В книгу включены два произведения итальянского писателя: исторический политический детектив, основанный на документах, - "Палермские убийцы" и жанровая зарисовка жизни современной Сицилии "Винного цвета море".
Содержание:
Две повести Леонардо Шаши 1
Палермские убийцы 1
Винного цвета море 17
Об авторе 22
Примечания 22
Леонардо Шаша
Палермские убийцы
Две повести Леонардо Шаши
В мае 1981 года пало очередное правительство Италии, возглавлявшееся христианскими демократами. Его падение не привлекло бы особого внимания (за послевоенный период в Италии сменилось около сорока правительств, державшихся у власти в среднем по шесть-семь месяцев каждое), если бы не одно чрезвычайное обстоятельство. Уход правительства в отставку был связан с разоблачением незаконной деятельности масонской ложи "Пропаганда-2" (П-2), ставившей своей целью создание влиятельной подпольной группы, готовой предпринять самые решительные действия в случае победы в Италии демократических сил. Среди членов ложи оказались представители правящих партий: три министра, высшие чины вооруженных сил и службы безопасности, сенаторы и депутаты буржуазных партий.
Началось расследование, нашлись серьезные улики, кое-кто из замешанных в этом деле высокопоставленных лиц поспешил подать в отставку, другие на время отошли от политической жизни. Не прошло, однако, и полугода, как большинство из скомпрометированных деятелей стало вновь появляться на телеэкранах, выступать с парламентской трибуны, словом, все пошло, как в предлагаемой вниманию читателей повести Леонардо Шаши "Палермские убийцы": "…виновен князь, виновны и "все остальные", но все идет как шло всегда, иначе и быть не может".
Книга Л. Шаши "Палермские убийцы" посвящена, казалось бы, далеким от наших дней событиям. Ограничено локальными рамками Сицилии и место ее действия. И все же эта небольшая хроника событий, развернувшихся в 1862 году в Палермо (речь идет о серии немотивированных убийств, свершившихся в один день и в один час на улицах города), не теряет актуальности и интереса в наши дни. Причин тому много. Продолжая линию итальянской историко-философской повести, наиболее типичным примером которой является, пожалуй, "История позорного столба" А. Мандзони (о ней, кстати, автор "Палермских убийц" вспоминает в своей повести при характеристике организатора преступлений князя Ромуальдо Тригоны Сант'Элиа), Л. Шаша не только серьезно и глубоко исследует прошлое, но постоянно имеет в виду и современность. Этико-политические проблемы сегодняшней Италии неизменно остаются в основе его художественного проникновения в мир былого. Однако при всей политической тенденциозности и заостренности книга Л. Шаши - не однодневка, написанная на злобу дня.
Непосредственным поводом, побудившим автора обратиться к анализу этого, по сути дела, второстепенного эпизода из истории Палермо, послужила так называемая "стратегия напряженности", проводившаяся в жизнь правоэкстремистскими силами в Италии в 70-х годах в целях достижения сдвига вправо всей оси политической жизни страны. Аналогия палермских событий 1862 года с серией террористических актов, потрясших Италию в 70-х годах, кульминационным пунктом которых явилось убийство председателя христианско-демократической партии А. Моро, нарочито приближенный к современной политической терминологии язык повествования (в своей хронике XIX в. Л. Шаша прямо говорит и о "стратегии напряженности") - все это превращает повесть Л. Шаши в книгу-памфлет, в "литературу действия", по определению известного итальянского критика и литературоведа М. Раго.
И все же содержание книги "Палермские убийцы" не ограничивается обличением частного, пусть даже очень важного момента политической жизни Италии. Этому способствует четкая в тот период классовая позиция писателя (позднее политические зигзаги Леонардо Шаши приводили его то к "левакам", то к так называемым "новым философам", стоявшим на ошибочных, антимарксистских позициях).
Без колебаний и компромиссов обличает Леонардо Шаша в повести "Палермские убийцы" мир, построенный на власти денежного мешка, на попрании сильными мира сего всех основ правосудия. "Словом, - пишет он, - дела в этом мире шли так, как и всегда: Кастелли, Кали и Мазотто вступали в Капеллу приговоренных к смерти, князь Сант'Элиа вступал в королевскую Капеллу "Палатина" как представитель Виктора-Эммануила II, короля Италии. "Именем Виктора-Эммануила II, божьей милостью и волею народа короля Италии"- смертный приговор уличному сторожу, продавцу хлеба и позолотчику; "специальное полномочие" представлять короля - князю".
Вот почему, когда в конце октября 1981 года, выступая в Анконе, президент Итальянской Республики А. Пертини заявил, что недопустим возврат к политической жизни всех тех, на кого легла тень преступной деятельности масонской ложи П-2 ("Никто не должен быть оправдан, - сказал он, - из-за недостаточности доказательств или на основе подобных же формулировок"), это заставило многих вновь обратиться к проблематике, столь смело затронутой Л. Шашей в 1979 году, когда он писал о "внешнем блеске и чванности", которые скрывают действительную жизнь "этой несчастной страны", где "совершаются ужасающие преступления и давным-давно неизвестно, что такое правосудие".
