Водяной засуетился, нырнул и тут же оказался возле меня. Доверительно склонившись к уху, прошептал:
- Опять испугался, что ли? Сла-аб ты, парень. Ай шуток не понимаешь? - Он толкнул меня плечом, подмигнул: - А ты думал - так просто? Чаи с тобой буду гонять? Эх, ты-ы! - Пошвыркал носом, глянул искоса и сказал: - Ну, ладно. Об этом разговор ещё будет при случае. А теперь вот что узнать хочу: по собесовской линии пособие за производственный травматизм назначается ай нет?
Путая и обрывая леску, я ответил, что органы социального обеспечения подобными вопросами не занимаются, ибо это компетенция профсоюзов.
- А может, ты тогда ему пенсию определишь, да и дело с концом?
- Что вам ещё-то от меня надо?! - Раздражение моё достигло предела.
Новый знакомец сел на бережок, опустил ноги в воду и - как ни в чём не бывало:
- Дело такое, брат: со сплавконторой я сужусь. Скоро уж второй год пойдет. Из-за Тимоньки. Тоже случай получился: сидит это он в прошлом годе, как сейчас помню, в августе, на плоту, на солнышке греется. Ноги в воде, вроде как у меня теперь. Ну и работает, естественно! - неожиданно выкрикнул он.
- Какой Тимонька? - Я отодвинулся подальше от него. - Кем работает... сидит когда?
- А водяным работает, - втолковывал собеседник. - На речке водяным: кем же ещё?
- Н-ну. И что?
- А то! Сидит это, сидит, вдруг - трах! бабах! Не успел оглянуться - нога между брёвнами зажата. Он туда-сюда - орёт! Ладно, заметили душегубы-то, ехали обратно - ослобонили.
- Господи! Душегубы-то откуда?
- Как откуда? А катерники! Они, пока Тимонька сидел, катер подогнали, дёрнули, и на тебе - нанесли производственную травму. Полтора месяца в больнице вылежал - это тебе что?! Правда, в больницу и обратно за свой счет сплавконтора его возила, я уж выхлопотал: вроде как под статью сто пятьдесят восьмую его подвёл!
Совершенно ослабев, я дрожащим голосом промолвил:
- Надо... идти мне.
- Кодекс законов о труде - как же! Должны соблюдать. Вот скоро год, как насчёт больничного сужусь. Ишь, хитрые! Они это как производственную травму ему не засчитывают, - дескать, он не на своём рабочем месте находился. И служебных своих функций-де не исполнял. А я говорю: не-ет, ты обожди! Почему так - не исполнял? Он тебе не у гастронома был - у реки. На рабочем, значитца, месте. Тогда они ему в полном размере больничный должны оплатить.
- Вам разве зарплату платят?
- Да нет, - замялся собеседник. - Разве в деньгах дело? Главное - принцип выдержать. Я вот тут сосчитал маленько... - он полез в карман и вытащил ворох бумаг в непромокаемом пакете. - За каждый день Тимонькиной болезни причитается ему пять рублёв ноль семь копеек. Тютелька в тютельку.
- Как это вы подсчитали? - Мне как специалисту по финансам стало интересно.
- Это очень просто делается: взять, значит, количество кубов воды, обслуживаемой истцом Тимонькой, разделить на число лет беспорочной вахты, плюс за вредность - вроде водолазных - да ещё сверхурочные посчитай. А как же? - ни выходных, ни праздников мужик не знал! - вот оно и получается.
- У-гм! - с сомнением произнес я. - А не кажется вам, что сия методика не лишена недостатков?
- Может быть, может быть! - охотно согласился он. - Только куда же деться - другой-то нет! Ты дальше слушай: ну, не оплачивают и не оплачивают! И что же я делаю? - голос его сделался криклив и высокомерен. - Плаваю по Тимонькиному производственному участку и наматываю верёвки на катерные винты - план им на убыль свожу. Начальник-то с главным инженером по берегу бегают, лаются, а я им из воды кричу: "Сперва больничный оплатите! В полном размере! В соответствии с постановлением Госкомтруда от декабря шестьдесят первого года, номер четыреста восемьдесят три дробь двадцать пять!" И что бы ты думал? Моя взяла! Теперь уж я с ними почти в согласие вошел, только насчёт водолазных резину тянут. А заплотят, куда они денутся! - водяной хвастливо выпятил подбородок. - Одна беда: Тимонька меня больно бояться стал, вторую неделю прячется, не могу сыскать. Не понимает, дурак, что для его же счастья стараюсь. - Он снова всхлипнул. - Ты, мил человек, всё ж таки каков-никаков, а начальник, так уж замолви словечко, поимей к старику уважение. Мы ведь со своей стороны тоже не без благодарности. Рыбки-то хошь?
