- Ладно, отец Ферапонт, тебе на пекарне работать. Отдохни покаместь, - сказал владыка, и келейник неохотно извлек из мякоти пышного тела свои волосатые руки и отошел. - А ты, отец Пимен, не смотри на отца Ферапонта, как Каин на Авеля. А лучше дальше пиши. Архиерею Покровского собора отцу Петру Зябликову. Что же ты, отче, седины свои порочишь и всю епархию позоришь и не уберешь из своей кельи портрет Сталина, великого душегубца и безбожника всея Руси. Еще, говорят, икону заказал написать этого душегубца и изверга, и, чего доброго, в церкви поставишь и литию отслужишь. Добром тебя прошу, не гневи меня, сними со стены лик богоборца, приеду сам проверять. А не то сгоню с прихода, старый дурак.
Владыка исчерпал перечень неотложных дел, которые надлежало совершить, чтобы епархия и впредь продолжала окормлять христиан, исполняя заповеди Спасителя, две тысячи лет назад возвестившего приближение Царствия Небесного.
- Владыко, а что ответим архиерею Кириллу из Введенского собора, который второй раз направляет запрос? - секретарь отец Пимен был рад тому, что келейник отец Ферапонт на время отдален и отодвинут от тела обожаемого владыки.
- О чем запрашивает отец Кирилл? - спросил владыка, извлекая батистовый платок и касаясь им своих пунцовых губ.
- Он сообщает, что в полную негодность и ветхость пришло деревянное изображение Николая Угодника, Мир Ликийских чудотворца, которое украшало алтарь храма. Дерево почернело, так что неразличим лик угодника. Все в трухе, так что во время богослужения летят из него крылатые муравьи. Одна рука отвалилась, а из головы сыплется мусор, не успевают подметать. Отец Кирилл спрашивает, не благословите ли положить его в печь и сжечь. Или похоронить в землю по христианскому обряду.
- Скажи, чтобы и думать не думал. Большой грех святое изображение в огонь пихать или в землю закапывать. Пусть возьмет чистые покровы, обернет и снесет в лес. Положит под дерево, в травы. Господь его дождичком польет, снежком посыплет, солнышком осветит, он и растает сам собой, Бог его к себе на небо возьмет.
Владыка сладко зевнул, предвкушая тихий час, когда сможет вздремнуть на шелковых полушках. Но появился служитель и с поклоном доложил:
- Пожаловали некий господин и просят принять.
- Кто таков? Мирянин или клирик?
- Мирянин.
- Тогда скажи, что нету, а когда будет, неведомо.
- Он с дарами, владыко?
- Что за дары?
Служитель вышел и через минуту появился, неся в одной руке плетеную корзину, из которой торчала остроконечная голова осетра и его липкий слизистый хвост. В другой руке он держал большое золоченое яйцо на эмалевой подставке, какие изготовляет известная фирма Фаберже.
- Подойди поближе, - приказал владыка.
Служитель приблизился, и владыка осторожно тронул холеным пальцем костяную голову рыбы, отчего осетр затрепетал хвостом, приоткрыл и затворил розовые жабры. Так же осторожно владыка коснулся яйца.
- Осетра на кухню. Пусть варят архиерейскую уху. Яйцо на стол. Человека приму. Зови.
Так Виктор Арнольдович Маерс появился в кабинете владыки Евлампия, который успел с помощью келейника возложить на свои шелковистые волосы величественную фиолетовую камилавку.
Маерс еще с порога смиренно согнулся, сложил пригоршней руки для благословения и особым семенящим шагом, выражающим покорность и подобострастие, приблизился к Евлампию:
- Благословите, владыко, раба Божьего.
- Во имя Отца и Сына и Святого Духа, - владыка ухоженными перстами нежно коснулся темени Маерса, на котором чуть обозначилась лысина.
- Чрезвычайно благодарен, владыко, что при всей вашей занятности нашли минутку, чтобы принять меня. Я только что из Кельна и привез вам нижайший поклон от отца Марка, который является моим духовником и наставником.
