Тереза выпрямилась и глубоко вздохнула. Какая радость! Она заранее знала, что девочка ей сейчас скажет, что она не ладите отцом, не может больше его выносить и приехала к ней искать защиты и убежища. Как Тереза раньше этого не предвидела! В конце концов, ведь это ее дочь. "У нее нет ничего от матери", - упорно твердили все Дескейру. Нет, есть! У нее такие же выдающиеся скулы, тот же голос и смех. Хотя Тереза, со дня рождения Мари, с особой горячностью доказывала, что между ними нет ни малейшего сходства, теперь она сама поражена этим сходством. Как можно было предполагать, что современная девушка уживется с людьми, среди которых Тереза задыхалась еще двадцать лет тому назад!
- Ну, рассказывай, дорогая…
- Дайте мне сперва поесть… Я умираю от голода.
У нее не хватило денег на вагон-ресторан. Последний франк она истратила на чаевые… Она слегка заикалась и не кончала фраз, прерывая их восклицаниями вроде: "Ну и умора! Это потрясающе!" - пускала дым через нос и выплевывала крошки табака.
- Боюсь, что дома у меня ничего не найдется… Придется пойти куда-нибудь.
Тереза представила себе свое появление с дочерью в ресторане, и ей стало неприятно. На всякий случай она пошла посмотреть, не осталось ли чего-нибудь в буфете.
В крохотной чистой кухне, где все блестело, мерно тикал будильник Анны. Разыскав ветчину, яйца, масло, печенье, Тереза вспомнила, что прежде в кухонном леднике у нее всегда стояло несколько бутылок шампанского. Теперь осталась одна, последняя… Она предназначалась для… Тереза решила не открывать ее, но в эту минуту подошла Мари:
- Шампанское! Вот замечательно!
И тут же добавила, что мастерски умеет готовить омлеты.
- Во время охоты на вяхирей это входит в мои обязанности… О! Да у вас нет говяжьего жира! Какой ужас готовить на масле! Ну, ладно, будем есть яйца всмятку.
В маленькой, ярко освещенной кухне она только теперь увидела мать вблизи, до этого она не успела ее разглядеть.
- Бедная мамочка! Вы больны?
Тереза утвердительно кивнула головой: сердце не в порядке… да и постарела…
- В моем возрасте три года много значат!
Мари уже зажгла газ и стояла спиной к матери.
- Надеюсь, ты предупредила отца?
- Нет.
- Но ведь он будет страшно волноваться…
- Вы его не знаете… Впрочем, нет! Вы-то его знаете. Вспомните, разве он способен волноваться о ком-нибудь, кроме самого себя. Думает ли он о ком-либо, кроме себя? Не знаю, существует ли вообще для него кто-нибудь?
По-прежнему стоя спиной к матери, она вдруг сказала серьезно:
- Если бы вы знали, мама, как я вас теперь понимаю!
Тереза молчала. Девушка добавила:
- Как мне стыдно, что столько лет я о вас плохо думала!..
Молчание матери, видимо, смутило ее; она умолкла, сделав вид, что занята варкой яиц. Но вот она заговорила снова:
- Это не моя вина. Как могла я, будучи ребенком, иметь правильное представление о вашей совместной жизни с папой и бабушкой…
Неожиданно обернувшись, она резко сказала:
- Почему вы так упорно молчите? Я понимаю, вы могли быть недовольны мною… Как вы побледнели, мама!
Тереза пробормотала:
- Нет, нет! Пойдем, ты поможешь мне накрыть на стол.
Она позволила Мари подвинуть стол к камину, расставить тарелки. Прислонившись к стене, она неподвижно стояла в темной прихожей. Мари, напевая, ходила из комнаты в комнату; Тереза наблюдала за ней. От ее радости уже ничего не оставалось. Кто была эта женщина, которую Тереза называет Мари? Почему она говорит ей: ты? Вот уже три года, как под разными предлогами Бернар Дескейру лишал ее возможности видеться с дочерью, как обычно, раз в год в течение недели. Тереза не протестовала: "Может быть, у меня вообще нет так называемого материнского чувства?"
