О русском народе
Какой демон напел мне в уши - но напел. Я взяла маленького трёхлетнего Андрея и поехала на первомайский салют. Что-то подозрительное началось уже в метро. Чем ближе к "Горьковской", тем чаще привычно сонную вечернюю толпу прорезали агрессивные и истеричные вкрапления. Юноши нагло пили пиво из бутылок и бросали тару прямо под ноги, подростки матерились, их девицы слишком откровенно повизгивали в их руках. Молчаливый обычно народ, самая молчаливая его часть - из недавних, подавляемых взрослыми детей, как бы пробовал свой голос и свою способность издавать слышимые миру звуки. Ну и мерзкие же это были звуки, надо сказать.
Что-то подсказывало, что надо немедленно сменить маршрут и возвращаться домой. Но было уже поздно… На предпоследней остановке в вагон набилось такое огромное количество любителей салюта, что сопротивляться воле толпы было уже бессмысленно. На "Горьковской" нас вынесло наверх. Небо появилось над головой, но ощущение погружённости в длинный путь по кишечнику не исчезло, а усугубилось. Подпираемые со всех сторон, мы влеклись к Неве.
Мне всегда казалось, что я среднего роста, даже ниже, и нога у меня маленького размера. В другой, не праздничной жизни. Тут я с удивлением обнаружила, что нет, это не соответствует реальности. В толпе я была высокой и пышной даже блондинкой. Смотрела на всех свысока - и на мужчин, и на женщин, не считая их детей. Толпа была чернявой, смуглой, мелкой, похожей на стадо взбесившихся цыган. Только в отличие от цыган, которые любят яркие лоскуты и вкрапления, всяческие блёстки и жизнерадостные цвета и цветы, окружающее море людское носило тона глубокого траура или присыпанности пеплом. Прямо некие дети Помпеи, на предпоследнем вздохе исходящего смрадом и пеплом вулкана. Сплошь и поголовно в чём-то чёрном или сером, иногда - коричневом. К тому же ощущение вулкана нарастало. Толпа вся сплошь была курящей и вливающей в себя дешёвый алкоголь. Дымилось, искрило тлеющими красными кончиками, булькало и пенилось. Над толпой стоял пивной смрад и сигаретный смог. Под ногами копошились, спотыкались и семенили ножками нарядно одетые дети, некоторые с шариками и флажками. Родители сбрасывали пепел с кончиков сигарет прямо им на весёлые шапочки и розовые щёчки небрежным движением любящих кайф и свободу взрослых людей.
Я смотрела на эту чернявую толпу низкорослых, худосочных, каких-то почему-то черноглазых людей (или это чернота вокруг глаз легла от пепла?). Я смотрела на них, сплошь подверженных мелкому сладострастию курения и алкоголя, на эту матерящуюся, улюлюкающую толпу, и думала с удивлением - это что, он и есть русский народ? Да, это он и есть. Так, когда видишь отдельных его представителей - то там, то тут, больше в приличных местах, то вроде - ничего. Отдельные экземпляры русского народа весьма и весьма благообразны. Откормленные, рослые юноши с лоснящимися от здоровья волосами, розовыми щеками, красными губами, хорошо одетые, стремящиеся к образованию. Красивые девушки, стройные, некоторые - голубоглазые блондинки, как и положено быть потомкам славян и финнов, заселивших невские берега… А тут… Боже… Что это? Откуда? Какой такой они все породы, откуда она взялась в таких количествах? Асфальтовые, блин, человечки!
Из каких смрадных щелей, из какой нищеты и порока вылезла эта жалкая голытьба, посыпающая пеплом головки собственных детей? Как их много! Где, где потеряли они светлый цвет волос и голубизну глаз, куда делась дородность тел и приятная рослость, где мускулы и плечи у мужчин, где сиськи у женщин, где, где их задницы? Таков он, русский народ… Он будет населять берега Невы в третьем тысячелетии, плодиться и множиться… Боже, чем, каким местом? Не трудно ли будет ему это делать, засыпанному толстым слоем самим собой произведённого пепла? На берегах пивных рек, усыпанных мириадами хабариков? И вообще, не опасно ли это - жить среди такого населения? Не вредно ли?
