- При удачном попадании, - поспешил исправиться Юра. - При удачном, Кузьма Захарович, попадании…
Зашедшая на кухню баба Вера тоже заслушалась, стоя с веником в руках.
- Трактор, - перечислял Юра. - Прицепил шесть плугов, пошла пахота. Убыстрение? Так точно. Не соха же. Теперь следи за мыслью дальше. Кран повернул… - Юра поднялся, подбежал к мойке и включил кран. - Пожалуйста, горячая вода, не надо греть, тратить дрова… Тоже убыстрение…
Кран, однако, только зашипел и вода не потекла. Ни горячая, ни холодная. Все дружно засмеялись.
- Неважно, - серьезно сказал Юра. - Суть все равно ясна. Телевизор. Новость в одну секунду во все концы земли…
- А лекарство? - спросила баба Вера.
- Убыстрение лечения, - тотчас объяснил Юра. - Моя теория ко всему подходит, в этом ее сила. Укол, антибиотик, встал, пошел…
- Встал, пошел? - опять влез скорняк. - У меня дядька…
- Причем тут твой дядька?.. Ты еще тетку вспомни… Я про общую суть говорю. Теперь компьютер. На кнопку нажал, пожалуйста - сумма, разность… Миллиарды…
- Мельтешение, - сказал полковник, которому разговор наскучил. - Суета. Все скачет, торопится, а дальше что?
Глава 7
Надежда
До выхода оставалось часа три, и Родионов, присев к столу, чтобы как-то занять это время, незаметно увлекся. Первое, что он сделал - принялся исправлять имя главной героини. Зачеркивал Ирину и печатными буквами выводил сверху - Ольга. Ольга сказала, Ольга подумала, Ольга вошла, Ольга улыбнулась… Потом перешел к более тонкой и деликатной работе, нужно было как-то затушевать слишком легкомысленное начало повести, утяжелить его, избавиться от излишнего ерничества и пошловатого юморка, потому что, повесть его, по мере продвижения сюжета, все более приобретала черты трагические…
Кто-то тихонько вошел в комнату, остановился на пороге.
- Входи, Надюша, - сказал Павел, не оборачиваясь.
- Звонила она? - спросила Надя.
- Мысленно, - отозвался Родионов, вычеркивая абзац. - Это же просто повесть, вымысел.
- Ну и что он ей сказал?
- Про свое детство…
- Зря. Ему надо было про нее расспрашивать… Если красивая, значит, глупая, а если глупая, то любит, когда про нее говорят. И вообще, надо побольше пустяков наговорить…
- Для читателя, Надюша, неинтересно. Читателя надо за рога сразу брать… Иначе ему скучно.
- Читатели… - усмехнулась Надя. - Им что ни напиши… Поглядите в метро, что читают… "Граф Ковиньяк побледнел и выхватил шпагу…"
- У меня не дрянь, - похватался Родионов. - У меня, как бы тебе выразить… Чистая сказка о любви.
- В конце поженились, я там был, мед-пиво пил, по усам текло…
- А в рот не попало, - согласился Павел. - Отсюда следует, что никакой свадьбы, никакого пира не было. Вымысел.
- А вам, между прочим, шторы пора стирать. И вообще живете вы как-то безалаберно…
- Жизнь писателя известна… - откинувшись на спинку стула, рассеянно сказал Родионов.
- Не пользуйтесь словом "писатель", - поморщилась Надя. - У нас в школе был недавно "писатель". Противный такой, важный… У него рыльник такой еще… Про свое детство читал. У моей бабушки, пишет, были белые разваренные руки. Я как представила, меня чуть не стошнило.
- Знаю! - обрадовался Родионов. - Это он. Толстый, долгогривый, с тростью. Помню я эти сваренные руки. Это же Сагатов, он мне все нервы вымотал…
- Ну а вы, тоже про детство? Как там бедно было и по-сиротски?..
- Ну, не совсем так, Надя, - серьезно сказал Родионов. - Ведь что такое повесть? Что такое вообще художественная литература?
