- Великолепно! - воскликнул Джебраил Муслимович, с восхищением, раболепно глядя на могущественного покровителя, который, понимая состояние Мамедова, молча позволял ему любоваться собой.
- Господа! - Из темного угла поднялся поэт Семен Добрынин, который все это время что-то писал на бумажке. Зачеркивал и снова писал. - Я слышал ваш разговор, господа. И он навеял мне стих. Слушайте! - Добрынин выставил на свет листочек бумаги, расставил ноги, воздел руку, как юный Пушкин, читающий Державину "Воспоминания в Царском Селе":
Мы дети Тьмы, сыны чертополоха.
Я погасил последнюю свечу.
Мне нужен мрак, мне при лампаде плохо.
Передо мною бездна. Я лечу.
Маерс аплодировал:
- Вы, молодой человек, продолжаете традиции русского Серебряного века. Это русское чувство бездны, над которой человек гасит последнюю свечу. Дайте мне этот стих, я опубликую его в нашем новом корпоративном журнале "Дакесс". И вот вам сразу гонорар. - Маерс залез в карман и извлек двадцать тысяч рублей, тех самых, о которых умолял Добрынин Мамедова. - Мы будем сотрудничать, молодой человек. Нам нужны поэты Тьмы, русские Бодлеры, - он повернулся к Мамедову. - А теперь, уважаемый Джебраил Муслимович, проследуем в дискотеку, где проведем первый опыт извлечения Тьмы.
Тяжеловесный, грузный, в походных бутсах, в камуфляже морпеха, в разноцветных колодках, среди которых красовалась боевая награда "Пурпурное сердце", он проследовал в дискотеку. Там грохотал ударник и ревел "тяжелый металл". Мамедов, в халате, с болтавшейся медалью, в тапочках на босу ногу поспешил следом. А Добрынин, сжимая заветный гонорар, поспешил в пивной бар, где в кругу поэтов еще и еще раз читал свой сакральный стих.
Дискотека сотрясалась от грохота. Колонки казались орудиями, из которых вылетал металлический звук, подобный артиллерийским залпам. Полыхал огонь, содрогалась земля. Разноцветные лазеры секли пространство, казались пулеметными трассами, раскаленными иглами, которые впивались в людей, пронзали насквозь, ударялись о стены, рикошетом отлетали в толпу. Под потолком вращалась одноногая утка, усыпанная зеркальными ломтиками, и от нее рассыпались зайчики света, и казалось, что в танцевальном зале падает снег. Внезапно полыхала ослепительная плазма, в которой люди исчезали, как в атомной вспышке. Потом наступала тьма с грохотом преисподней. И снова начинали метаться лазеры, и были видны пульсирующие танцоры, гибкие спины, всплески рук. Другие, обнявшись, целовались, окруженные безумным хороводом. Третьи застыли, закрыв глаза, словно спали среди канонады, атомных взрывов, кромешного сражения, испепелявшего живую плоть.
За стойкой бара ловко колдовал бармен, наполняя рюмки разноцветными ликерами, золотым коньяком и водкой. Тут же, у стойки, сновали верткие торговцы, передавая в руки молодых людей и девушек пакетики с наркотическим зельем. Обладатели дурманных порошков удалялись в темный коридор, где как лампадки, вспыхивали зажигалки, озарялись бледные лица, ложечки над язычком огня, обнаженная рука с веной, проблеск шприца. Возвращались из коридора, одни в безумном возбуждении, прыгая в танце, совершая акробатические трюки. Другие, сонные и вялые, как водоросли, колыхались в темных потоках. У входа стояли могучие охранники в черной униформе, и среди них находился длинноволосый араб, на которого иногда налетала вспышка, и тогда его лицо казалось металлическим, и жестокие глаза отражали росчерки лазеров.