Я помялся и ответил, превозмогая неприязнь:
- Да оно неплохо бы.
- Ну уважу, ну уважу, - Он подскочил к воде, сложил руки трубкой и крикнул: - Тётенька Вахрамеевна! - С трудом вытащил на берег огромную щуку, сунул мне: - Держи!
Тётенька, однако, оказалась увесистой: килограммов на пятнадцать. Она шумно вздыхала, зевая зубастым ртом. Я взял её на руки и спросил у водяного:
- А как же удочки?
- Не беспокойсь! Будут в полной сохранности. Заглянешь как-нибудь и заберешь. Потолкуем ещё. А хозяину своему скажи: пускай своего жеребца не больно распускает. Ишь, забродил опять где не надо. Ненавижу!
Водяной топнул ногой и снова ушёл в воду. Возле островка ещё раз показалась его голова и пробубнила:
- А я теперь баиньки. Наставлю кругом себя этих машинок, что намедни в городе купил, пущай чистую воду гонят! - Он гулко захохотал и скрылся под водой - только пузыри всплыли.
Дрожью наполнилась моя душа от этого его неуместного смеха, и я, прижимая к груди подаренное водяным сокровище, опрометью бросился бежать с Вражьего озера.
Так и не могу сказать, вернее, вспомнить, где же я оставил старенькую Вахрамеевну. То ли отпустил в речку, когда переходил её, то ли потерял по дороге, то ли сама она как-то вывернулась из моих объятий - не знаю, но к дедову дому я прибежал и без рыбы, и без удочек. Настоящим уведомляю также, что хозяин, услышав рассказал о моём приключении, насупился, погрозил кулаком в сторону озера, проворчал:
- Ах ты, старая лягуха. Опять мои удилишки замылил!
Я возразил, что он не замылил, а обещался их постеречь. Но дед ответил:
- Как бы не так. Ишо ни одного удилишка обратно никому не отдал, сутяжная его душа. Встретишь у магазина - в глаза смотрит, стервец, по груди стучит: "Не брал!" А куда им деваться? Он ими дорогу гатит через топь на соседнее озеро - к Ферапонту, тамошнему водяному. Я зна-аю! - он помолчал немного и глухо добавил: - Ты туда не больно один ходи. Мало ли что... И сильно испугался, говоришь?
- Да, в общем-то. - нехотя ответил я. - Глаза зелёные, руки тянет, иди-и, говорит. А сам-то старый да один совсем. Жалко его, правда! Попроведать бы как-нибудь.
- Проведать его ещё! Вот увидишь, днями сам набежит. Не успеешь наскучиться. Выждет, когда Андрюхи не будет, и придёт. Они друг друга до нервности презирают. Руки, значит, тянет - иди, дескать. Ах, ты! Ты с ими сам-то, Генушко, покрепче будь, они слабых любят, всё играются с теми, кто послабже. Тут уж кто кого переломит. Держаться надо!
"Кто это - они?" - хотел спросить я, но вместо этого проговорил:
- Места тут у вас, однако...
- Места-те? - дед воодушевился, задышал, хлопнул себя по коленке. - Хоро-ошие. Ты, брат, нашу Хухрю ещё не слыхивал - вот оно, чудо-то настоящее где! Инда душа заходится. Такое уж ни в жисть не забыть, это точно!
- Это что, из самодеятельности? Местная солистка?
- Соли-истка! - Старик посмотрел на меня свысока. - Жаба, вот кто!
- Как? Кто жаба?
- Хухря и есть жаба. Жаба-повитуха. Слыхал про таких, нет? Вот уж поёт! О-о... - он закатил глаза. - Ну, ты городской, порченый, тебе такую красоту вряд ли понять.
- Почему не понять? - обиделся я. - Почему это некоторые думают, что красота доступна только их пониманию? Непременно хочу послушать эту, как её, Хухрю! Когда и как это можно сделать?
- Не торопись. Поживём - там видно будет.
