- Не нужно только, пожалуйста, богохульствовать. Прекратите бодлеровщину! - восклицала Наташа. Она хотела громкой игривой музыки, а ее то и дело заглушали.
- Бодлер тут ни при чем. Не нужно трогать Бодлера!
В Риткином голосе чувствовались угрожающие нотки. Она была единственным трезвым человеком, но звучала пьянее всех. Более всего Лиза опасалась, что врачебный запрет будет легкомысленно проигнорирован. По крайней мере месяц Рите нельзя было и смотреть на рюмку. Но пока Марго мужественно веселилась без капли внутрь. Разве что алкогольный дух вокруг мог проникнуть в нее сквозь поры, глаза и уши.
И был день первый Маргариты, то бишь сменился цвет, полоса жизни, давление в кровеносных сосудах. А Юнис исчез, и никто о нем не вспомнил и даже не обронил благодарного словечка. Только Елизавета погрузилась в неуместный элегический настрой. Она думала - почему ж я, дуреха, такая влюбчивая. И даже поухаживать за мной не успевают, и побегать, и хвост распустить. Будто мне не нужны прелюдии. А ведь нужны! Что ж я тогда вечно бегу-пыхчу впереди паровоза… Влюбчивость, вероятно, как восприимчивость к инфекциям, как ослабленный иммунитет, как жадное зачатие от самого первого сперматозоида… Что ж, быть может, это и к лучшему - ловить превратности жизни легко. Раньше сядешь - раньше выйдешь, быстро схватишь - быстро пропустишь сквозь себя, быстрей привыкнешь к стеклам под ногами и к алмазной пыли в пищеводе. Быстрей проживешь - быстрей возродишься.
И научишься, быть может, плести богатый узор не важно чего - любовей, интриг или просто житейских безобразий. Как обычно говорил Толик - стоит только ниточку вдеть в иголочку. И сейчас говорил, ибо подсел к Лизе, угадав ее тревогу, и, конечно, начал утешать ее по-своему. Он считал, что девичья грусть проистекает лишь от двух вещей - от месячных или их задержки. В какой-то степени он не ошибался. И Лизе было даже любопытно слушать его изуверские истории о давних и ближних подружках, которым никак нельзя было позавидовать, ибо первая любовь якобы исковеркала Толю окончательно и бесповоротно. Он вышел из той многоугольной любовной переделки дрянным и хитрым. С годами смягчился, но ни одна женщина уже не учиняла такого хаоса и смятения в Толином мире, как та веснушчатая девица в тельняшке, на два года старше, с низким басом. У них все получилось по-курортному, молодой Толик робел, девочка поманила его пальцем, и Толик попался. "Я так сильно кончил с ней, что мне даже стало грустно и муторно - кто она, мол, такая, чтобы с ней испытать блаженство на грани муки… я и не любил ее, но у меня больше так не было ни с кем… Я б ее и забыл, в остальном она ничем не блистала… но я помню. Вот и пойми, где кончается в человеке животное и начинается божественное… а быть может, животное и есть то, что от Бога. В молодости я думал - вот полюблю женщину и именно с ней узнаю великий оргазм… Ан нет, чушь все это, глупости студенческие. Человек физически устроен так, чтобы любить друг друга, только все портит дурацкая мораль, отделяющая душу от пениса…"
Лиза слушала, слушала и уснула, как от бабушкиной сказки.
Глава 13
Перевоспитание чувств
Прошли дни, и все будто не менялось в их маленьком мире. Маргарита, правда, собралась замуж. "Это у нее не в первый раз и не в последний", - вяло комментировала Елизавета Юрьевна. Она устала от событий и пока не жаждала перемен, по крайней мере - замужества Маргариты. Только не это! И все из-за ревности. Подруги детства, имеющие неосторожность остаться подругами, не в силах слушаться здравого смысла. Такая дружба - уже патология, уже сладкое зло, вставляющее палки в колеса житейскому счастью. Друзья детства - в особой касте, они хранят близость на краю пропасти и готовы заранее простить друг дружке нож в спину из зависти. Один не должен обгонять другого ни в чем, иначе… кто знает, что может творить подсознание, и порой желание неизреченное - уже оперившаяся птица, и какой гадости только не пожелаешь мельком, чтоб сохранить себе товарища по играм.