В эту грохочущую, рассекаемую лезвиями тьму с зеркальной одноногой уткой под потолком ступили Маерс и Мамедов. Маерс прошел к бару, сбросил тяжеловесные бутсы и поставил их на стойку. Рядом положил рацию. Стянул с запястья часы со множеством циферблатов и вмонтированной системой "джи-пи-эс". Босоногий, грузный, с капроновым военным ремнем, протиснулся в гущу танцующих. Развел руки в стороны и сделал внезапный поворот на голой пятке, освобождая вокруг себя пустое пространство. Стал страстно топтаться, мелко перебирая ступнями, вздрагивал торсом, запрокидывал голову, похожий на огромную птицу, исполняющую брачный танец. От него исходили жаркие волны, которые воздействовали на толпу, и танцоры стали повторять его движения. Юноши теснили своих подруг, обнимали сзади их бедра, бились животами о их ягодицы, а подруги вздрагивали, трепетали, не в силах уклониться от страстного натиска. Вся дискотека превратилась в токовище, где совокуплялись переполненные страстью нетерпеливые птицы.
Маерс подпрыгнул на одной ноге, вытянув другую вперед, и стал вращаться, рывками, поднимаясь и опускаясь на носке, ведя распахнутыми руками, раскручивая вокруг себя огненный вихрь, в котором лазерные лучи искривляли свои траектории, сливаясь в искристое колесо. И танцующие вовлекались в это круговое движение, неслись вокруг Маерса в неистовом хороводе. А он все убыстрял свои скачки, раскручивал безумную карусель, в которой мелькали отрешенные лица, плескались волосы, отражали цветные вспышки глаза, улыбались сладострастные губы.
Маерс подпрыгнул, как акробат, перевернулся в воздухе и, коснувшись ступнями потолка, повис головой вниз. Стал топтаться вокруг зеркальной утки, стучал в потолок пятками, отбивая чечетку, и некоторые из танцующих подпрыгивали, делая сальто, но, не достигая потолка, падали на пол. Все остальные запрокинули вверх головы, раскачивались, хлопали в ладоши, будто славили летающее над ними божество, победившее закон притяжения.
Маерс, как ныряльщик, раскинув руки, опустился на пол. Музыка стихла. Лучи перестали метаться. Только утка кружила под потолком, сыпала белый снег.
Маерса обступила молодежь.
- Клево!
- Прикольно!
- Откуда такие понты?
Стройный юноша в штопаных джинсах, рубашке на выпуск, с прической "ирокез" изумрудного и канареечного цвета, дружелюбно и насмешливо потрогал медаль на груди Маерса:
- "Пурпурное сердце". А "Пурпурная печень" есть? А "Пурпурные почки"?
Очаровательная девушка с полуоткрытой грудью, поводя бедрами под короткой юбкой, томно обняла Маерса:
- Хочу от тебя родить.
Парень в безрукавке с голыми плечами и крепкими бицепсами, сплошь покрытыми затейливой татуировкой, небрежно спросил:
- Дядя Сэм, отправь пострелять в Ирак. Я тебе арабское ухо в фантике привезу.
Его товарищ, кудрявый франт с артистическим шарфом на шее, белозубо улыбаясь, спросил:
- А правда, что ваш президент - кенийский пидер?
Маерс улыбался, отвечал веселыми шуточками, позволял молодежи трогать кобуру с пистолетом, щупать ткань камуфлированного мундира.
- А как вам удается висеть вниз головой? - спросила рыжая девушка, поднимая веснущатое лицо к потолку, где вращалась одноногая утка.
- А я перед этим накурился космического дыма, - ответил Маерс. - Он применяется в специальных войсках США, действующих в открытом космосе. Хотите попробовать?
- Хотим, дядечка.
- Дай нюхнуть!
- Дай оторваться по полной!
Маерс отыскал в толпе длинноволосого араба, кивнул. И тот принес к бару и поставил на стойку кальян из черного стекла, испещренного таинственными письменами, изображениями цветов и фантастических животных. Гибкая трубка с чубуком обвивала стеклянный сосуд как малиновая змея. В глубине медной чашки тлел уголек. Маерс взял трубку, предлагая молодым людям:
- Кто первый? Кто уподобится космическим пехотинцам США, ведущим звездные войны в открытом космосе?
Опять заиграла музыка, заахал ударник, брызнули снопы лучей. Парень с "ирокезом" взял трубку, сунул в рот мундштук и, пританцовывая, стал дышать, делая полные вдохи, от которых огонек стал красным как рубин, а письмена на черном стекле стали светиться как ночные водоросли.