В самом деле, задумывалась ли она когда-нибудь о судьбе своего ребенка? Сделавшись матерью в молодые годы, она была настолько поглощена собою, что даже не замечала его. И все-таки это безразличие не было чем-то чудовищным… Разве впоследствии она не отстранилась намеренно? Этого требовал и интересы ребенка… Да, Тереза всегда старалась заглушить в себе то чувство, которое влекло ее к Мари. Сама отказавшись от материнских прав, Тереза решила никогда больше не возвращаться к этому вопросу. Она легко могла бы не посчитаться с мнением и требованиями Бернара Дескейру, но собственный приговор оставался для нее непреложным. И вдруг произошло что-то, совершенно для нее неожиданное: сегодня вечером эта девочка заставила ее усомниться в своей правоте… Девочка, которая не была уже больше девочкой… Испытывая тот же гнет, от которого страдала когда-то и ее мать, она задыхалась в той же клетке… И теперь эта девочка считает себя союзницей женщины, отказавшейся от своей семьи; даже не зная мотивов, какие были у этой женщины, она их разделяет и не только находит ей оправдание, но даже одобряет ее.
Это уже серьезно. Ничего подобного Тереза не хотела. Она всегда успокаивала себя тем, что дочь ничем на нее не похожа, что она подлинная Дескейру. Она уже свыклась с мыслью, что эта маленькая Дескейру будет когда-нибудь ее судить и осудит. Но что могла знать Мари о своей матери? Подробностей, вероятно, никто не сообщал Мари, но нельзя допустить, что ее оставили в полном неведении, она должна была хотя бы смутно подозревать весь ужас того, что произошло в одной из комнат в Аржелузе вскоре после ее рождения. Тереза раз и навсегда примирилась с сознанием, что своим поступком она создала пропасть между собой и Мари… И вот, несмотря ни на что, Мари здесь; чувствуя себя, как всякая молодая девушка в комнате матери, она стоит перед зеркалом и приглаживает свои темные волосы. И это прелестное создание - ее дочь!.. Тереза прошептала: "Моя дочь!.." Эти еле слышные слова нашли отклик в самой глубине ее сердца. Она отошла от стены, возле которой стояла в прихожей, и громко позвала:
- Моя девочка!..
Мари обернулась и улыбнулась ей, не замечая, что на лице матери появилось какое-то особенное выражение: начало таяния льда, внезапное наступление весны. Терезе же это было знакомо! Однако на этот раз это вызывалось не трепетом желания, не волнением в крови, не жаждой наслаждения… Глядя на Мари, которая набросилась на еду с жадностью проголодавшейся школьницы, Тереза глубоко переживала свое счастье… С чем может она сравнить его? С лаской влажного ветерка, с ароматом листвы и травы в ту минуту, когда поезд вырывается из бесконечного туннеля… Но она отворачивается, чтобы не смотреть на Мари, которая старается открыть бутылку шампанского.
- Вот увидите, я сделаю это бесшумно…
Тереза припоминает, что уже видела, как другие, в особенности один памятный ей человек, прибегали к тому же способу и как-то особенно придерживали пробку, чтобы она не хлопнула… Но ведь Мари придется отправить обратно. Все равно нельзя будет долго удерживать ее возле себя, надо только полностью насладиться этими минутами. Тереза подарит себе один вечер, одну ночь, она разрешит себе эту радость и затем вернет девочку отцу. Она взглянула на дочь. Наконец-то и она - Тереза - любит кого-то, кто не является ее жертвой. А девочка все говорит, увлекшись длинной обвинительной речью против отца, против бабушки, путаясь в бесконечном клубке своих воспоминаний!
- Знаете, я, пожалуй, даже в монастырском пансионе лучше себя чувствовала, а они находят, что этот пансион теперь им не по карману. Вы не можете себе представить, в какой они панике с тех пор, как упали цены на смолу… Этот вечный страх перед разорением! За последний год я только один раз была на балу, жалком балу у Курзонов. Мы отвечали отказами на все приглашения под тем предлогом, что я слишком молода, что в пост не танцуют! Но объясняется это гораздо проще: они жалеют денег на новое платье. Да, да! Пожалуйста, не возражайте, мама. Вы знаете их лучше меня. Вы отсюда слышите, как бабушка говорит: "Нельзя принимать приглашений, если сама не в состоянии ответить тем же". Это вас смешит? Правда, ведь я очень удачно ее копирую?