Грех великий - Лиза знала, - но счастья Маргарите не желала. Пока. Ну пусть они полюбят одновременно, но только не сейчас, когда у одной гладко, а у другой - ком в горле. Да будет Провидение хоть здесь милосердным!
Надо заметить, Елизавета прибеднялась. Делишки медленно, но верно заковыляли в гору, столбик ртути пополз вверх - только неизвестно, на каком-таком термометре и что сия шкала значила. У движения нет ни плюса, ни минуса, или попросту плоды пожинаются позже. Лиза с Ритой почистили перышки и устроились в нехитрую конторку - сновать туда-сюда, демонстрируя коленки, что-то печатать, куда-то звонить. Рита сначала тушевалась, рассказывала о себе небылицы, вкрадчиво перешла с начальником на "ты" и даже на "Мишка" и в конце концов выбрала местного водителя. Это было слишком в ее стиле - полюбить рафинированного юношу неприхотливой профессии. То бишь простоватая форма затейливого содержания. Впрочем, затейливость большей частью проявлялась в воинствующем вегетарианстве, а Елизавета вообще сторонилась этого субъекта, зная, что относительно мужиков они с Марго на вкус и цвет не товарищи.
Про деньги Марго не вспоминала. Зато вспоминала Лиза, отъедаясь по вечерам у Юниса. Он был по-прежнему прекрасен и молчалив, но ведь это еще не значило, что забывчив. Конечно, он и жестом не обмолвился, и что за пустяк - деньги, когда Ритка воспряла духом и новый мальчик обещал ей саксофон, вожделенное подержанное удовольствие!
Юнис уже не делал предложений, но Лизе позволялось все. Или почти. Он даже послушался ее и купил билеты в балет. Лиза сама от себя не ожидала такого хода, но, видать, чтоб прилично обставить воссоединение мужчины и женщины, непременно требуется мимолетное прикосновение к прекрасному. Даже более чем мимолетное - если учесть, например, что три действия сидишь в буфете.
Но в театр они так и не пошли, шуршали листьями у разливочной и разговаривали. О жизни. Юнис бормотал, сдвинув брови, что он боится приближаться к Елизавете - вдруг она сбежит. Лиза озадаченно молчала, не зная, как объяснить, что сбегать она не собиралась, даже напротив… Юнис каждый день звонил бывшей жене. Зачем же тогда еще Лиза, разве что в роли запасного игрока. Она не обижалась, ей вообще было лень сейчас ставить точки над "i". Когда есть кто-нибудь белый и пушистый, в смысле привечающий и кормящий, - какая разница, кем он приходится тебе в иерархии запутанных людских отношений и кем приходишься ему ты. Хоть горшком назови… только слово ласковое скажи, пусть и лживое, но щадящее, как режим у больного ребенка.
Они повадились в эту разливушку - не ради хмельных паров, а для доброго ритуала, для чинного шествия туда под ручку, ради Лизиной ладони, лежащей на шершавом драповом рукаве. Перчаток она не носила, какие имела - не нравились, а нравились дорогие, и было бы славно положить руку в хорошей перчатке, посему как нет эротичнее детали в одежде, чем вторая кожа руки, особенно длинная, до локтя, потому как умело ее снять - позволить по капле представить море, любой стриптиз, то есть любые изощрения страсти… Перчаток не заимела, приходилось мерзнуть и прикидываться беспомощной, потому что озябшей, когда Юнис, спохватываясь, принимался мять ее пальцы в своих ладонях. Греть. Бессмысленно, хотя и приятно. Лизины ладошки с младенчества холодели. Она будто и родилась с этими мертвыми лапчонками, с ледышками вместо костяшек. Чтобы их растопить, нужна была мартеновская печь. Они были настолько холодны, что даже забывали мерзнуть зимой. Но когда сердечным жестом их хотели согреть - нельзя же было противиться, глупо на все отвечать правдой. Нужно ведь иногда прикинуться нормальной.