Парень дышал, глотал дым. Глаза его светлели, лицо становилось изумленным, восторженным. Он выронил чубук. Пошел от бара в танцующую толпу. Были видны его сильные, страстные прыжки, приседания, счастливое побледневшее лицо, блаженная улыбка, торчащий гребень волос в переливах зеленого и золотого.
- Смотрите, Джебраил Муслимович, действие препарата. - Маерс начертал в воздухе квадрат, который наполнился лунной синевой, как экран, и на нем возникло изображение танцора, совершающего круговые качания. Его тело было прозрачным, как у некоторых видов рыб, у которых сквозь стеклянную плоть просвечивают внутренние органы. Были видны ярко-красное пульсирующее сердце, смуглая темно-малиновая печень, серебряные кружева легких, золотистые селезенка и почки, - все свежее, сочное, молодое. Постепенно яркие цвета органов стали тускнеть, темнеть, приобретали металлический, черный отлив. Все органы меняли форму, сливались, слипались, и из них внутри прозрачного тела образовалась змея, толстая, с маленькой головой и гибким червеобразным хвостом. Она казалась глянцевитой, извивалась, набухала. Ей было тесно, она ударяла головой в ребра, пыталась вырваться сквозь пищевод и гортань. Напрягла связки железных мускулов и, разрывая телесную оболочку, прянула наружу. Умчалась ввысь, как черный чудовищный вихрь, сметая по пути звезды, оставляя разорванное мироздание. Достигла серебряной галактики, кинулась, заглатывая млечную мерцающую спираль, и галактика исчезла, и там, где недавно мерцал туманный водоворот серебряных звезд, теперь была полная тьма.
Юноша бездыханный лежал на полу, изо рта лилась черная, как варенье, кровь. Но его не замечали, упоенно танцевали, перепрыгивая через мертвое тело.
- Сударыня, вы следующая? - Маерс галантно обратился к девушке с очаровательным лицом и приоткрытой грудью, на которой переливался декоративный крестик. - Вы действительно хотели бы иметь от меня ребенка?
- Почему бы нет, - смело ответила девушка, поднося к свежим губам чубук кальяна. Стала осторожно вдыхать, поднимая и опуская острые плечи, и крестик на ее груди чудесно мерцал. Сделала глубокий вдох, и лицо ее стало восхищенным, словно она взлетела, чтобы потом упасть с высоты в лазурное теплое море.
- Смотрите, Джебраил Муслимович, - Маерс снова зажег перед Мамедовым млечный экран, и на нем, как на мониторе медицинского прибора, возникло прозрачное лоно, и в нем крохотный, как розовая креветка, эмбрион. Головка без шеи, черные бусины глаз, пульсирующие ножки и ручки. Зародыш дрожал, трепетал, поглощал материнские соки, заключенный в студенистое, с жемчужным отливом, вещество. На глазах увеличивался, темнел, становился смуглым, фиолетово-черным, покрывался колючей щетиной. В голове обозначился хищный клюв. На лапках заострились железные когти. Он раздирал ими материнское чрево, долбил материнскую плоть отточенным клювом. И вдруг страшно увеличился, разорвал мешавшие зыбкие ткани и рванул на свободу. Превратился в зловещий аппарат с жестокими черными крыльями, заостренным фюзеляжем. С ревом, выбрасывая багровый огонь, ушел в небеса, в туманную звездную даль, где гасли и умирали светила, затухал Млечный Путь, и открывалась непроглядная Тьма, безмолвная пустота, в которую провалилась Вселенная.
Девушка лежала на полу. В глазах ее застыл стеклянный кромешный ужас. А вокруг танцевали, целовались, и ловкий танцор, копируя Майкла Джексона, ходил вокруг упавшей девушки скользящим шагом.
Джебраил Муслимович испытывал восторг и ужас. Он, заурядный торговец наркотиками, в вечном страхе перед изобличением и тюрьмой, вынужденный таить свое состояние, общаться с грязными чиновниками и продажными полицейскими, становился подданным великой страны, основателем мирового научного центра, профессором Тьмы, директором вселенского мрака. Пытаясь уверить себя, что это не сон, что стоящий рядом с ним босой американский полковник является другом и покровителем, Мамедов смотрел, как охранники вытаскивают за ноги бездыханных юношу и девушку и волокут в коридор.