Рядом блевал низкорослый сероволосый юноша, что-то матерное бормоча. Прилив лавы замучил. Под ногами хрустели битые бутылки. Под бутылками предполагался газон со свежевыросшей майской травкой. Травы не было. Её вытоптали до грязи, подобно стаду слонов, эти стада мелких, но представляющих собой мощную, засирающую землю и воздух силу двуногих. Наверное, таким было население Содома и Гоморры, и ничто не могло смягчить библейский гнев Ветхозаветного Божества. "Чего тут жалеть", - наверное, думалось Ему. Вместо воскурений и фимиамов - вонь табака. Вместо молений - грязная половая брань и угрозы, непонятно кому и по какому поводу.
Раздались взрывы. Прекрасное майское небо, каких-то дивных оттенков изысканного серого с прозеленью и розовостью перламутра, то и дело посещала кисть гигантского художника-акварелиста. Золотые, красные, зелёные хвосты, россыпи долго не гаснущих бриллиантов - вся та царская роскошь, стройность и соразмерная мощь, которой так не хватало грязеподобному потоку русского народа на земле.
О хороших и плохих концах
"Я попала под машину", - раздался в трубке загадочный голос Руру. "Как "попала"? Ты где? Ты жива? Да? Ты в больнице? Откуда ты звонишь?" - задавала я всё более абсурдные вопросы. "Всё нормально. Я дома. Жива. Здорова. Но меня действительно только что сбило машиной. Пять минут назад. Прямо у нашей парадной. Из подворотни выскочил "форд", на хорошей скорости. Я не успела увернуться, было скользко. Удар пришёлся мне… Ну ты знаешь. Догадываешься…" Я мысленно представила рост подруги - метр восемьдесят, представила высоту передней части машины, подумала, что мне удар пришёлся бы по талии. А ей - пониже.
"Ну и как?" "Удар был силён. Меня подбросило на полтора метра ввысь и в сторону". - "Какой ужас! Ты могла бы получить ужасный перелом тазобедренного сустава или разрыв внутренних органов! Там так много органов! И так много суставов! Ты уверена, что ничего не сломалось и не порвалось? Посмотри на себя в зеркало. Нет ли у тебя в лице бледности? Каков пульс?" - напрягла я все свои познания по гражданской обороне.
"Всё нормально. Ничего не сломалось. Просто неожиданно. Будто удар током. И знаешь… Я кончила". - "Как "кончила"? С чем кончила? То есть с кем? То есть от кого. Нет, от чего". - Я запуталась. "Я испытала оргазм. Первый раз в жизни такой сильный. Живительный кайф. Полное удовлетворение. От кончиков пальцев до вершины макушки. Всё содрогнулось во мне. В глазах возникли цветовые галлюцинации. Такого никогда со мной не было. Ни с кем. Ни с одним из мужчин я такого не испытывала".
"Хороший конец", - подумала я. И вспомнила о плохом. При таких же обстоятельствах.
Один знакомый, тогда молодой волосатый красавец, мчался по мокрому шоссе, в условиях плохой видимости. На дорогу неожиданно выскочила пожилая алкоголичка, размахивая пустой авоськой. Свернуть не было возможности. Её подбросило высоко. Она была бездыханна. Было долгое расследование и суд. Несколько раз водителю пришлось выслушивать и зачитывать показания медицинской экспертизы. Больше всего его потрясла подробность, которую назойливо заставляли выслушивать или зачитывать. В описании телесных повреждений, которые машина причинила пострадавшей, присутствовало заключение, что у старушки во время удара произошло обильное семяизвержение, короче - оргазм. Погибшая в момент смерти как бы стала любовницей шофёра.
Такие вот романы бывают у человека с машиной.
О магическом способе привлечь любовь
Руру вычитала где-то о простом, доступном способе привлечь любовь. Берёшь каплю месячных, подливаешь в бокал красного вина. Даёшь выпить избранному объекту. Он твой навек. Очень могучий приворот.