Так они с Юнисом и любили друг дружку - по мелочи…
Глава 14
Дуб, орех или мочало - начинаем все сначала
Гром разразился нежданно-негаданно. Сначала новая кошка столкнула единственные в доме часы - прямехонько в огонь. Газ у Наташи горел без передышки - ради тепла, не взирая на общее легкое обалдение и тяжесть в висках. Лучше угореть, чем замерзнуть, - видимо, это было принято за аксиому. С утра Лизе расхотелось на работу, один день - можно, тем более она собиралась увольняться. Когда-нибудь. И в девять утра, в смраде горелой пластмассы, в сбившемся пододеяльнике, обнажившем грубое одеяло, показалось, что сегодня работать бесполезно. Даже делать вид бессмысленно. Время сгорело, какая может быть суета.
Наташа даже обрадовалась, и дитятко ее неожиданно взбодрилось, и, в общем, все возликовало оттого, что Елизавета Юрьевна решила прогулять. А тут еще позвонил Толик и обреченно спросил: "А Ритка вправду, что ли, лечилась?.." Лиза было вальяжно напомнила Анатолию, что сифилис нынче уже не в моде и вообще сколько можно ее пытать на эту тему. Да, мол, лечилась. На что Толик преспокойно сообщил, что переспал с дочкой Натальи Палны и теперь могут быть дети, да еще и с шанкром в придачу. "И что же теперь?.. - страдальчески вопрошал Толик, будто Елизавета была режиссером этой драмы. - Что я скажу Палне… она же меня растопчет! А Лялька мне теперь без конца звонит… может, у нее уже появились симптомы… Да, кстати. Можно, я у вас перекантуюсь денька три?.." - "Спрашивай у Наташи…" - "Спроси ты…"
Потом пришла Рита. Тоже с сюрпризом. Кающаяся Маргарита. Ей не удалось годичное монашество. И страшный призрак вновь посетил ее. То бишь рецидив… Какая-то укромная больничка диагноз подтвердила. Какая уж теперь работа.
У Лизы не было сил ни комментировать, ни толковать, ни утешать. У телефона теперь царствовал Толик. Он был сегодня весьма цветист - в бархатной жилетке, в бордовых брюках и с каким-то пошлым шарфиком на шее. Можно было заподозрить, что он собрался на педерастическую вечеринку "для тех, кому за тридцать". Рита не уступала ему - вся в коже, с зелеными ресницами. Похоже, все приоделись, чтобы достойно встретить Апокалипсис. Толик кричал, что нужно бежать из этой страны, а то врачи погубят младую жизнь. Одновременно он назойливо призывал подать в суд на Риткиных докторишек и мучился вопросом, "лечиться ли от сифона уринотерапией или пустить все на самотек". Болезни, дескать, затухают сами, если не оказывать им должного внимания. Но самое неприятное заключалось в том, что Толик нашел "своего парня-медбрата", который якобы и мертвеца на ноги поднимет, в смысле, что вылечит. "Я с ним договорился, идем все, плата щадящая". В голосе друга Лиза с опаской улавливала параноидальные нотки. Даже если бы Анатолий поклялся мамой в компетенции медицинского светилы, Елизавета Юрьевна этой рекомендацией ни за что бы не воспользовалась. А тут еще какой-то подозрительный медбрат, который, может, и исцелит мертвеца, зато уж живого скорее всего сведет в могилу. Толе нельзя было доверять ни в чем мало-мальски важном, а уж тем более в том, что касалось драгоценного бренного тельца. Это тебе не булавку к галстуку подобрать в белокаменном фирмастом магазине, когда мелочи и на метро не хватает. У Толика были экзотичные взгляды на здоровье. Здесь он находился где-то между средневековым деревенским лекарем и санитаром психушки. Почему-то любил с упоением вспоминать свою крестную, сделавшую самой себе семь абортов чайной серебряной ложечкой. "Лечение должно быть простым и действенным. Без мудрствований, без науки. Наука - от дьявола. Нужно дать Господу свободу выбора - исцелить естество человеческое или не исцелить. А то все эти новомодные открытия: лазеры, ультразвук, излучения, - просто мешают Богу. Иисус сказал в Вечной книге: искушает тебя рука - отруби руку…"
И Елизавета сказала: "Стоп! Верните шляпу и пальто, видал я ваши именины". Она набрала номер и с неожиданной нервной четкостью изложила последние новости. Юнис ответил: "Я перезвоню", - и сразу повесил трубку. Беспокойное сердце екнуло: "Прощай, Юнис".