Л. Шаша - ищущий писатель, ко многим произведениям которого ("День совы", "Смерть инквизитора", "Каждому свое", "Контекст", "Исчезновение Майораны" и др.) по праву можно отнести эпиграф из его повести "Палермские убийцы" - "Так утвердилось зла первоначало" (Боярдо. "Влюбленный Роланд"). Действительно, раздумья писателя в этих произведениях обращены к таким крупным темам современности, как преступления мафии, которую Л. Шаша, по словам итальянского критика Г. Мариани, "неизменно отдает на суд справедливости и разума", бесчеловечность капиталистического общества, чьи персонажи "зачастую выступают у него в почти гротескном виде" (М. Раго), ответственность представителей науки за создание оружия массового уничтожения - об ученых, задумавших атомную бомбу, разработавших и создавших ее и без всяких условий и гарантий вручивших политиканам и военным, говорится в повести Шаши "Исчезновение Майораны".
Шаша - художник многогранного таланта. Наряду с политически "ангажированными" романами и повестями, он автор произведений, рассказывающих о Сицилии, о ее людях и обычаях. Не случайно в списке его книг - очерки о сицилийских писателях, наброски киносценариев и даже альбом фотографий о религиозных праздниках на Сицилии. К числу беглых зарисовок "южан" с его родного острова можно отнести маленькую лирическую повесть "Винного цвета море" (1973). Это рассказ о поездке на Сицилию вместе со случайными попутчиками, о человеческих характерах, о детской психологии, о мимолетном чувстве зарождающейся любви. Одним словом, о тех "блаженных тенях мгновенного дня", о которых когда-то писал В. Брюсов в стихах о непознанной любви. Читатель с удовольствием принимает участие в этой поездке, ему, как и герою, интересно в компании сицилийцев, и он с такой же грустью расстается с полюбившимися ему симпатичными персонажами повести.
Л. Шаша продолжает свою деятельность. Как и прежде, в его творчестве превалирует тема кризиса системы, "основанной на коррупции, взяточничестве, кражах" (интервью газете "Джорнале" от 7 марта 1980 года). Правда, сам писатель скептически относится к возможности скорого преодоления нынешнего положения в Италии. "Я не думаю, - отмечал он в том же интервью, - что мы близки к окончательному подведению итогов". На его взгляд, в Италии слишком мало людей "принимает близко к сердцу" существующее положение вещей. Отсюда и его дискуссии с итальянскими коммунистами. Впрочем, Л. Шаша не считает себя пессимистом. "Моя позиция, - подчеркивает он, - это даже не пессимизм. Это простая констатация существующего положения, того, что Макиавелли называл "действительной истиной". Спор этот, видимо, невозможно решить теоретически. Здесь слово за жизнью, за теми смелыми и честными людьми, которых с такой симпатией изображает итальянский писатель.
Г. Смирнов
Палермские убийцы
Так утвердилось зла первоначало.
Боярдо. "Влюбленный Роланд".
"Вплоть до конца 1860 года я был адвокатом в Ивреа. Королевским указом от 17 декабря 1860 года назначен заместителем адвоката по делам неимущих в Модене с годовым жалованьем в три тысячи лир. Указом от 25 мая 1862 года назначен заместителем королевского генерального прокурора при Апелляционном суде в Палермо с окладом в пять тысяч лир".
1 июня 1862 года "Сицилийские официальные ведомости" опубликовали сообщение: "Адвокат Гуидо Джакоза назначен на пост заместителя генерального прокурора при палермском Апелляционном суде с окладом в пять тысяч лир". Это имя - Джакоза, которое в лице сына адвоката, тогда еще пятнадцатилетнего юноши, станет несколько позже для сицилийцев Луиджи Капуаны, Джованни Верги и Федерико Де Роберто воплощением искренней и прочной дружбы, духовной близости и общности литературных интересов, а также связующим звеном с североитальянскими областями и с Европой,- это имя для палермцев, прочитавших в тот день газетное сообщение, означало лишь, что еще один пьемонтец заявился хозяйничать на Сицилии, да еще с годовым жалованьем в пять тысяч лир.
Сумма по тем временам поистине громадная, если представить ее грудой из тысячи серебряных монет в пять лир, прозывавшихся тогда "дюжинами", потому что они были равноценны монеткам в двенадцать тари, на которых долго красовалась носатая и губастая физиономия Фердинанда и мимолетно промелькнул более тонкий профиль Франческо в первый год его царствования, оказавшийся последним для всей его династии.
