Новый остросюжетный роман Владислава Артемова "Обнаженная натура" увлечет поклонников беллетристики хитросплетением любовных линий, заставит поволноваться и любителей авантюрно-криминальных поворотов; а тонкие знатоки отечественной словесности, следя за взаимоотношениями литератора Павла Родионова и старухи Розенгольц, вероятно, вспомнят великие сюжеты русской литературы. В эпицентре действия, развивающегося в наши дни, - старый московский дом, хранящий тайну, которая представляет большой интерес для теневого правителя Москвы. Населенный людьми очень разными, но роковым образом втянутыми в круговорот то страшной, то смешной интриги, дом на Яузе - это своего рода воплощение современной России.
Содержание:
Часть первая 1
Часть вторая 19
Часть третья 40
Часть четвертая 58
Часть пятая 68
Часть шестая 83
Часть седьмая 90
Владислав Артемов
Обнаженная натура
"…Сила любви велика и победоносна, но не до конца. В человеческом бытии есть некая область, где даже любви положен предел, где даже она не достигает полноты власти. Что же это такое? Свобода! …Так любовь Христова надеется всех привлечь к себе и потому идет до последнего ада. Но даже на эту совершенную любовь и совершенную жертву кто-то может ответить отвержением даже в плане вечном и сказать: "А я не хочу !.."
Старец Силуан
Часть первая
Глава 1
Роковая встреча
Было двенадцать часов дня.
Борис Кумбарович, скромный сотрудник московского журнала "Литература и жизнь" ехал на службу в самом приятном расположении духа. Дело было в том, что неделю назад появился-таки в апрельском номере его многострадальный материал под названием "Золото партии", где речь шла о сокровищах Патриаршей ризницы, бесследно исчезнувших вскоре после революции, в восемнадцатом году.
На всякий посторонний взгляд материал был так себе, очередная журналистская утка, основанная на домыслах и предположениях, но вновь и вновь перечитывая его, Кумбарович всякий раз находил в нем бесспорные и несомненные достоинства.
Главный пункт, которым гордился Кумбарович, заключался в том, что он наконец публично поквитался с давним своим врагом и оппонентом, знатоком московских древностей Львом Голодным. Лев Голодный во всех своих работах утверждал, что исчезнувшие сокровища Патриаршей ризницы безвозвратно потеряны и давно уже находятся за пределами России. Кумбаровичу же удалось случайно раскопать кой-какие косвенные факты, говорящие совершенно об обратном…
Журнальчик со своей статьей Кумбарович вот уже целую неделю возил с собой и постоянно перечитывал в метро, стараясь держать его так, чтобы и сидящим рядом с ним людям было удобно разглядывать фотографию автора.
Сегодня в этом смысле день выдался не особенно удачным. Как ни подсовывал им статью Кумбарович, как ни соблазнял, попутчики его в раскрытый журнал так и не заглянули. Левая соседка листала конспект с формулами, хмельной беспокойный старичок, сидевший справа, беспрерывно разговаривал с каким-то рязанцем.
В вагоне, несмотря на полуденное время, была пропасть народу. На остановках целые толпы рвались наружу, зажав плечами и вынося из дверей рязанца с рюкзаком. Встречный поток легко, как щепку, вносил его обратно и ставил на место. Рязанец тогда с облегчением вздыхал, вытирал платком пот, струившийся из-под шляпы по его веснушчатым щекам, пытался поудобнее устроить горб своего рюкзака меж чужими спинами, в очередной раз допытывался у подвыпившего разговорчивого старичка, через сколько ему выходить, но тут поезд притормаживал, и выходящая толпа выпирала его из вагона, а встречная вносила обратно.