- Но это же твоя бабушка, Мари!
- Нет, мама, не читайте хоть вы мне нравоучений. Я ее не осуждаю… Я просто не выношу ее, поскольку от нее завишу… Около вас я ее забуду, забуду папу. Когда они не будут целыми днями торчать у меня перед глазами, я легко перестану их ненавидеть. А вы, вы меня поймете…
- Нет, Мари, нельзя так говорить. Нельзя, нельзя!
Дочь возвращается к ней, она предпочла ее тем… другим. Какой реванш! Но все ли известно Мари о судебном процессе матери? Что именно она знает? Бернар, вероятно, посвятил ее в это дело достаточно, для того чтобы ее напугать. Прежде, при кратковременных встречах с дочерью, Терезе случалось подмечать у нее какие-то проявления страха… И, несмотря ни на что, сегодня вечером она здесь, у нее…
- Нет, дорогая, у твоего отца были свои недостатки, но скупым он никогда не был.
- Вы не знаете, каким он стал теперь. Если уже пятнадцать лет тому назад вы его не выносили, чтобы вы сказали сейчас? Вы не можете себе представить… Надо только слышать, что они говорят с бабушкой: "Теперь уж ничего не отложишь на черный день… Все сбережения пропадают, а остальное поглощают налоги. Тебе придется работать, девочка… Дойдем и до этого: надо привыкать к этой мысли!" Если бы вы видели их лица, когда я отвечаю: "Ну что же! Подумаешь! Буду работать…" Им хотелось бы, чтобы я ныла вместе с ними. Они не могут понять, что я легко мирюсь с требованиями своего времени.
"Это уже не слова маленькой девочки, - подумала Тереза. - Она повторяет то, что слышала, быть может, от старшей подруги или даже от какого-нибудь юнца!"
- Мари, посмотри мне в глаза.
Девочка поставила свой стакан и улыбнулась.
- Из всего тобою сказанного мне ясно только то, что у тебя могут быть некоторые основания для раздражительности, если хочешь, даже для озлобления. Но всего этого недостаточно, чтобы так восстановить тебя против них, и, во всяком случае, одно это не могло привести тебя ко мне.
Последние слова она произнесла почти шепотом:
- Есть еще что-то… еще что-то, что ты должна мне сказать…
Девочка продолжала смотреть ей в глаза. Лишь по легкой дрожи век и румянцу, неожиданно выступившему на ее щеках, Тереза догадалась, что не ошиблась.
- Мари, ты мне не все сказала…
- Вы меня слишком торопите… Вас, мама, не проведешь. Вы все угадываете.
- Он очень мил?
- Мил? Нет. Совсем напротив. Мил? Это как раз одно из тех словечек, которых он не выносит… Вы знаете, это незаурядный человек!
Облокотившись на стол, она закурила папироску: это была уже женщина, вполне созревшая женщина.
- Девочка, милая, расскажи мне все.
- Вы думаете, я приехала сюда для чего-нибудь другого?
- Конечно, ты приехала только для этого.
- Конечно!
Опять старое, знакомое чувство боли; Тереза надеялась, что на этот раз она наконец добилась той спокойной уверенности в любимом существе, когда оно уже не может больше причинять зла, так как от него ничего больше не ждешь. Но совершенно бескорыстной любви, очевидно, не существует. Мы всегда рассчитываем получить что-то, хотя бы пустяк, взамен того, что даем сами. Тереза думала, что она все предусмотрела заранее, она вооружилась, она приложила все усилия к тому, чтобы оторвать от себя девочку и вернуть ее отцу. И вдруг неожиданно она поняла, что некого отрывать, что девочку с нею ничто не связывает: "Ведь дело не во мне… Я могла бы умереть, не увидев дочери, если бы ей не понадобилась моя помощь… Она вспомнила о моем существовании в тот день, когда ей пришлось защищать себя перед отцом, защищать свою любовь…"
Тереза узнавала это ощущение горечи: даже в своей нежности к дочери она находит своего старого, своего вечного врага - страсть, чувство, которое любимое существо испытывает к другому. К Терезе обращались только поэтому. Она всегда служила только орудием, ее всегда эксплуатировали.