- О, отец Марк! - радостно воскликнул владыка, этим возгласом стряхивая с себя весь нарочитый налет святоотеческого многомудрия, которым были пропитаны его недавние наставления. - Это поистине добрый и светлый авве, чуждый предрассудков европеец, с которым мы обсуждали тему единения церквей. Помню, мы гуляли ночью у Кельнского собора, и его готические поднебесные шпили заслоняли луну, и отец Марк сказал, что этот собор принадлежит всему христианскому миру, в том числе и русскому православию.
- Узнаю отца Марка, его широту и духовную щедрость. Но все-таки, посмею утверждать, это плод католического европейского гения, да простит меня отец Марк, - Маерс смутился и стушевался, посягнув на авторитет почтенного вероучителя. Но владыка тут же ободрил его:
- Откровенно говоря, я думаю точно так же. Я провел в Европе не один год, и могу оценить всю духовную мощь католичества, его исторический опыт, его вклад в мировую культуру. Пусть меня не слышат отцы, - Евлампий кивнул на стоящих в стороне отца Ферапонта и отца Пимена, - но ничего прекраснее готики я не видел, будь то соборы Кельна, Толедо, Парижа или Венеции. С ними не сравнить наш Успенский, или Василий Блаженный, или Покрова на Нерли. Все-таки католичество ближе к небу.
Маерс восторженным вздохом выразил согласие, всем своим видом показывая, как неописуемо счастлив обнаружить единомыслие с таким просвещенным духовидцем, как владыка.
- Так с чем вы пожаловали, сын мой? - ободрил его Евлампий, не без удовольствия видя восторженное замешательство гостя.
- Пожаловал к вам, владыко, со смиреной просьбой, не надеясь на ваше согласие, рискуя вызвать ваше гневное отторжение и решившись на это лишь по наущению и благословению отца Марка, - Маерс заикался, робел, не находил в себе сил высказать просьбу. Так что владыка вынужден был еще раз его ободрить:
- Не смущайтесь, сын мой, в чем просьба?
- Вам несомненно известно, владыко, что в ваш замечательный город в скором времени прибывает с визитом богоспасаемый наш Президент. И к его приезду усилиями европейских и отечественных устроителей, при поддержке губернатора и уважаемых граждан города, приурочен праздник искусств с участием знаменитых на всю Европу музыкальных групп, художников-модернистов и театральных труп. Праздник мгновенно превратит скромный губернский город в столицу европейской культуры, и наш Президент, по духу истинный европеец, откроет фестиваль. Так вот, владыко, не согласились бы вы благословить начало праздника, придать ему, если так можно выразиться, христианский характер. Хотя, конечно, я понимаю всю неожиданность для вас моей просьбы, быть может, даже ее бестактность.
- Отчего же! - оживился Евлампий. - Я вовсе не чужд современного искусства. Более того, когда я подвизался на австрийском приходе в Зальцбурге, я пел в составе группы "Воронье гнездо" песенку: "Не бойся, бэби, целовать свою маму". Это, скажу я вам, имело определенный успех.
- Как же, читал об этом в газетах, владыко. Вас называли тогда православным Элвисом Пресли.
- Наш Патриарх призывает православных не забиваться в тесноту церковной ограды, а идти в мир с проповедью. Каждый православный - это миссионер, и нужно говорить с миром на его языке. Святейший встречался с байкерами, а я в Зальцбурге сам сел на мотоцикл и промчался по предместьям, благословляя по дороге мирян.
- И об этом вашем подвиге с восторгом читал в газетах. Вас называли "православным байкером" и "Христовым гонщиком".
Владыке льстила известность, которая сопровождала его миссионерскую деятельность. Его лицо покрыли пунцовые пятна удовольствия. Он извлек серебряный гребешок с серафимами и расчесал свою шелковистую бороду.
- Должен вам сообщить, владыко, что на фестиваль в качестве почетных гостей прибудут два кардинала, из Ватикана и Толедо. Не будет ли для вас неприятной встреча с ними?