Тут он запнулся, подыскивая нужное сравнение. В эти несколько секунд напряженной паузы, шевеления пальцами и невнятного мычания, он как-то одним взглядом охватил громаду материала, из которого нужно вывести сейчас самое главное, существенное, характерное. Но столько было тут главного и характерного, что он растерялся, не умея выразить это в простой и внятной форме.
- Ладно, скажу проще, - сдался он. - Повесть, это кусок мира, где живут вымышленные люди… Дом…
- Вроде нашего?
- Ну да, допустим, что так. Кстати говоря, наш дом идеален в этом смысле… Хотя, могут не поверить, что в Москве еще есть такие дома, да уж очень он хорош, как образ! Но самое главное - что-то в этом доме должно случиться, что-нибудь необычное и неожиданное: наводнение, пожар…
- Тараканы.
- Что тараканы? - не понял Родионов.
- Ну тараканы ведь живут в доме. Мыши всякие, крысы…
- Об этом упоминать нежелательно. Это ненужный натурализм. Мы же с тобой приверженцы красоты и гармонии. Но самое главное, Надюша..
- Уже было "самое главное". - напомнила Надя. - Наводнение, пожар…
- Ну да, было… Но тут многое самое главное. Что ни возьми, все самое главное… Каждый герой, к примеру, должен быть не просто живым человеком, за ним должна стоять какая-нибудь глубокая идея. К примеру, тот же скорняк, это может быть еще и символ наживы, это же шкурник в переводе со старорусского…
- Папа трудится все время, - сказала Надя. - Его мама и так пилит, что она больше зарабатывает. Не надо зря обижать.
- Извини, Надя… Но честно тебе признаюсь, литература жестокое дело. Не хочешь, да обидишь кого-нибудь. Читатель ценит, когда кого-нибудь обижают… Когда бедную Лизу топят… Или собачку Муму… Или когда любимая женщина доводит невинного человека до крайней черты… У меня вот тоже. Живет-живет человек, не добрый, не злой. Обычный. Умный читатель любит читать про обычные вещи. Ну а талантливый литератор, вроде меня, любит описывать обычные вещи. Мир уютный. Чтобы человеку было там хорошо. Литература - это усмиренная стихия жизни. Туда хочется вернуться… Так-то. Ты понимаешь, о чем я?
- Да. В общем, да…
- Но обычному человеку не дают жить нормально. Вот в чем штука. Идея…
- Литература больших идей? - серьезно спросила Надежда.
- Это ты сказала? - не поверил Родионов. - Ну да ладно, продолжаю. Весь мир свихнулся, а он всего-то, человек мой, хочет жить по-своему. Ему кричат: "Вот это хорошо! И это…" А он знает, что это не так. Знает и все тут. И не хочет подчиняться, хоть убей его…
- А откуда он знает?
- Всякий человек знает. И вот что происходит, это я сюжет рассказываю, слушай внимательно. Случайно герой мой попадает в сложную ситуацию. Тут я еще деталей не продумал, но к примеру, кто-то когда-то замуровал в стену у него под ванной какие-нибудь ценности. Золотишко… Прежний хозяин, скажем. Ну и куда-то пропал, сгинул. И вдруг злые люди узнают про это, про этот случайный клад, о котором мой бедный человек и не подозревает. И вот вокруг человека мир начинает темнеть и сгущаться, начинается вокруг него непонятная для него возня, свистопляска. Он поневоле оказывается в самой сердцевине страшных событий, вокруг бьются за это золотишко посторонние враждебные силы. А ему и невдомек, почему это все вдруг к нему льнут и ходят кругами, втираются в доверие, лгут, обманывают, притворяются. А он живет своей обычной, нормальной жизнью и знать не хочет никакого притворства. Он может быть, давно приметил эту ложь и притворство, но принимает все за чистую монету, живет по-своему и все тут. Не хочет так же хитрить…
- Вы довольно сумбурно все рассказали, но я вроде улавливаю суть. Он должен победить.
- Но жить по-настоящему бывает очень больно…
- Зато по-настоящему… А я ведь вам тогда главного не сказала, дядя Паша. - неожиданно сменила разговор Надя и внимательно поглядела Родионову в глаза.
- Ну говори свое главное. - неизвестно отчего волнуясь, сказал Павел.