Мари разглядывала ее с беспокойством, мать изменилась в лице. Ничего не подозревающая девушка не догадывалась, что этот сжатый рот и холодные глаза, эта жестокая, хитрая маска являются подлинным лицом Терезы для большинства людей, ее знавших.
Мари смутилась при звуке этого вкрадчивого голоса:
- Зачем ты хочешь впутать меня в свои истории?
- Вы - наша последняя надежда…
- Я могла бы умереть, Мари! Если бы тебе не понадобилась моя помощь…
Она нервно рассмеялась, но смех ее тотчас оборвался. Молодая девушка почувствовала себя оскорбленной и пристально посмотрела на мать.
- Послушайте, мама, ведь не я же вас бросила.
Тереза отвернулась, закрыв глаза рукою. Мари подошла к ней и хотела обнять ее. Но Тереза отшатнулась.
- Знаешь что, лучше убери со стола.
Когда девочка вернулась из кухни, мать стояла, прислонившись к камину. Не глядя на дочь, она сказала:
- Я никого не бросала, Мари. Это я - покинутая, с самого дня своего рождения. Тебе этого не понять.
Да, Мари не понимала. Но, потрясенная этими словами, она вновь попыталась обнять мать, которая опять осторожно отстранилась.
- Я вас люблю, мама, почему вы этому не верите? Я вижу, что вы не верите. Отчего вы не хотите, чтобы я вас поцеловала?
- Ты прекрасно это понимаешь, Мари.
- Понимаю?
Тереза кивнула головой.
- Оставим это… Я слушаю тебя, дорогая. Рассказывай.
Девушка не заставила себя долго просить. Она посвятила мать во все подробности своих безуспешных споров с отцом и бабушкой по поводу Жоржа Фило, которого она любит. Они как будто слышать ничего не хотят об этом браке, считая его унизительным. Терезу поразило, что эти обедневшие, почти разорившиеся люди продолжают проявлять еще столько высокомерия.
Она прекрасно помнила семью Фило, которая в течение целого столетия жила все на одном и том же хуторе, на земле Дескейру. Припоминала она и старика Фило; еще ребенком она видела, как он пас своих овец и при этом вязал чулок. Его сын и внук, сделавшиеся скупщиками имений, нажили громадное состояние во время войны. Но, по словам Мари, часть его они потеряли; одно время Бернар Дескейру готов был пойти на уступки, но потом снова заупрямился, в особенности когда узнал, что и сами Фило настроены решительно против этого брака; Мари полагала, что ими руководит гордость.
- Заметьте, они еще очень богаты. Конечно, кризис и их задел. Огюст Фило (отец Жоржа) задумал чрезвычайно выгодную сделку с двадцатью с лишком тысячами гектаров земли: он рассчитывал с избытком покрыть все издержки, продав лес на сруб, как он всегда это делал; земля досталась бы ему даром… Но расчеты его не оправдались вследствие падения цен… Как бы то ни было, они все еще гораздо богаче нас… Ясно, что мне приходится считаться с семьей Жоржа! Сам же он - человек вполне культурный и большого ума. Он будет слушать курс политических наук.
"Это не ее слова, - подумала Тереза, - она повторяет чужие фразы. Когда я была молодой девушкой, то говорила такие же пустяки. Семья обязательно накладывает на нас известный отпечаток; мы легко поддаемся этому влиянию, и хорошо, если оно не оказывается для нас губительным".
Впрочем, какое ей до этого дело! Теперь она знает, почему молодая девушка села в парижский поезд: Жорж Фило будет слушать курс политических наук, - понятно, Мари заинтересована в том, чтобы быть поблизости от него.