Решила испробовать на ближнем. На Гусеве. Он и так её любил, по-своему. Ей хотелось любви изобильной, страстной, навек прибитого гвоздями сердца, и гвозди - из платины.
Он пришёл. "На, выпей". Он смотрит на неё близоруко и бледно. Вздыхает тяжко: "Нет. Что-то не хочется". - "Ну выпей, милый. Прекрасное вино. Пре-пре-красное-красное. Чудесный бокал! А какой вечер!" Он посмотрел на неё подозрительно, отвернулся, махнул рукой: "Нет настроения". Вдруг оживился: "Ты сама выпей". Она: "Нет, что-то не хочется". Он: "Выпей, голубка, не стыдись. Давно я что-то не видел тебя разогретой хорошим вином". Она: "Нет, нет, нет. Это специально для тебя. Специальное мужское вино, полезное особенно мужчинам. К тому же разлито мною, моими руками". Он: "Ну ладно. Сделаем так. Отпей. Я допью после тебя. Да-да. Только так. Иначе ни за что не прикоснусь". - "Так. Он что-то заметил неладное. Не доверяет. Надо же, какой осторожный. И что ему только в голову взбрело? В чём он меня подозревает? Прямо какой-то Моцарт. Или Сальери. Или и то и другое в одном флаконе. Ну что ж! Придётся соглашаться!"
Она сделала глоток с величайшим омерзением. Он смотрел на неё пристально. Тяжёлым, испытующим взглядом. Без тени улыбки. Так тигр смотрит сквозь ветки на охотника, не замечающего его, но держащего наготове ружье, правда не в ту сторону. Она заметила эту суровую, жуткую трезвость, поняла, что он не так глуп, как ей кажется. Засуетилась и, неожиданно для себя, выпила весь бокал до дна.
"Ну вот, девочка моя. Ты выпила без меня! И ни капли не оставила!". - Он смотрел на неё с искренним участием и любопытством, даже вроде бы повернул её лицо к свету, чтобы получше рассмотреть.
Я спросила у Руру:
- Ну и как?
- Что - "как"? Никак! С тех пор я люблю только себя. Безумная влюблённость. Другой любви не знаю!
Об опущенной розе
Прочитала книгу В. Пелевина "Генерация П". "Да, - думаю, - литературное слово - вещь сильная! За это надо брать с них деньги. Тем более что, судя по опыту автора, платить они готовы… "На пиру у Флоры"! Воспетая мелкая жизнь под ногами. Правда, в конце вставки о берёзе, яблоне и поле ржи. Переход поэтического глаза к более крупным формам. Надо попытаться продать! И есть кому, как кажется!"
Боже, как много растительности удалось вскормить, вспоить, собрать в пучок. Зеленщики! Озеленители! Чу! Шуршание зелёного! Вот, вот где они. Деньги. Доллары. Зелёная сень. Приют поэзии зелёных… Салон цветов! Пробираясь сквозь строй горшков и рой цветочных листьев. В плену у пестиков и в лапках у тычинок…
В кабинете директора - трое. По углам - несметные полки пустых бутылок. Любят, любят любители цветов взбодрить себя живительным нектаром. Хороший нектар предпочитают. Коньяк "Хэннеси" любят. Остальным тоже не брезгуют. Всё метут, судя по разнообразию тары и этикеток. Недопитого не оставляют.
- Уважаемые господа! Я поэтесса. У меня есть цикл стихов, воспевающих цветы. Да-да, господа. Много цветов воспела я. Почти всё воспето мною, что встречается в наших окрестностях под ногами. И кому, как не вам…
- И кому, как не нам оказать вам спонсорскую поддержку для издания ваших стихов… (Улыбается мило своей догадливости.) Это нам знакомо. Давайте, что там у вас…
Говорящий мужчина проявляет наибольшую активность, берёт первый протянутые в пустоту листы рукописи. Да, вот он, вот он, наверно, директор и есть. Тот, что слева среди этих троих, - не очень русский. Другой - чересчур благороден. Нос - попугайчиком. Глаза - чуть-чуть навыкате. Граф Гурьев с портрета Энгра. Только острота облика как бы размазана мышкой в программе "фотошоп". Срединный путь присущ директору.