- Вокруг вас что-то происходит. Эта Ольга ваша, которую вы все называете "вымысел", когда приходила, присела ко мне на скамейку и стала расспрашивать про Розенгольц. Так, как бы между прочим. Кто к ней приходил в последнее время, с кем она дружила…
- Ну-ну, - помрачнел Родионов. - Значит, она и про меня расспрашивала?
- Про вас-то она расспрашивала больше всего.
- Вот как. - только и смог сказать Родионов, ошеломленный и сбитый с толку. Такого поворота событий он никак не ожидал. Какая-то посторонняя сила втягивала его в свою интригу, делала его жизнь частью какого-то не вполне ясного, вернее, совсем неясного, запутанного сюжета.
Глава 8
Филин
На встречу с Ольгой Родионов решил идти пешком, нельзя было вступать с нею в поединок сразу, без подготовки, что называется, "с колес". Словцо "поединок" вымолвилось в душе его как-то само собою и более всего подходило к тому состоянию, в котором он теперь пребывал.
С веселой злостью, в которой определенно было что-то спортивное, шел он на это свидание, и одна мстительная мысль целиком владела всем его существом - "проучить эту самоуверенную, невесть что о себе вообразившую красавицу…" Мысль эта конечно была совершенно безоосновательная, глупая, родившаяся неизвестно от каких воображаемых или позабытых обид, но именно по этой причине она была особенно навязчивой и мучительной. Удручало Родионова еще и то обстоятельство, что ему никак не удавалось полностью обмануть себя и поверить в картонный образ пустой светской барышни, который он придумал ради собственного спокойствия и безопасности. Конечно же, Павел был обречен и сам об этом догадывался, но боялся признаться, а потому глупая мысль крутилась и крутилась в голове, не давая возможности успокоиться, остановиться и трезво оценить ситуацию.
Он вышел на прямую широкую аллею, в конце которой высился белый Дворец.
Родионов сразу, издалека еще, увидел Ольгу. Она стояла одиноко, в стороне от толпы, как бы на ее опушке, но несколько раз за то время, пока он приближался к ней, к Ольге подходили какие-то подозрительные типы, о чем-то спрашивали, жестикулируя руками и с явной неохотой отцеплялись, пропадали в толпе.
Родионов старался шагать ровно, сохраняя независимый вид и подавляя закипающее в груди волнение. А когда она, увидев его, пошла навстречу, все его предварительные планы развеялись как дым. Тень легкой досады пролетела по ее лицу, и Родионов догадался, что что-то в его будничном наряде ей не понравилось. Он опустил глаза, чувствуя тесноту и стеснение, пожал протянутую ладонь и сразу выпустил из рук. Они медленно пошли к Дворцу, не касаясь друг друга и не говоря ни слова. У самых касс он, стараясь выглядеть уверенным и непринужденным, попросил ее подождать "одну минутку", пока он все устроит и ринулся в жаркую, плотно сбившуюся тесноту.
Билетов в кассах не было. Снующие тут же барышники ломили такие цены, что у Родионова потемнело в глазах. С немалым трудом выкарабкался он наружу.
- Вот какие грустные дела, - объявил он с некоторым облегчением. Ему смерть не хотелось на этот "Апокалипсис". - Бесполезно…
Ольга молчала, ироническая усмешка тронула ее губы.
- Ладно, - сказал он. - Постой здесь в сторонке, что-нибудь я придумаю. Не унывай…
Родионов помчался вдоль стены Дворца, ощупывая в кармане деньги, надеясь найти какую-нибудь лазейку, сговорчивого старика-сторожа, который впустит их с черного хода. Неужели не возьмет? Неужели мир настолько уже скурвился?
Он потоптался у приоткрытой стекляной двери, осторожно заглянул внутрь и, не веря своим ушам, услышал волшебные слова: "Два билета!" Кто-то отчетливо и хрипло прокричал из глубины помещения:
- Людок! От Филина звонили, оставь два билета!
- Два, поняла! - откликнулся сытый женский голос.
