелтевшей слоновой кости. Семь узлов! Да, Чарльзу трудно такое проглотить. Я вскарабкался на полуют, встал у него за спиной и с напускной беспечностью произнес:
- Выходит, я уволен?
К моему изумлению, он ответил - но не в том же тоне, и даже не рассерженно, а сжал голову руками и произнес голосом, полным глубокой тоски:
- Нет! Нет…
- Знаете, он говорит совсем не так, как вам кажется. Если я его правильно понял, он рассуждал о божественном огне, о негасимом пламени в небесах и об огне земном здесь…
Чарльз вздрогнул.
- Здесь, у нас?!
- Разумеется, нет - это была метафора!
- Железо до сих пор не остыло. Боюсь, что здесь, внизу, и впрямь пылает негасимое пламя.
- Нет, нет, нет! Вы меня совсем запутали! Речь о другом.
- Боюсь, я запутал всех и запутался сам. Бене обласкан. Андерсон говорит со мной, как с неразумным юнгой. А теперь и вы подвергаете себя опасности. Неужели вы этого не понимаете? Корабль - странное место. В былые времена людей вешали на реях.
- Чарльз, Чарльз! Возьмите себя в руки! Боже правый, мы идем на восток со скоростью семь узлов, все паруса поставлены, ваша обнайтовка не дает судну развалиться - все прекрасно, дружище!
- Я совершенно растерян. Выбит из колеи. Боюсь, вы впутались во что-то не то.
- Перестаньте брюзжать как старуха! Ни во что я не впутался: обсуждаю философские вопросы и вовсе не собираюсь делиться своими мыслями с простыми моряками.
- Могу я поблагодарить вас от нашего имени - от имени простых моряков?
- Ну вот, опять! Да что с вами сегодня? Только и пытаетесь меня уколоть. Выше голову, старина! Глядите - на востоке встает рассвет…
Чарльз расхохотался в голос.
- И эти слова я слышу от человека, который хотел стать настоящим морским волком!
- Что вы имеете в виду?
- Рассвет в этот час!
- Ну как же, вон там… нет, исчез, облака скрыли. И все-таки говорю вам, Чарльз, мы делаем семь узлов к востоку. Это радует любого моряка, простого или нет, и нечего дуться!
- Рассвет!
- Вон там, по правому борту - видите, светлое пятно.
Чарльз вгляделся туда, куда я указал.
- Его прекрасно видно, вон там и там. Да что с вами? Вы будто привидение узрели!
Чарльз умолк и крепко сжал мне руку.
- Силы небесные!
- Что случилось?
- Это лед!
(18)
- Боцман! Свистать всех наверх! Доложите капитану! Эдмунд, вам лучше отойти…
Я прошел вперед и вниз, к поручням шканцев. Тусклое, прерывистое сияние льда, что заставило меня принять его за рассвет, исчезло из виду: только брызги да туман (видимо, ото льда), дождь да облака, что покачивались над носом корабля, словно наведенные каким-то морским колдовством, чтобы скрыть густой дымкой все, что находится дальше нашего носа.
За спиной послышались твердые шаги Андерсона.
- Как далеко до льда, мистер Саммерс?
- Не могу сказать, сэр.
- Его протяженность?
- Лед заметил мистер Тальбот.
- Мистер Тальбот, какова протяженность ледяного покрова?
- Ему нет конца, сэр, ни в ту, ни в другую сторону. Он расстилается по левому и еще больше - по правому борту. Без всяких просветов.
- Лежит на воде?
- Нет, скорее походит на ледяной обрыв.
Мне до дрожи хотелось, чтобы капитан поскорее скомандовал сменить курс - ведь мы по-прежнему двигались на восток!
- Вам показалось, что по правому борту льда больше, чем по левому?
- Да, сэр. Хотя, возможно, меня обманул туман.
- Сигнал от вахтенного, мистер Саммерс?
- Не было, сэр.
- Арестовать.
- Так точно, сэр.
На кончике языка у меня вертелся крик: "Ради Бога, смените же курс!", но капитан Андерсон отдавал приказы размеренным голосом, столь же твердым, как и его походка.