"Официальные ведомости", обычно уделявшие внимание прибытию и отбытию генералов, судейских лиц и политических деятелей, не известили, однако, о приезде прокурора Джакозы сразу же после его назначения. Нам же доподлинно известно, что уже в июле он находился в Палермо и даже достаточно там освоился, если судить по его раздражению и неприятию "блестящей внешности и скверной сущности", каковые явила ему Сицилия. Его пространное письмо к жене - без указания числа, но легко датирующееся речью Гарибальди, которую, как сообщается в письме, Джакоза накануне слушал в цирке Гийома, - целиком посвящено разрыву между видимостью и реальностью, между подлинным и показным. Внешний блеск и чванность скрывают действительную жизнь "этой несчастной страны", где "совершаются ужасающие преступления" и где "давным-давно забыли, что такое правосудие". Физическая невзрачность Гарибальди разочаровывает даже того, кто, как сам прокурор Джакоза, отнюдь от него не в восторге: он невысок ростом, скорее рыжий, чем белокурый, с пронзительным голосом, простецкими манерами и вульгарным произношением: так раскатисто напирает на "р", что вместо "у Рокко" получается "уррока". Среди всех этих огорчений и разочарований (не последнее из них - школа, куда прокурор записал своего младшего сына Пьеро, "школа, где гораздо больше показного, чем истинных достоинств" и где мальчик продвигается в орфографии и в чистописании поистине черепашьими шагами) лишь два утешительных обстоятельства: то, что председатель суда присяжных - сицилиец, поклонник Пьемонта, человек деятельный и рачительный из партии Ла Фарины и, следовательно, далекий от Гарибальди и что через два месяца они с Пьеро возвратятся в Пьемонт в отпуск. "Мы сможем обнять вас! Пойми святое блаженство этого слова! Прощай, милый друг…" Мы тоже понимаем его: Гуидо Джакозе было тогда тридцать семь лет.
Но его пьемонтский отпуск оказался недолгим. Согласно "Сицилийским официальным ведомостям" (которые, потеряв "официальность", стали сегодня просто "Сицилийской газетой"), 16 сентября прокурор Джакоза вернулся в Палермо на корабле "Эльба" под командованием капитана Микеле Скьяво. И спустя всего пятнадцать дней - 1 октября 1862 года - он оказался перед лицом преступного акта, устрашающего в своей необычности, над которым ему суждено было ломать голову более года и который сыграл решающую роль в его карьере и во всей его жизни.
"Ужасные события потрясли Палермо вчера вечером, - писали "Официальные ведомости" 2 октября. - В один и тот же час в различных пунктах города, отстоящих примерно на равном расстоянии друг от друга и образующих нечто наподобие тринадцатиугольной звезды на плане Палермо, тринадцать человек получили тяжкие ножевые ранения, нанесенные в большинстве случаев в низ живота. Потерпевшие дают сходные описания нападавших: все они одинаково одеты и примерно одного роста, так что в какой-то момент возникло предположение, что действовал один и тот же человек. К счастью…"
К счастью, мимо палаццо Резуттана, у подъезда которого с криком ужаса и боли упал со вспоротым животом таможенный служащий Антонино Аллитто, проходили лейтенант Дарио Ронкеи и младшие лейтенанты Паоло Пешо и Раффаэле Альбанезе из 51-го пехотного полка. Они увидели убегающего преступника и бросились вдогонку. К ним присоединились капитан полиции Николо Джордано и полицейский Розарио Грациано. Они не теряли из виду преследуемого вплоть до угла палаццо Ланца, где в подвале находится сапожная мастерская; несмотря на то что время близилось к полуночи, она была еще открыта и там работали, вероятно исполняя к утру срочный заказ для свадьбы или крестин. В этой-то мастерской в надежде на помощь, которую не преминут оказать человеку, преследуемому полицией, и попытался укрыться преступник; он ворвался туда, столкнул одного из мастеровых со скамейки перед сапожным столиком и, усевшись, прикинулся, будто занят делом. Однако полицейский Грациано, вбежавший через несколько секунд, когда обстановка еще не приняла свой обычный вид, сразу же понял, что надо хватать того, кто выказывает наименьшее волнение. Он кинулся на беглеца, скрутил ему руки и передал подоспевшим капитану Джордано и офицерам. Обыскав задержанного, они обнаружили нож с пружиной и остроконечным лезвием, весь в крови. Позднее в полицейском участке была установлена личность преступника: это был палермец Анджело Д'Анджело, тридцати восьми лет, чистильщик сапог (ремесло, которым он занялся, расставшись с более утомительным трудом носильщика при таможне).
Разумеется, несмотря на найденный при нем окровавленный нож, Д'Анджело решительно отрицал, что он ранил Антонине Аллитто или кого-либо другого у палаццо князя Резуттана. Он признался, что действительно проходил по этой улице, но якобы, услышав крик раненого и увидя сбегавшихся к нему людей, он кинулся прочь, испугавшись, как бы ему, хоть и невинному, не вышло какой беды, поскольку полиция Итальянского королевства предубеждена на его счет, подозревая, что он был постоянным осведомителем полиции Королевства обеих Сицилий. Продолжал он отпираться и на следующий день у судебного следователя. "Однако спустя еще день, 3 октября, этот несчастный, подавленный тяжким бременем своего преступления, потрясенный взрывом всеобщего негодования, быть может терзаемый муками совести и испугавшись народных проклятий, решился не только признаться в собственной виновности, но и раскрыть целую цепь преступлений, все то, что было ему известно о чудовищном сговоре и о злодейском покушении, в которых он участвовал".