- Кто следующий? - взывал Маерс, похожий на владельца забавного аттракциона. - Кто хочет поучаствовать в звездных войнах?
Парень в безрукавке, с татуировкой на выпуклом плече, мечтавший пострелять в Ираке, взял в рот чубук. Сильно, со свистом вздохнул, так что уголек в медной чаше вспыхнул фиолетовым язычком. Его лицо, мужественное и смелое, вдруг расплылось в идиотической улыбке счастья, изо рта потекла слюна, а глаза закатились, открыв голубоватые, как облупленное яйцо, белки.
На экране, как на рентгеновском снимке, был виден юноша, у которого просвечивал скелет, дышали внутренние органы и в легких колебался темный сгусток дыма. Не исчезал, не улетучивался обратно при выдохе, а становился гуще, плотнее. Напоминал черную, образовавшуюся в легких опухоль. Внезапно голова юноши стала проваливаться в грудную клетку, погружалась все глубже и глубже, словно испытывала страшное давление, которое проталкивало голову сквозь ребра, и она подбородком выдавливала сгусток тьмы в область таза. Вслед за головой в глубь тела погружались плечи, бока. Словно человек выворачивался наизнанку, и его внутренние органы и кости оказывались снаружи. Наконец черный сгусток был выдавлен сквозь промежность, а вывернутое наизнанку тело представляло собой чехол кожи, на котором висели кишки, сердце, печень, перевитые синими жилами кости. Из расколотого черепа вытек мозг, и среди черепных осколков жутко смотрели выпавшие из глазниц глаза с яркими белками и темными зрачками. Черный сгусток полетел в небеса, закрыл собой солнце, которое превратилось в огромный подсолнух с чернильной сердцевиной и ядовито-оранжевыми лепестками. Лепестки стали меркнуть, опадали и гасли, и земля, на которую падали лепестки, становилась черной как уголь.
Юноша, мертвый, с открытым ртом, лежал на полу, изо рта вяло сочился дым, словно внутри выгорели все внутренности.
- Следующий, следующий! - бодро зазывал Маерс, похожий на затейника.
Рыжая девушка в топике, под которым в углублении пупка мерцал бриллиантик, взялась за кальян. Ее деревенское лицо было в веснушках, волосы у висков свернулись в трогательные завитки.
- Ваш кальян волшебный? - спросила она Маерса.
- О, да!
- А можно загадать желание?
- Любое, моя дорогая!
- Можно сделать так, чтобы у меня пропали веснушки?
- Ты будешь такой же красивой, как голливудская звезда!
Девушка доверчиво кивнула, взяла в свой милый рот костяной мундштук кальяна. Сделала несколько длинных, старательных вдохов.
Мамедов смотрел на экран и видел, как девушка претерпевает жуткое превращение. Она разбухает, сквозь разорванный топик вываливается множество тяжелых грудей, чернофиолетовых, как баклажаны.
Вместо стройных девичьих ног появляются мясистые огромные лапы кенгуру с собачьими когтями. Между ног свисают кожаные гениталии с набухшими семенниками. Сзади выступает зубчатый, как железная пила, хвост. Веснущатое милое лицо превращается в рыбью голову с хлюпающими кровавыми жабрами. И на твердом, как синяя груша, пупке продолжает мерцать бриллиантик. Чудовищное животное скрюченными лапами сжимает свои груди, выдавливая из них черное молоко. Слизывает его с воспаленных сосков. Лакает жадным языком. Становится огромным, непомерным, постепенно заслоняя землю и небо, пока ни наступает полный мрак. Все темно, непроглядно, и только, как одинокая звездочка, продолжает мерцать бриллиантик.
Мертвую девушку охранники выволакивали в коридор, и оттуда слышался смех.
- Мы можем идти, - сказал Маерс, надевая бутсы, забирая часы и рацию. - Мы добыли некоторое количество Тьмы, которое переправлено в секретное хранилище. До скорой встречи, господин профессор, - и с этими словами Маерс исчез среди лазерных вспышек, в грохоте тяжелого рока, в беснующейся толпе.