Родионов стал взволнованно прохаживаться взад-вперед около заветной двери, лихорадочно соображал. Дело представлялось совершенно ясным, удача сама лезла ему в руки, нужно было только чуточку наглости и решительности. Не додумав своих действий до конца, полагаясь полностью на вдохновение и порыв, он уверенной рукою открыл дверь и вошел.
Обстановка ему сразу не понравилась. Не понравились, во-первых, зверские рожи охранников, которые молча и настороженно уставились на него. Во-вторых, Людка эта…
- Здравствуйте! - проговорил он по возможности бодро и непринужденно, затем озабоченно взглянул на часы. - Я, кстати говоря, за билетами…
- Ступай в кассу. - равнодушно сказала Людка и отвернулась.
Павел потоптался, двинулся было к двери, но вспомнив взгляд Ольги, вернулся.
Секунд десять Людка делала вид, что его не замечает, жевала жвачку. Затем перевела взгляд на Павла, но все равно глядела как-то сквозь него… Он подступил поближе, оглянулся и вдруг подмигнул ей неожиданно для себя. Проклятая Людка не шевельнулась, сидела как истукан.
- Я Филин! - голосом разведчика произнес Родионов.
Повисла гробовая тишина.
Через полминуты Родионов выбирался из зарослей колючих кустов. Голова гудела и кружилась. Трясущимися руками извлек он носовой платок, приложил к разбитым губам. Слава Богу, отделался он легко, без переломов. Слишком уж насмешил он охранников, которые и теперь еще хохотали там, за стеклянной дверью.
Эти несколько секунд унижения и позора пролетели в дергающемся ускоренном ритме, словно перед ним прокрутили старую черно-белую кинокомедию. Как только подхватили его под бока эти бульдоги и понесли к приоткрытым дверям, в ушах у Павла забренчала развинченная таперская музычка: тум-ба, тум-ба, тум-ба, тум-ба! - сопровождающая эти мелькающие немые кадры. Точно в такт ударился Пашка лбом в створку двери, которая широко распахнулась от этого удара. Его даже и не били толком, просто отвесили два равнодушных свинцовых тумака и еще раз дали вдогонку по шее, отчего он провалился в акацию…
И даже в машинальном движении собственных ладоней по пылающему от стыда лицу узнал Родионов классический жест, с которым киношный недотепа стирает липкий крем расквашенного об его морду торта. Но самое сильное чувство, испытанное Родионовым в эти секунды, был страх влюбленного Петрушки - только бы Ольга не видела! Только бы не видела!..
К счастью, она в этот момент объяснялась с двумя очередными приставалами, которые совали ей в руку белый прямоугольничек визитной карточки, а может быть, и входной билет - с такого расстояния определить было невозможно.
Эти пятьдесят шагов Родионов использовал на то, чтобы успеть восстановить ровное дыхание, напустить на лицо беспечное выражение, зализать сочащуюся ранку на губе и еще раз промокнуть ее платком. Однако его усилия оказались напрасными.
- Он уже подраться успел! - ахнула Ольга. - И рукав оторван. И колено в грязи… - поворачивала она его, как провинившуюся куклу. - Странный у тебя характер, Родионов…
Он послушно подчинялся ее осторожным ласковым рукам и виновато молчал.
- Билетов, разумеется, нет, - она коснулась пальцами голого Пашкиного плеча. - Не страшно, по шву разорвано…
От этого легкого скользящего касания Родионов замер, почувствовав, как тяжело и опасно колыхнулось в груди.
- Я для тебя сирени наломал, охапку. Не тащиться же с нею через весь город, - заговаривал он и себя и Ольгу. - Она там. На столе у меня. Заготовлена. Ждет тебя…
- Сирень цветы соблазна. - усмехнулась она.
Они двинулись по пустому бульвару, оставив за спиною Дворец с толпою у входа.
Тощая старуха в вязаной лыжной шапочке рылась в чугунной урне, так энергично орудуя клюкой, словно раздразнивала затаившегося там зверя. Но зверь, вероятно, был сытым и сонным, никак не хотел обнаруживаться.
- У вас там, говорят, старуха повесилась? - нарочито равнодушным, как показалось Родионову, тоном сказала Ольга. - Изергиль какая-то…
Глава 9
Конец - делу венец
У Родионова зазвенело в ушах.