Директор роется, углубляется. Сейфулю Мулюковичу перепадает пара страниц. Орлоносцу - ничего. Последнего директор рекомендует, со смешком таким лёгким: "А это наш поэт. У нас тоже есть свой поэт"… Я трепетно жду привычной реакции на свои стихи. Лёгкое выкатывание глазных яблок, приподнятые пёрышки бровей. Выпячивание всё ощутимее, приподнятость всё сильнее. Уголки губ при этом опускаются всё ниже. Ниже. Ниже. "Нас предали, господа!". "Я не виновата, что немного угловата…!!!" Ей-ей, эта реакция вовсе не нужна мне, нет. Хотелось бы спокойного удовольствия от своих стихов у народа. Увы…
- Гм… Да-а-а… Кто-нибудь ЭТО читал? Где-нибудь печаталось? - Строгие вопросы задаёт Музиль Мухтарович, очень строгие.
- Ну, впрочем, ладно. А что-нибудь о сирени у вас есть? А о ноготках? А есть о мышином горошке? Дело в том, что я знаю о цветах всё. Почти всё. Я не специалист в области поэзии, но сопоставить своё ощущение цветка - и ваше, узнать, насколько похоже… - Директор роется в листках… - "Сирень по средам хороша. Сиренам тело и дыханье твоё…" - Директор выразительно смотрит на меня поверх очков.
Внутри меня всё хихикает и трепещет от веселья и восторга. "Именно так, именно да, по средам, милостивый государь…" - что-то этакое проносится в голове моей поэтической.
- Ха. Ха-ха. Ну! Ну и ну! По средам хороша! А по четвергам как? По пятницам или субботам? Ради ваших стихов мы будем продавать сирень только по средам. А вообще сирень по цвету типа как труп. И воняет трупом. И покупают её для трупов в основном. Вот что я скажу.
В интонациях проступает строгость. Орлоносов и Фазиль Искандерович заметно ожили. Заговорили сразу все. Серая сирень цвета разложившегося трупа и с его же ароматом вызвала в народе одобрение. К мнению директора присоединились все.
- "Сирень по средам хороша"! Чушь какая-то. Бред. Полный бред! - Я вжимаюсь в кресло с ущиплённым авторским самолюбием. - Бред. Но запоминается. Что-то в этом есть. Сирень по средам хороша (бормочет себе под нос)… О, да тут одуванчик!.. Тэк-с. "Вчера блондином шелковистым ты был. Сегодня весь седой. А завтра - лысый…" Что ж. Это предстоит. Это ещё только предстоит. Что ж поделаешь. "Десант парашютистов летит по небу! Грядёт солнцеголовость, седина и лысость!" Хм-м. Опять лысость. Да, грядёт, без этого не обойтись. Хотя можно и пересадку волос сделать. - Смотрит строго на Орлоносова. Тот елозит, похохатывая неявно.
- А что там, кстати, о розе?
- Да-да, хотим о розе!!!
- Посмотрим. Тэк-с.
Орлоносов и Мулюк Гафизович опять заметно оживляются. Сами подобные вчерашнему трупу розы, вспрыснутому водой сегодня и заметно в результате этой процедуры посвежевшие.
Я объясняю скромно, но с достоинством, что о розе написано слишком много. Так много, так много, что пристраиваться в длинный хвост поэтов, воспевших розу, даже неприлично как-то. Всё равно в первых рядах оказаться трудно. Поэтому о розе я написала по-своему. Неожиданно. Свежо. Лаконично.
Писать о розе я не буду.
Шаг один
От розы к роже.
Свежи ужи,
А розы вянут.
Директор читает стихотворение громко, с нарастающим изумлением. Гуляф Шокирович и Орлоносский начинают, перебивая друг друга, рассказывать истории из своей жизни о встрече с ползучими тварями, которые, действительно, всегда свежи.