Он перезвонил - не успели и портвейн распечатать. "Завтра в три у первой больницы. Пусть возьмет пеленку". - "Ах, да, разумеется… кого пеленать будем?" - неудачно сострила Лиза. "Не пеленать, а под попу подкладывать", - вдруг разозлился Юнис. "Хорошо… хорошо", - запоздало лепетала Елизавета. Уже обмякая и растворяясь в тупом отчаянии, которое обволокло глаза туманом, и выхода как будто быть не могло. И чем больше Лиза напрягалась, желая застенчиво скрыть минор, тем сильнее краснел нос и глаза наливались липкой мешаниной из ресничной краски. Рита с Анатолием встревожились, но уж лучше бы притворились слепыми, и так уже настряпали блинов комом, не первых и не последних. Впрочем, Елизавета Юрьевна и сама на этой стезе постаралась, чего уж там говорить. Господи, что ж за бред вечный, почему и пустое лукошко терять жалко?! Она вяло убеждала себя, что Юнис ей совсем не нравился, не нравились его руки, каждая, согнутая в локте, напоминала спайку двух сосисок. Не нравилась коренастая шея. Не нравился распухший рисунок губ. Но все равно хотелось простого и нечестного: чтобы он полюбил, а Лиза - необязательно. Подростковая мечта, часто бьющая бумерангом по лбу: обычно Лиза оказывалась "страдающим Вертером". И на плаксивый вопль "Почему?!" ответ был прост. Потому что. Оказывалась, и все. Внезапно чихала на карточный домик, перед тем как склеить уголки. Клялась себе: "Нет-нет, ни за что не скажу… не сделаю… не заплачу!" И тут же говорила, делала и плакала.
И только теперь себя на том поймала. И в конце концов, спасибо шанкру за это. Венерической темочкой Лиза добила Юниса Халитовича. Он уже давно морщился. Лиза подлила масла в огонь. Что ж, пора открыть чистую страничку. По вселенскому разумению, она всегда ценнее исписанной…
"Ребята, не пьем, лавочка закрывается, завтра к врачу", - объявила Елизавета. Невероятно, но ее послушались. "А можно мне тоже завтра с вами… к врачу", - промямлил Толик. "Можно, зайка, можно, всех вылечат…"
Лиза обреченно оперлась на подоконник. Внизу пропищал, как раненая сучка, соседский "Жигуль".
Глава 15
Зыбкие надежды, грешные мысли и благие намерения
Маргарита завороженно смотрела на докторшу, отчества ее не помнила, Юнис все время называл ее Аней и на "вы", почтительно прогибал перед ней шею, будто в замедленном поклоне, и держался слишком учтиво и просительно - можно было вообразить, что Юнис в свое время задолжал ей изрядную сумму, а теперь пришел занимать снова. Марго робко отвечала на Анины вопросы. Иной раз паузы затягивались, Аня терпеливо отводила глаза в изящных очках в сторону, догадываясь о том, что Рите стыдно, неловко и муторно от своей истории. Но у Ани настолько отсутствовала оценочная мимика, а только шустро ходила тоненькая чернильная ручка в ее пальцах, что казалось - Аня не врач, а прозрачная субстанция в голубоватом халате, снизошедшая из пыли небесной, легкая и безопасная. И сифилис для нее - такая же обыденная и заурядная неприятность, как разбитое блюдце или сбежавшее молоко.