- Напротив. Новое поколение епископов, к которому я принадлежу, выступает за теснейшие связи с нашими католическими братьями. Мы преодолели средневековые суеверья и провозглашаем: "Христос один, и церковь его одна". Признаюсь вам, когда я был в Кельне, мы вместе с отцом Марком и местным падре отслужили совместный молебен в одном из притворов собора. Это было первое совместное богослужение православных и католических священников, и я испытал такое чувство, словно в собор вошел сам Спаситель.
Маерс перекрестился на образ, давая понять, как он счастлив, как преклоняется перед владыкой, бесстрашно бросающим вызов костному мракобесию и сектантству.
- Одна из танцевальных мистерий фестиваля, владыко, задумана, как истребление красной пятиконечной звезды, символа безбожной власти. На сцене лежит красная рубиновая звезда, полная копия той, что венчает до сих пор кремлевские башни. Вокруг нее маршируют красноармейцы в шлемах, работники НКВД, партийные вожди. Они передают друг другу масонский символ - молот и поют свой безбожный гимн: "Мы кузнецы, и дух наш - молот…" Появляется ангел, вырывает у них из рук молот, разгоняет безбожников и разящими ударами раскалывает звезду на множество осколков. Из-под расколотой звезды, как из-под плиты поднимаются все святомученики, - священники, белые офицеры, раскулаченные крестьяне, расстрелянные интеллигенты. Они начинают петь псалом, и молот в руках у ангела превращается в животворящий крест, с которым ангел ведет весь сонм воскрешенных на небо, к святому трону.
- Замечательно, - одобрил владыка, - быть может, эта мистерия, если ее увидит Президент, послужит скорейшему избавлению священного Кремля от этих масонских символов, а все кумиры безбожной власти будут вынесены наконец с нашей священной площади, дабы не смущали православный народ. И скажи ты ему, отцу Петру, - Владыка повернулся к секретарю отцу Пимену, - так и скажи, опомнись, старый дурак, добром прошу!
Владыка несколько секунд пребывал во гневе, но потом доброе расположение духа вернулось к нему.
- А что, это чудесное яйцо золотое, или позолочено? - спросил он, трогая пухлым пальцем сияющий подарок.
- Как можно, владыко. Подлинное золото девяносто шестой пробы, - воскликнул Маерс.
- И ладно. А то мода пошла следить за духовенством, какие часы мы носим, на каких машинах ездим, на каких тарелках едим. - Владыка взмахом руки освободил запястье от шелковой ткани, показав платиновые часы с бриллиантами на золотом браслете. Три стрелки - часовая, минутная и секундная, украшенные крохотными сапфирами, показывали обычный ход времен. Четвертая, с маленьким огненным рубином, показывала время, которое оставалось до конца света. - А хоть бы и на золотых тарелках и на серебряных "мерседесах". Не для своей гордыни, а во славу божью. Богатство - не грех, а бедность - не добродетель. Если человек богат, значит, так Богу угодно. А если беден, так и это Бог попустил.
Владыка посмотрел на часы, давая понять, что аудиенция завершается.
- Был рад знакомству. Благословение мое получаете. На праздник пожалую, а если выпишете из Австрии группу "Воронье гнездо", то исполню песню: "Не бойся, бэби, целовать свою маму". Что еще я могу?
- Еще самую малость, владыко. Известный итальянский католический скульптор Лоренцо Проскини сделал в абстрактной манере скульптуру сидящего Христа в багрянице. Позвольте несколько таких скульптур установить подле православных храмов и возле вашей резиденции?
- Как она выглядит? - поинтересовался владыка.
Маерс кинулся к дверям и щелкнул пальцами. Черноволосый араб внес в кабинет красную деревянную скульптуру, у которой вместо головы был небольшой цилиндр. Вокруг цилиндра, едва различимое, трепетало сияние. Оба монаха, отец Ферапонт и отец Пимен, пугливо перекрестились. Но владыка, понимающий современную эстетику Запада, чуждый ортодоксальных предрассудков, произнес:
- Вижу нимб, вижу багряницу. На древе распятый, сам есть древо, - и он протянул для поцелуя свою сдобную душистую руку, к которой подбежал Маерс, схватил персты владыки и трепетно поцеловал. Пятясь подобострастно, вышел.