- Мистер Саммерс, лево руля.
- Так точно, сэр.
Я вернулся к поручню и вцепился в него в безотчетной попытке сдержать наш стремительный бег; даже перебирал руками, словно это был штурвал, и я мог отвернуть судно от опасности, что лежала впереди.
Разносились пронзительные трели дудок, снова и снова звучал приказ:
- Свистать всех наверх! Эй, там! Свистать всех наверх!
Раздались удары колокола - не те, что отбивают склянки, а тревожные, непрерывные. На палубу роями, как пчелы, вылетали матросы. Они сталкивались на ступеньках, спотыкались, отпихивали друг друга и толпами неслись на палубу, навстречу неведомой опасности. Матросы прыгали на ванты, зачастую минуя трапы - один из моряков, подняв ноги под углом, на руках взобрался по вертикальному тросу и скрылся где-то наверху. Люди торопились на полубак, обгоняя друг друга, скользя по палубе, цепляясь о шкоты и налетая на подпорки. Некоторые выскочили даже на шканцы. Ни штормовок, ни зюйдвесток на них не было: кто полуодет, кто вообще раздет - похоже, повыскакивали из коек. Вскоре среди матросов замелькали переселенцы, а сзади меня, на шкафуте, показались пассажиры. Мистер Брокльбанк что-то кричал, но я не мог, да и не хотел разбирать - что именно. Капитан Андерсон смотрел на компас. И по левому, и по правому борту визжали и стонали выбранные шкоты.
- Мистер Саммерс!
- Да, сэр.
- Все паруса поднять!
- Но фок-мачта, сэр!
- Вы слыхали, мистер Саммерс? Каждый дюйм!
Чарльз повернулся к шкафуту, отдавая команды. Наши матросы никогда так быстро не бегали - видимо потому, что выполняли они приказы капитана, а не старшего офицера, тем более что к тому времени, как Чарльз схватил рупор, все уже столпились у вантов, точно слово "лед" само собой облетело весь корабль! Новые и новые паруса взлетали на реи и раскрывались с громкими хлопками. Чарльз поспешил к носу, жестами отгоняя переселенцев. Среди них были и женщины. Миссис Ист поверх дорожного платья зачем-то закуталась в шаль - видимо, в панике схватила первое, что попалось под руку. Лед больше так и не показался. Оранжевый отблеск заходившей на западе луны помог нам - вернее, мне - обнаружить на востоке, в просвете тумана, ледяное сверкание, который я ошибочно принял за рассвет. Теперь туман плотно сомкнулся.
- Еще левее! - подал голос Андерсон.
Загудели дудки, приказы звучали на каждой мачте и разносились среди сияющих парусов. Штурвал закрутили к правому борту, выбранные шкоты стонали. Раздавались сумбурные выкрики: "К парусам!", "Налегай!", "По местам разноси!", "Контр-брас-блок!". Я запутался в этих и без того запутанных командах, всеми силами желая лишь одного: чтобы судно отвернуло как можно дальше от жуткого ледяного обрыва. Корабль дал сильный крен на правый борт, ветер гудел над бимсом левого борта, и вместе с забортной водой на шкафут понеслась и толпа переселенцев! Скорость явно увеличилась. То тут, то там, среди других парусов замелькали белые лиселя - паруса для хорошей погоды. Для того чтобы ставить их в такой ситуации, нужны особые, отчаянные обстоятельства, к примеру, как у нас. Приказ капитана обсуждению не подлежал.
Он повторил его, огласив палубу знакомым рыком:
- Ставьте каждый клочок парусины, куда только можно!
Снова, как во время того страшного шторма, наши мачты склонились, только на этот раз к правому борту и даже сильнее: не из-за бури, а из-за того, что мы подняли чудовищное количество парусов - даже на стеньгах, сооруженных на скорую руку. Водяная пыль, поливавшая нас с кормы, обрушивалась на корабль по всему левому борту. Волны, до сих пор подгонявшие нас, теперь били в бок: казалось, они подталкивали нас к той цели, от которой мы отчаянно стремились уйти.
Со шкафута торопливо прибежал Чарльз.