- О! Я нашла бы в себе силы, чтобы перенести разлуку. Уверяю вас, я решилась бы на это… Но видите ли, мама, для этого я должна ему вполне доверять. Он - юноша… Я не знаю, много ли еще таких, как он. Он меня безусловно любит, но только тогда, когда мы вместе. Я признаюсь только вам: он часто говорит ужасные вещи. Он говорит, например: "Когда вас нет возле меня, все кончено; я думаю о вещах, которые меня интересуют, о людях, которых вижу…" Я уверена, что он предпочитает меня всякой другой, но, когда меня нет около него, шансы мои невелики; уж таков он… Теперь вам понятно, чем угрожает мне подобная разлука…
- Да, и это привело тебя ко мне? Но ты не учла… моя девочка, не учла (минуту Тереза колебалась), что, приехав ко мне, ты себя компрометируешь.
Мари покраснела и слабо запротестовала:
- Что вы, мама!
- Обо мне уже перестали вспоминать. Время принесло забвение и как бы похоронило меня… Люди уже больше не думали о том, что у тебя есть мать. И вдруг ты меня откапываешь. И не довольствуясь тем, что извлекаешь меня из моего склепа, ты обращаешься ко мне, ищешь у меня покровительства для себя и своей любви. Ищешь покровительства у…
Она назвала свое имя и фамилию так тихо, что Мари с трудом ее расслышала.
- Представь себе, что должны думать люди при одном этом имени…
- Ничего такого, чего мне следовало бы стыдиться.
Девочка совершенно спокойно произнесла эти слова.
- Ты не в своем уме, Мари!
Но девочка молча поднялась с кресла, подошла к матери, нежно обвила ее руками. Тереза оттолкнула ее, повторяя:
- Знаешь, ты положительно не в своем уме…
- Знаю, знаю. Ну, а дальше что?
- Если ты знаешь…
- Знаю… или, если хотите, догадываюсь…
- И все-таки ты меня обнимаешь?
- О мама! Не мне вас судить, а если бы мне и пришлось судить…
Они стояли друг против друга. Тереза протянула руку, как бы желая помешать дочери говорить дальше.
- Ты бы меня простила?
- Вас простить? Но ведь вы ничего не сделали?..
- Я совершила поступок, который бросает тень на тебя, поскольку ты моя дочь…
- Неужели это так серьезно?
- Что может быть серьезнее?
- Но, мама…
Тереза изумленно посмотрела на нее:
- Однако они должны были прожужжать тебе об этом все уши!
- Вероятно, они догадались, что я не стала бы слушать их злобных намеков; должна признать, что они никогда ничего определенного мне не говорили…
- Как? Чтобы объяснить мое отсутствие…
- Они ограничивались одними намеками. Раза два папа говорил при мне о несходстве характеров. В конце концов, что бы там ни произошло, думаю, что он прав и что все сводится именно к этому! Несходство характеров… я уже по горькому опыту знаю, что это такое.
Тереза, сидевшая до этого с опущенной головой, теперь подняла ее и пристально посмотрела на дочь. Неужели можно допустить, что у Мари до сих пор не возникало мысли о преступлении? Терезу удивляло, что ни свекровь, ни муж не проговорились. Следовало почтительно преклониться перед проявлением такого неожиданного милосердия. О! Они пошли на это молчание вовсе не ради Терезы, а охраняя честь семьи и щадя чувства Мари.
Как бы то ни было и какими бы мотивами они ни руководствовались, они не сказали ничего такого, что могло бы унизить Терезу в представлении дочери. В таком случае…
- Почему вы на меня так смотрите, мама?
- Я думаю… я думаю, что следует восхищаться твоим отцом, которому ничего не стоило бы навсегда уронить меня в твоих глазах!
- Уронить вас в моих глазах! Но после такой попытки я бы вас только еще больше полюбила!
Тереза встала и подошла к книжному шкафу. Повернувшись спиной к дочери, она принялась разбирать книги и расставлять их по местам.
- Нельзя допустить, чтобы ты знала… Если ты узнаешь…
- Ну что же! В чем дело? Вы полюбили кого-нибудь? И уехали? Не так ли? Догадаться нетрудно! Почему бы я могла быть на вас за это в обиде?