Проводив гостя, владыка Евлампий отослал секретаря отца Пимена:
- Ступай, отче, и отредактируй поприлежней текст моей статьи в Журнале Московской Патриархии. Особо то место, где я хвалебно отзываюсь о святом Патрике. А ты, отец Ферапонт, поможешь мне.
Отец Пимен, пылая очами, вышел. А отец Ферапонт, потупив черные глаза, отворил дверь в соседнюю комнату, подле которой, как страж, сидел красный деревянный человек.
Комната была отделана розовым кафелем с огромным сверкающим зеркалом. Посреди стояло джакузи, перламутровое, словно морская раковина. Суровый монах включил воду, которая забурлила, заклокотала, вскипая на поверхности пузырями и брызгами. Плеснул из флакона душистую струю, которая превратилась в пышную пену с радужными пузырями. Подошел к владыке и бережно снял с его головы камилавку и панагию, отложив в сторону. Владыка мановением головы распушил золотистую копну волос. Отец Ферапонт запустил свои пальцы в бороду владыки, что-то поддел и осторожно отлепил усы и бороду, обнажив полный подбородок с ямочкой и розовые нежные щеки. Подхватил полы шелкового подрясника, потянул вверх, снимая облачение, и обнажилось пышногрудое женское тело с мягким дышащим животом и солнечным лучистым лобком.
Отец Ферапонт нетерпеливо снял с запястья женщины бриллиантовый браслет с часами, жадно обнял округлые плечи и стал целовать полные груди, хватать губами розовые соски.
- Ну полно, Ферапонтушка, приложился, и будет, - сказала женщина. Шагнула к джакузи, перенося через фаянсовый край полную и, тем не менее, грациозную ногу. Счастливо охнула, погружаясь в пену, из которой смотрели ее зеленые счастливые глаза, выглядывали блестящие плечи, а пунцовые губы дули на перламутровые летучие пузыри. - Ну иди же сюда, Ферапонтушка.
Монах разбросал по сторонам обременявшие его покровы, и его коричневое волосатое тело упало в джакузи, и там все смешалось, заревело, застенало, словно в кипящем нерестилище. Пена летела до потолка и стекала по розовому кафелю.
Маерс, садясь в машину, раскрыл перед собой ладонь. Навел на ладонь прозрачный, летящий изо лба луч. На ладони вспыхнул экран, на котором клокотало джакузи, из которого появлялась то полная женская спина с розовыми ягодицами, то свирепая бородатая голова с рыкающим ртом. Маерс дождался, когда кустодиевская красавица утомленно вышла из душистой пены. Монах, обмотав чресла махровым полотенцем, накинул на плечи купальщицы мягкий халат. Женщина вернулась в кабинет, где на столе красовалось большое золотое яйцо. С женским любопытством раскрыла яйцо и заглянула внутрь. Там лежал золотой пенальчик с французской губной помадой фирмы "Эсте Лаудер". Женщина раскрыла пенальчик и тронула пунцовые губки помадой.
Маерс ехал по городу П., и повсюду виднелись красные человечки. Они сидели на кровлях домов, свесив ноги. Стояли перед входом в городские учреждения, как красные гвардейцы. Устроились на ступенях храма, окруженные нищими. Одни из них замерли в позе бегунов на аллеях парков. Другие стояли на перекрестках, как постовые. На кладбищах, у заводских проходных, у витрин супермаркетов, - везде были красные человечки.
Горожане удивленно их рассматривали. Некоторые крестились. Другие показывали им "носы". Большинство же шло мимо, предаваясь своим заботам и хлопотам.