- А то на "Киевской" выйдем, - настойчиво предлагал старичок рязанцу. - Пивка дернем. С воболкой…
- Не, никак нельзя, - слабо отбивался рязанец и, передергивая нагруженными плечами, пояснял: - При вещах я…
- Дешево, - уламывал старичок. - Там труба прямо с пивзавода… С воболкой…
Кумбарович, положив раскрытый журнал на колени, некоторое время наблюдал за бестолковыми перемещениями рязанца в пространстве.
Оторвав от него взгляд, Кумбарович обнаружил над собою женщину со скорбным усталым лицом и с двумя сумками в руках. Он тотчас подхватился, уступая сиденье, с трудом втиснул свои упитанные бока в ряд стоящих пассажиров.
Плотный, крепко сбитый мужчина средних лет, решительно пролез между ним и женщиной и с достоинством уселся на освободившееся место. Кумбарович почувствовал себя скверно и, испытывая глухое раздражение, стал критически сверху вниз разглядывать незнакомца. Тот производил самое неприятное впечатление. Чуть свернутый на сторону нос, очевидно переломанный в пьяной драке, петлистые уши без мочек, стоящие как у рыси, темные очки, угрюмые складки, спускающиеся по бокам рта. Но еще неприятнее было то, что одежда незнакомца выдавала в нем чужака. Люди в такой одежде не ездят в метро, а ездят они в "мерседесах" на желтых кожаных сиденьях, поминутно откликаясь на звонки по мобильному телефону, приказывая и диктуя… Тип слишком знакомый по анекдотам про новых русских, по детективным сериалам. И Кумбарович, готовивший язвительную реплику о людской невоспитанности, решил все-таки благоразумно прикусить язык и стерпеть обиду.
Приближалась станция "Киевская", вагон зашевелился.
Поезд остановился и толпа подалась к дверям.
Огромная масса народу вышла на этой станции, точно все, откликнувшись на призыв старичка, кинулись искать заветную трубу и дешевое пиво. Как бы там ни было, но через полминуты вагон уже с воем несся по тоннелю и был он теперь почти пуст. Размышляя об этой странной выходке теории вероятностей, Кумбарович опустился на сидение рядом с незнакомцем и снова открыл журнал на заветной странице.
Обычный человек раздражается, когда обнаруживает вдруг, что чей-то посторонний глаз рыскает по странице книги, которую он читает. Кумбарович же, напротив, почувствовав, что взгляд незнакомца упал на его сочинение, незаметно повернул журнал, чтобы тому было поудобнее. Это заинтересованное читательское внимание отчасти сгладило то первое неприятное впечатление, произведенное незнакомцем на Кумбаровича. "А он вовсе не так глуп, - подумал Кумбарович. - Отнюдь не глуп…" Он не успел додумать, потому что в эту минуту незнакомец склонился к его уху и неожиданно произнес громким голосом, стараясь перекричать грохот поезда:
- Прошу прощения, где можно приобрести этот журнал?
Кумбарович почувствовал себя польщенным.
- К сожалению, это журнал элитарный и в свободной продаже его почти не бывает, - с достоинством ответил Кумбарович, постучал ногтем по своей фотографии и повернулся лицом так, чтобы собеседник мог его узнать.
Словечко "элитарный", употребленное им, было в данном случае просто лукавым эвфемизмом и означало оно лишь только то, что некогда процветающий журнал, скатился теперь до ничтожного тиража в пятьсот экземпляров.
- Жаль, - произнес незнакомец и задумался. - Очень, очень жаль…
- В редакции номера, конечно, есть, - продолжал Кумбарович, испытывая к незнакомцу теплое чувство приязни. - Я бы мог, конечно…
- Продайте мне его, - решительно предложил собеседник, сунул два пальца в нагрудный карман пиджака и протянул Кумбаровичу сложенную пополам зеленую купюру.