Старуха в вязаной шапочке яростно ударила клюкой по чугунному краю.
Большая серая крыса, высоко подпрыгнув, выскочила из урны и кинулась в кусты. Слышно было, как шкрябают ее когти по асфальту. Ольга вскрикнула и больно вцепилась Родионову в локоть. Пашка и сам испугался от неожиданности и тоже крепко схватил Ольгу за руку. Так они стояли, держась друг за друга, постепенно приходя в себя и наблюдая за тем, как старуха, самодовольно ворча, извлекает из урны пустую бутылку и укладывает ее в целлофановый пакет.
- Сама не знаю, - сказала, наконец, Ольга, зябко передергивая плечами, - сама не знаю, отчего я так их ненавижу…
- Ненависть, как и любовь - беспричинна… - глубокомысленно начал Пашка.
- Ничего себе беспричинна! - возразила Ольга. - Зубы, когти, хвост этот…
Косясь на кусты, куда только что спряталась крыса, они осторожно двинулись дальше. Внезапно кусты снова зашевелились, заставив их вздрогнуть. Оттуда выбрался рыжий лохматый пес и перебежал им дорогу. Приостановившись, они проводили его взглядом. Пес скрылся на противоположной стороне бульвара, и в ту же секунду оттуда взлетела серая ворона и села впереди на фонарный столб.
- Какая сложная цепь превращений. - сказала Ольга. - И все из-за этой старухи…
Она вовсе не глупа, решил Родионов, потому что подумал о том же. Но ничего не ответил.
Некоторое время шли молча. Бульвар был пуст и немного грустен оттого, что здесь, под густой аркой ветвей, что почти сходились высоко над их головами, царил сумрак. Пестрые пятна солнечного света были рассыпаны по асфальту.
Родионов остановился, пристально поглядел Ольге в глаза. В карих ее зрачках светились золотые искорки.
- Ты точно знаешь, что никакая она не не Изергиль и вовсе не вешалась.
- Родионов, я просто так сказала про Изергиль, в шутку… - немного смешавшись от его внезапного наскока, ответила она. - Но признайся, это же страшно, когда рядом с тобой умирает такая загадочная старуха. Я слышала, будто она была твоей подружкой…
- Да, - хмуро сказал Родионов. - Я интересовался ею. Но не в том, разумеется, смысле… Не как женщиной…
Ольга улыбнулась, а он, краснея от собственного косноязычия, поспешил исправиться:
- Ну приносил я ей кое-что. Хлеб там, молоко… Она же старая. Она интересовала меня, как тип. Где ты еще найдешь такой персонаж?
- Ты расскажи мне про нее, это должно быть страшно увлекательно! Правда, что ей было сто двадцать лет?
- Я тебе больше скажу. Она была бессмертна… Как дух. У нее и запах старушечий был в комнате. Сухой…
- Старушечий запах? - не поняла Ольга.
- Ну да… Как тебе объяснить… У старух должен быть такой запах, естественный… Старость вообще-то должна пахнуть ладаном, сухими травами, зверобоем… Однажды в "Интуристе" в лифт вошли иностранные старухи. Ну те, что всю жизнь копят доллары, а потом ездят, путешествуют, фотографируются везде… Эти старухи были в шортах, нарумянены чем-то и от них несло дорогими духами и псиной… Это было невыносимо, я на первой же остановке выскочил из этого лифта.
- Да, это ужасно, - подумав секунду, согласилась Ольга.
- А моя старуха… В молодости в ЧК служила, но не рассказывала про это. Раз только, как молоденькую гимназистку застрелила… Мне ее о многом расспросить хотелось, у меня даже список вопросов был заготовлен. Я просто не успел с ней толком сойтись…
- Она бы завещала тебе какую-нибудь драгоценную шкатулку…
- Не было у нее ничего. Немощь одна, - сказал Родионов. - Я представил, как теперь она перед Богом стоит. Со всей своей жизнью… И гимназисточка та просит, чтобы Он простил старуху… Там мести и злобы нет.
- Так ничего и не осталось от старухи этой?