Маерс из машины глядел на красных человечков, довольно улыбаясь. Попросил араба-водителя остановиться. Вышел из автомобиля. Некоторое время задумчиво шел по тротуару, стараясь не наступать на трещинки в асфальте. Затем неожиданно подпрыгнул, ударил ножка о ножку, совершил в воздухе восемь поворотов, превращаясь в размытое веретено.
Приземлился. Сделал книксен. Одернул полы пиджака. Важно сел в машину и покатил, надменно приподняв подбородок.
Часть ВТОРАЯ
Глава седьмая
Антон Тимофеевич Садовников в прежние советские времена работал в секретном научном центре, который занимался космическими разработками и помещался в лабораторных корпусах и заводских цехах, составлявших гордость городской науки и техники.
Именно с этим центром связывала молва загадочные явления в небе, где вдруг появлялись сверкающие шары, светящиеся ромбы, млечные грибы и зеркальные медузы, которые плавали над городом, застывали над рекой, ныряли в воду и выносились на поверхность в буре огня и света. Одни утверждали, что это новое космическое оружие. Другие доказывали, что это американские космические разведчики. Третьи, из общества уфологов, уверяли, что это корабли пришельцев.
Когда сменилась власть, в город приехал с инспекцией самый влиятельный из молодых реформаторов и привез с собой группу американских инженеров, специалистов космической отрасли и офицеров разведки, изучавших советскую оборонную мощь. Американцы несколько недель работали в научном центре. И увезли с собой грузовик секретной документации, несколько грузовиков с приборами и опытными образцами и закрыли исследовательский центр.
Рабочие, еще недавно строившие звездолет, монтирующие космические телескопы и лазерные дальномеры, устроились в мастерские автосервиса и ремонтировали подержанные иномарки. Ученые и инженеры, - одни уехали в Америку и продолжали работать, теперь уже по американской программе. Другие отправились в Китай "челноками", но уже не космическими, закупали мешки с китайскими плюшевыми игрушками и махровыми полотенцами и торговали, стоя на барахолках. Третьи, не научившиеся торговать и не пожелавшие служить недавнему неприятелю, запили горькую, а несколько стариков не вынесли ужасного зрелища, когда из цеха вывозили белоснежный космический корабль, так и не прошедший заводских испытаний, и умерли, кто в петле, кто от разрыва сердца.
В прежних лабораториях разместились офисы торговых фирм. В огромном цеху, где раньше на стапелях красовался громадный, похожий на белую бабочку звездолет, теперь, драгоценный, как кристалл, расположился супермаркет и склады, наполненные иностранными телевизорами, диванами и костюмами.
И город П. постепенно забыл, что от него дороги уводили не только за Урал, в соседнюю Сибирь, но и ввысь, к звездам.
Антон Тимофеевич Садовников был из тех, кто, уйдя из научного центра, не уехал в Америку, не стал мелким торговцем, не повесился и не спился. Переселился из служебной квартиры в центре города на тихую окраину, в деревянный одноэтажный дом, где незаметно и скромно, без жены и детей, жил, добывая на хлеб тем, что преподавал рисование в сиротском приюте.
Он был высок, сухощав, с продолговатым лицом и упрямым прямым носом, на котором чуть выделялась волевая горбинка. Такое лицо с сухой загорелой кожей и тонкими складками у кончиков губ и в уголках глаз бывает у спортсмена, неутомимого в тренировках, чьи тонкие гибкие мышцы играют, готовые к прыжку и неутомимому бегу. Его глаза синего цвета смотрели сосредоточенно и пытливо, словно хотели увидеть в обыденных явлениях неявную скрытую суть. Но вдруг светлели до детской прозрачной голубизны, восторженно замирали, будто узрели что-то чудесное и небывалое, но это была всего лишь утренняя росинка на кончике придорожной травы, и он, наклоняя голову, любовался ее волшебными переливами.
Его сознание обладало способностью сосредотачиваться на явлении, осмысливать его до предела, где кончались возможности разума и явление превращалось в точку, не подлежащую дальнейшему уменьшению. Но из этой точки явление, как взрыв, расширялось до объема Вселенной, и разум, ликуя, купался в мироздании среди светил и галактик.