"Пятьдесят долларов!" - ужаснулся Кумбарович, машинально принимая предложенные деньги. Следовало бы по всем правилам хорошего тона вежливо отказаться, но беда заключалась в том, что Кумбарович был, во-первых, беден, а во-вторых, жаден… "А в-третьих, я его вижу в первый и последний раз! - успокоил он себя. - Встретились, как говорится, и разошлись…"
- Но у меня нет сдачи, - промямлил Кумбарович, ощупывая новенькую банкноту на предмет подлинности и больше всего опасаясь в настоящий миг того, что сумасбродный миллионер вдруг опомнится и передумает.
- Не тревожьтесь об этом, - заявил незнакомец, взял с колен Кумбаровича журнал и, не взглянув на фотографию, перелистнул страницу, затем еще одну, определяя размер статьи… Глаза его хищно прищурились.
"Э-эх, черт подери! - мысленно выругался Кумбарович. - Вернет сейчас…"
Журнальчик-то был с изъяном, с червоточинкой - бледно-оранжевое жирное пятно от пролитого борща безобразно расплылось на последней странице, основательно подпортив два заключительных абзаца.
- Тут немножко… пятнышко… Ложка, знаете, дернулась… томат… Совершенно случайно, - зардевшись, начал оправдываться Кумбарович. - Можно ластиком… Привычка, знаете, за обедом читать…
Незнакомец как загипнотизированный глядел на пятно и никак не реагировал на речь Кумбаровича.
- Ах ты, елы-палы! Чуть свою станцию не проехал, - находчиво выкрикнул Кумбарович, подхватил свой потрепанный портфель и выскочил в отворившуюся дверь вагона, унося в потной ладони неожиданную добычу.
Глава 2
Оперативное совещание
Если бы Борис Кумбарович был повнимательнее и сообразил, какую ценность на самом деле представляет его небольшая статейка именно для Ильи Артамоновича Филимонова, он ни за что не стал бы так поспешно ретироваться с жалкими пятьюдесятью долларами, а пожалуй, задержался бы в вагоне и поторговался с незнакомцем, крепко поторговался… Запросто мог бы выручить долларов эдак двести-триста, а то и больше…
Впрочем, с другой стороны, если бы он знал, с каким страшным человеком свела его судьба, он ни за что не вошел бы в этот вагон, а переждал бы два-три поезда, прежде, чем продолжить свой путь. А то и вовсе поднялся бы наверх и поехал на троллейбусе, пряча свой злополучный журнальчик в самом сокровенном отделении портфеля.
Вечером того же дня в неприметном особнячке, обнесенном глухим бетонным забором и расположенном в глубине Измайловского парка, произошло нечто вроде небольшой читательской конференции. Обсуждалась именно статья Бориса Кумбаровича "Золото партии". Нельзя было назвать это обсуждение бурным и оживленным, ибо присутствовало на нем всего только три человека, да и сама дискуссия развивалась не совсем обычно и только в конце разговора тема прозвучала в полный голос и вещи были названы своими именами.
Илья Филимонов, еще в метро бегло и жадно ознакомившись со статьей, войдя в свой рабочий кабинет, приказал охраннику никого к себе не впускать, сел за стол и прочел ее дважды, теперь уже более внимательно и критически, кое-что отчеркивая карандашом и ставя на полях галочки и восклицательные знаки. Во время чтения он несколько раз в одних и тех же местах удовлетворенно прищелкивал пальцами, потирал руки и качал головой. Затем встал и принялся в задумчивости расхаживать по кабинету. Наконец, снова вернулся к столу, склонился над раскрытым журналом и рассеянно глядя на жирное оранжевое пятно, тихо и не совсем уверенно сказал вслух:
- Кажется, перспектива есть … - и тотчас добавил голосом твердым и решительным: - Да! Есть!