Директор забивает всех своим красноречием. Все молчат и слушают. О том, что в младенчестве ребёнок близок к земле, к растительности, к цветам. Ползает среди цветов, и они кивают головками над ним, яркие, прекрасные, как радостная весть из рая. И ничего ярче и сильнее этого впечатления у человека нет. У взрослого младенческие впечатления вытесняются другими, но память о самом красивом, потрясающем тлеет где-то на дне души и даёт о себе знать. Во время самых важных событий своей жизни человек волей-неволей обращается к цветам. Хочет кого-то порадовать - но слов нет у него, одни неясные эмоции, и свои чувства он выражает при помощи цветов. Они, такие яркие, выразительные, с таким богатством цветовых оттенков, ароматов, форм, лучше всего способны отразить эмоциональную сферу человека. Дарить картину, открытку или стихи - это что-то совсем другое. Цветы говорят о чувствах дарителя не так прямолинейно, не так навязчиво, грубо, но зато и более эмоционально, включая почти весь спектр ощущений - зрительные, тактильные, обонятельные. Цветы - универсальный язык для отображения человеческих чувств, понятный всем народам. К тому же простой и доступный любому - и бедному и богатому, и умному и не очень, и галантному и простоватому… Цветы - это…
Тут Орлоносов прервал излияния директора. Посмотрел на меня удивлённо:
- Я думал, что ваша речь будет литься беспрерывным потоком. Что вас будет не остановить. Будете обосновывать значимость своих стихов и необходимость больших денег. А вы…
- Мне интересно узнать мнение господина директора о цветах. Пусть выскажется. Всё, что я думаю о цветах, я выразила поэтически…
Приятная беседа о цветах, стихах и женщинах длилась часа три. Директор сказал, что должен подумать дня три-четыре о том, как можно использовать мои стихи в цветочном царстве, в коем он был и королём, и розой, и садовником, и ужом по совместительству.
Я пришла в назначенный день. Кабинет был пуст, если не считать копошившегося там Орлоносского. Количество бутылок возросло с тех пор. Их стеклянная волна сползла со столов по бокам кабинета на пол и начала взгромождаться на центральные столы - столы для переговоров. На стене висела изящная литография какого-то современного французского художника, судя по подписи. Изображала она в весьма раскованной манере расплывшийся и совершающий экспансию в пространство цветок, с намёком на распирающие его силовые поля.
Орлоносов был с большого бодуна. Глаза его алели, как революционная гвоздика на фоне свинцового неба Октября, покрытого ненастными тучами. Он посмотрел на меня как-то снизу и сбоку одновременно, несмотря на вполне высокий рост красивого мужчины.
- Ты чего розу опустила?
Я нервно задёргалась, пытаясь осмыслить его вопрос и дать правильный на него ответ. Я правильно почувствовала, что речь идёт об опускалове в смысле "опустить Коляна на тонну баксов" или ещё чего такое. Мне захотелось залепетать что-то о том, что: "Да нет, что вы, не опускала я, это вам только показалось. Почудилось. Даже и в мыслях не было…"
- Чего, хочешь круче всех быть, да? Ишь, и рифмочку придумала… Мол, ссала я на вас всех, на всех поэтов…
Я почувствовала в душе свою запредельную поэтическую крутизну: да, такая вот, крутая… Но вошёл Нариль Хайфизович, вид у него был сильно похмельный, простонал что-то о том, что директор в этот день вряд ли сможет выйти на работу.
Через неделю абсолютно трезвый директор дал-таки мне сотню баксов на стихи. Было мне неловко как-то прятать деньги в дамскую свою сумочку, но я подумала, что поэты всегда были приживалами при столе богатых, всегда их приближали и сбрасывали им крохи за приятную беседу… Ничего в этом позорного нет.
Маша, выслушав мой рассказ о посещении цветочного магазина, долго потом применяла в своих репликах различные модификации выражения: "Ты чего розу опустила". Типа: "И пришёл он, грустный. Розу свою опустил". А больше всего ей понравилось выдавать целый каскад, в той же последовательности: "опустил розу", "нассал на всех", "круче всех хочешь быть, да?"