Эти спокойные токи, исходившие от Ани или скорее всего только выдуманные нервическим воображением, выравнивали Маргаритину речь, сжигали страхи и расслабляли Риту до того, что она уже рвалась рассказать всю свою подноготную и разреветься в целительной горечи откровений. Но тут же одергивала себя, и от жесткого и моментального попадания в фокус потели ладошки и верхняя губа. Аня будто бы чувствовала и это…
"Ложитесь", - мягко и гостеприимно сказала Аня, будто предлагала чай с булочками. Смотрела она Риту долго, но без единого больного жеста. В отличие от фурии в консультации Аня не морщилась, не раздражалась, не хлопала Маргариту по ляжкам с окриком "Ну-ка расслабилась!", от чего обычно хотелось, напротив, еще больше окаменеть, шипя "Но пассаран". Ничего такого Аня не выделывала. И когда Марго слезла с кресла, она решила получше разглядеть столь редкий экземпляр отряда "Белых шапочек". Аня была небольшого роста, коротковолосая, со стальной осанкой, и глаза ее уголками опускались к скулам, отчего лицо приобретало страдальческий библейский оттенок. Обычная маленькая женщина с блеклой помадой, отрешенно снимающая перчатки, - но стоило замылить взглядом детали, как в этой эфемерной фигурке проступали непонятная надежность и сила, и Рита медленно вплывала в знакомое с детства потустороннее обволакивающее удовольствие, обычно приходящее, если кто-то нежно и потихоньку расчесывал ей волосы, задумчиво шуршал страницами или по-особому вдруг касался шеи. Это чувство Рита, как ни старалась, никогда не могла вызвать специально, будто оно не зависело от нее совершенно, а было во власти неизвестных безымянных сил.
"Вообще-то на ваш диагноз не похоже", - вывел Риту из оцепенения Анин голос. "Конечно, не похоже, - с готовностью подумала Рита, - пора вообще кончать с этой гнусной историей". Подумала - и изумилась, будто ощутила моментальное пробуждение от затянувшегося сна. Но тут же решила "уснуть" снова, нацепила на себя деланную невозмутимость, мол, теперь уж дудки, раньше времени ликовать не будем… За результатом нужно было явиться завтра.
Завтра. Ничто так не угнетало, как ожидание. Только что, покидая кабинет, Маргарита клялась себе - ни слова о забрезживших надеждах, как тут же и не сдержалась. Лизе сказать, конечно, святое дело, но смущал Юнис, уставившийся на Риту с вежливой неприязнью. Марго старалась не смотреть в его сторону, она знала, что здесь - пропащее дело, и ничего не изменишь, но что значит отвести глаза, если чуешь ненависть по запаху. Но за что, черт побери?! Никто ведь не просил Юниса о вспоможениях, чего ж теперь он гордо пыжится, как самец-топтун посреди курятника, и зыркает на Лизу с досадой. Мол, что, довольна, спасли твою огневушку-потаскушку? Ах да, разумеется. Ведь Лиза просила за подругу. И укоризненно сдвигала бровки, когда Марго издевалась над эстонской мыслью, прибегающей к финишу последней среди прочих. И лучше было бы Маргарите прикусить язык. Отплатить Юнису за заботу было нечем. Да если б и было чем - издеваться над благодетелем неприлично. Но не будь это Юнис - Марго целовала бы спасителю ноги. А так - что-то не то. Маленькая сверлящая душу деталь: Рите протянули руку, но несколько брезгливо. "Может, с жиру бесишься? - рассуждала сама с собой Маргарита. - Сиди и радуйся, дубина, тому, что есть…" Но гонорок в карман не засунешь, и Рита знала - уж ничего не поделаешь, - знала, хоть к гадалке не ходи: Юнис дал деньги не из доброты своей, не из христианских соображений, которых у него - и конь не валялся, а просто дабы швырнуть Лизе в мордашку неоспоримое доказательство - дескать, все друзья ваши в дерьме, и тут выхожу я в белом костюме!
Неблагодарность. Бог накажет. Но нельзя же себя заставить не знать, не чувствовать, не давить нарыв, если он есть. Перед Лизкой стыдно за такие мыслишки. А ей стыдно перед Ритой. Ей-то уж из первых уст известно, какого мнения Юнис о непутевой подружке. Рита была уверена, что разговорчики такие велись, еще как велись. И Елизавета Юрьевна, конечно, самоотверженно возражала. А потом зачем-то врала во спасение, делала невинные глаза и звала Ритку в гости "на эстонские харчи". "Устроим любовь втроем", - вздыхала Рита. "Да брось ты, он будет рад", - уверяла Лиза. Зачем…
Юнис, впрочем, не стал утомлять присутствием, посоветовал Рите не дарить завтра Ане дрянной коньяк, а лучше "птичье молоко". И пошагал по делам. У него, в отличие от остальных, были дела.