Джебраил Муслимович вернулся в кабинет. Стоял в раздумье, трогая на груди орден. Поднес к ноздрям американский паспорт и сделал вдох. Паспорт издавал запах мышиного помета, такой же, как и американские доллары. Мамедов долго рассматривал свою фотографию с галлографическим штемпелем. Благоговейно ее поцеловал.
Глава девятнадцатая
Владыка Евлампий находился в своей загородной резиденции, исполненной в древнерусском стиле, с главками, куполами и луковками, напоминавшей нарядную золоченую шкатулку. Владыка был без бороды и усов, которые лежали за ширмой вместе с облачением и лакированным посохом. Теперь он был вовсе не владыка, а молодая пышная женщина с розовым холеным телом, на котором не было ровным счетом ничего и которое отражалось в высоком зеркале, окруженное сиянием и свежестью. Эта женщина звалась, разумеется, не Евлампий, а Евдокия Ивановна. И теперь, поздним утром, вставшая из душистой пены джакузи, наслаждаясь одиночеством, свободная от необходимости скрывать свою тайну, говорить глухим баритоном, шевелить черно-седой бородой, она смотрелась в зеркало. И как же она была привлекательна своими большими пшеничными грудями, округлыми плечами и бедрами, восхитительным дышащим животом, под которым свернулся милый зверек с золотистым мехом. Она казалась себе большим белым кувшином с благоухающим молоком, которое хотелось пригубить и почувствовать на устах густой вкус сливок. На плечо ее опустился лазурный попугайчик, весело летавший по комнате. Он переступал на плече цепкими лапками, забавно картавя:
- Ферапонтик, почеши спинку!
Евдокия Ивановна ласково поцеловала птичку в клювик, сгоняя с плеча:
- Ты еще при гостях скажи, дурачок.
Она еще некоторое время нежилась перед зеркалом, оглаживая плечи и бедра, которые от ласковых прикосновений покрывались пупырышками. Затем достала из комода французское белье фирмы "Марк и Андре", надела прелестные, вишневого цвета, с кружевами и стразами, трусики. Просунула руки в бретельки и накинула на пышные груди кружевной невесомый бюстгальтер, не торопясь застегнула на спине миниатюрные крючочки. Любовалась собой, сожалея, что ее зрелая обольстительная красота недоступна для глаз истинного ценителя, того, кому бы она охотно поручила застегнуть заветные крючочки бюстгальтера.
Она расчесала гребнем душистые, с золотистым отливом волосы. Из ларца, полного косметических флаконов, коробочек, тюбиков, извлекала помаду, слегка усиливая яркость и без того свежих пунцовых губ. Нанесла на веки перламутровую пыльцу, словно взятую с крыльев экзотической бабочки. Погрозила себе самой в зеркало пухлым пальчиком и вздохнула, услышав в дальней комнате тяжелую поступь келейника отца Ферапонта, обладавшего множеством достоинств, кроме одного. Выходец из простонародья, он был слишком груб и тороплив в обращении с женщиной, и ему были неведомы такие понятия, как флирт и галантное ухаживание.
Шаги приблизились и замерли у нее за спиной, и Евдокия Ивановна, не оборачиваясь, сдвинула лопатки и привычно попросила:
- Застегни лифчик, Ферапонтик.
Почувствовала прикосновение властных и нежных рук, умело застегнувших бюстгальтер. Обернулась. Перед ней стоял Маерс в парадной форме американского моряка, и утреннее солнце играло на его позументах и кортике.
- Боже мой, господин Маерс, какой сюрприз! В столь ранний час!
- Владыко, морская пехота США действует без предупреждения. Нас замечают тогда, когда мы уже в спальне, - куртуазно пошутил Маерс, вдыхая запах парного молока и фиалок, исходящий от Евдокии Ивановны.
- Садитесь, господин полковник. Нельзя же вечно стоять.
Евдокия Ивановна указала гостю на уютный диванчик. Сама же уселась в кресло напротив, положив ногу на ногу, так чтобы Маерс видел ее ухоженные ноги с малиновым педикюром.