Он усмехнулся, вспомнив, какими окольными путями привел его случай на эту встречу в метро, какими громоздкими декорациями обставил сцену. Поистине, три классических единства - единство места, времени и действия… Он, Филимонов, привыкший ездить исключительно на "мерседесе", едва ли не впервые за последние полгода попал в подземку. И надо же было судьбе так устроить, чтобы машина сломалась в двух шагах от входа в метро и он, подняв уже руку, чтобы остановить такси, вдруг отчего-то передумал и стал спускаться вниз вместе с обычным народом. Но ведь надо же было еще сесть в нужный вагон и именно в ту минуту, когда там находился этот баран со своей статьей…
Но и это ничего бы не значило, если бы буквально накануне телохранитель Клещ не рассказал ему в сауне историю, над которой в ту минуту Филимонов только добродушно посмеялся. Теперь же эта история и журнальная статья сошлись вдруг, как две половинки магнита, разлом к разлому, и сцепились в единое целое. Многое, конечно, еще шатко и неопределенно, многое предстоит еще выяснить, над многим основательно подумать, но…
- Есть перспектива, - еще раз повторил Филимонов и, выглянув из кабинета, поманил к себе Клеща.
- Вот что, - сказал он озабоченно, - тут одно дело намечается… Связанное с эмвэдешными архивами. Ты вызвони-ка к вечеру Галамагу на предварительный разговор… Часам, эдак, к шести…
- В шесть у нас с "чехами" стрелка, - напомнил Клещ. - По поводу авторынка…
- Помню. С чехами отбой, - равнодушно сказал Филимонов. - Перенеси на другой день.
Тень удивления промелькнула на лице Клеща, он открыл было рот, чтобы возразить, но взглянув на Филимонова, покорно кивнул головой и вышел из кабинета.
Ровно в шесть часов вечера в дверь осторожно и вежливо поскреблись и вслед за тем в кабинет заглянула озабоченная красная рожа Галамаги:
- Можно, Илья Артамонович?
- А, Семеныч! - откликнулся Филимонов. - Входи, входи, полковник… Как всегда, точен по-военному. Ценю…
- Честь имею, - весело отозвался коренастый, плотный Галамага. - Милицейская, так сказать, привычка, Илья Артамонович. Протокол. "Прибыл-убыл, заступил-сдал"…
- Молодец, - похвалил Филимонов. - Входи, не торчи в проходе…
- Что за срочные дела, Илья Артамонович? - продолжал Галамага, задом протискиваясь в кабинет и затворяя за собою дверь. - Я уж в баньку собрался, веничек, можно сказать, распарил… А тут мне этот ваш елдак звонит и как всегда толком ничего… Э-эк… - осекся он, заметив наконец сидящего в углу этого самого "елдака".
Клещ сидел в кабинете Филимонова, уйдя с плечами в мягкое глубокое кресло, и не мигая с ненавистью глядел на паясничающего Галамагу. Был Клещ худ и жилист, высушен вялотекущим туберкулезом да тюремным чифирем, лицом темен и неприветлив. Много хлебнул он обид от мусоров, а потому, хоть и понимал необходимость сотрудничества с ними на современном историческом этапе, все-таки скрыть свои эмоции никак не мог. Тем же отвечал ему и подполковник Галамага, а потому, войдя в кабинет и увидев там своего недруга, он после этого больше ни разу на него не взглянул, и обращался исключительно к Филимонову.
- Куда мне сесть, Илья Артамонович? - оглядываясь спросил Галамага.
- Под нарами твое место, - мрачно отозвался Клещ.
- Ты помолчал бы хотя бы в присутствии… - огрызнулся Галамага. - Вы бы, Илья Артамонович, приказали ему помолчать.
- Сам молчи, барсук! - вскинулся Клещ.
- Оставь, - приказал Филимонов и Клещ, скрипнув зубами, снова откинулся в кресле.
Подполковник Галамага, обиженно сопя, сел в такое же кресло у противоположной стены.
Повисло короткое молчание.
- Друзья мои, - переводя взгляд с одного на другого, начал Филимонов. - Дело, ради которого я свел вас здесь, дело особого рода. Оно сильно отличается от наших обыденных дел и поначалу может вызвать с вашей стороны недоверие. Впрочем, мы не сразу приступим к обсуждению… Я хочу, Клещ, чтобы ты повторил нам свою ленинградскую историю. Про старуху, которую вы замучили с Тхорем…
- Я ж рассказывал уже, - проворчал Клещ.
- А ты повтори, - приказал Филимонов. - В общих чертах. Я хочу, чтобы и Семен Семенович внимательно послушал.
- Да история-то больно стремная, - вздохнул Клещ, которому страсть не хотелось унижать себя рассказом в присутствии Галамаги. - Ну вы же помните все, что тут лишние базары… Короче, полоса у меня была. Черная полоса. Мотался по чердакам и вокзалам, сдаваться уже хотел. Честное слово, встал как-то утром и пошел в отделение. Возьмите, мол, сил моих нет. В тюрьму хочу…
- Грех уныния, - заметил Филимонов, усаживаясь за стол.
- Грех не грех, а пришел я в ментовку. Так и так, говорю, сдаюсь… Мусор дежурный глянул на меня… А я в телогрейке, с похмелюги, тот еще видок… "Ты, - говорит, - посиди во дворике и заходи через два часа, когда рабочий день начнется…" Ну вышел я на улицу, а у них там парикмахерская через дорогу, как раз напротив отделения, окна в окна… Свет такой уютный из парикмахерской. Походил я этак минут пять, а потом думаю: "Да хрен ли, думаю, мне терять теперь? Все равно сдаваться ведь… Ускорю, думаю, процесс…"
По мере повествования Клещ все более вдохновлялся. Он забыл уже о присутствии Галамаги, речь его приобрела живые оттенки.
- Ну перешел я улицу, глянул в витрину. А там кресла эти, столики… И, братцы мои, одеколон на одном столике, тройной, почти полный флакон… Обернулся я на отделение, прикинул расстояние. Пока, думаю, добегут, успею выжрать. Поднял шкворень с земли и шкворнем этим по витрине - дзынь!.. Кто из прохожих шел по улице, все врассыпную. На другую сторону перебежали и дунули без оглядки. Я, значит, сквозь витрину эту вхожу и прямо к пузырю. А ящик у столика выдвинут, там мелочь рассыпана. Много мелочи… Сгреб я ее, оглянулся - ментовка не реагирует. Сгреб в простынку машинки ихние, парфюмерию, и с узелком этим обратно в витрину вышел. И пошел себе спокойным шагом и с чистой совестью…
- Это питерские раздолбаи, - хмуро отреагировал Галамага. - У нас бы живо его…
- Хорошо, Клещ, - сказал Филимонов. - Это все хорошо и живописно, но давай ближе к делу. Про нищую старуху, которую вы безжалостно загубили…
- Да мы ее бережно пытали, кто ж мог подумать… Короче, на вокзале встретил я Тхоря. Выпили с ним культурно, побазарили. Он мне и рассказал про эту старуху. "Муж ее, - говорит, - в блокаду продовольствием заведовал, снабженец. Неужели, - говорит, - не прилипло к рукам? Сам, мол, рассуди - мужа загребли после войны, в лагерях сгинул. Но ведь прикопал же где-то добришко. Тогда, в блокаду, за кусок хлеба люди бриллианты фамильные готовы были отдать. Фаберже… А все снабженцы - они ведь по жизни всегда барыги. И старуха эта что-то уж слишком нищая, всю жизнь в своей коммуналке на овсянке да на сухарях просидела. Очень, мол, подозрительная психология. Жадная и бережливая, стало быть, старуха…" Я прикинул, все вроде сходится. Короче, вышли мы на эту старуху. Из коммуналки этой все съехали как раз, одна она там оставалась. Удобно. Часа три мы ее пытали. Тхорь, в основном, у него это профессионально было поставлено. Рожа у Тхоря подходящая, страшная рожа, Царство ему небесное…
Клещ вздохнул, зажег сигарету и глубоко затянулся.