Так что делюсь с Вами, Олег Платонович, своей мечтой: послушать пение такой знаменитой жабы, столь высоко ценимое хозяином. Тут дело даже не в эстетических моих потребностях, а в том, что хочется понять: действительно ли здесь налицо истинное искусство природы, или местное суеверие? Тем более, что раньше мне уже приходилось слушать звуки, издаваемые безобразными земноводными, вроде лягушек, но никакого наслаждения я от этого не получал, точно помню.
На другой день я, придя на работу, не утерпел и рассказал Олимпиаде Васильевне о случае, произошедшем со мною на озере. Она хоть и поглядела на меня как-то странно, но в общем отнеслась с пониманием: сказала, что всякое бывает: у неё сосед, например, в прошлом году, заглянув утром под кровать, где у него стояла бутылка на опохмеловку, увидал вместо неё чёрта. Его увезли лечиться в область, но люди по-разному считают: одни говорят, что это от алкоголя, а сама она думает, что и без чёрта тоже не обошлось.
И правда - что же такое на свете творится? Чем объяснить своеобразные свойства местности, на которой я теперь обретаюсь? Может быть, где-нибудь под городом проходит магнитная жила, и блуждающие в пространстве токи производят столь удивительные воздействия на окружающую среду? Вы уж, Олег Платонович, будьте добры, не обойдите вниманием мой вопрос и попытайтесь его объяснить с точки зрения Вашего отношения к действительности.
Потом Олимпиада Васильевна пошла по кабинетам и стала всем рассказывать, какой со мною произошел случай, а в конце рабочего дня меня вызвал к себе заведующий. Несколько раз прошёлся рядом и даже, кажется, принюхивался. Остановился и сказал как бы про себя:
- Портвейну в городе уже неделю нет. Водки же твой хозяин не употребляет - верно?
Я сказал, что - да, не употребляет.
- Так в чём же дело?! - вскричал товарищ Тюричок.
На этот вопрос я ответил, что не знаю.
- Может быть, запасы делают?
- Может быть. Хотя маловероятно: баня-то не поёт!
- Баня не поёт, - полувопросительно, полуутвердительно закачал головой заведующий. - Так я и думал.
Лицо его исказилось страданием, и он, наклонившись ко мне, шёпотом задал вопрос:
- В вашей семье запойных или душевнобольных не наблюдалось?
Подумав, я ответил, что душевнобольных, кажется, не было, но дядя Федя, муж маминой сестры, а моей тётки Агнии, иногда сильно, как она выражалась, зашибал, за что она его прогнала, и он теперь работает слесарем на автобазе.
Выслушав это, заведующий тяжко вздохнул и сказал:
- Нет, нам этого никак нельзя допустить. Надо принимать меры. На карте авторитет учреждения! - после чего ударил кулаком по столу.
Я спросил товарища Тюричка Акима Павловича, какие конкретно меры он собирается предпринимать, и сказал, что лично я со своей стороны могу внести в них свою лепту и уже набросал проект заметки в районную газету, где собираюсь описать происшедший со мной случай и поставить вопрос как о наведении порядка в местных водоёмах, так и об отдельных случаях нарушения трудового законодательства. Заведующий проникновенно посмотрел на меня, часто-часто заморгал, вытащил платок и вытер глаза. Слабым голосом произнёс:
- Иди...
Я подумал: сколь близки чувства, занимающие меня, сердцу каждого гражданина, не исключая даже ответственных товарищей! Тихо вышел, закрыл дверь, и уже в коридоре услыхал, как заведующий вызывает по телефону редакцию местной газеты.
Вот такие дела постигают меня на первых порах самостоятельной трудовой деятельности. Даже нет времени как следует отдаться любимому занятию - чтению писем классиков литературы. Читаю так, урывками. Питаюсь в основном дома. Старик вечером варит суп, но денег за это не берёт. Хочу купить ему какой-нибудь подарок, но какой - ещё не придумал, может быть, Вы посоветуете. Утром пью молоко и съедаю ломоть чёрного хлеба, а обедаю в здешней столовой, которая расположена напротив райсобеса. В ней на раздаче работает одна девушка, она мне кажется симпатичной. Светлая, немного кудрявая, особенно же на лице выделяются голубые глаза. Стан тонкий, походка лёгкая - в общем, производит впечатление девушки учтивой и самостоятельной. Сначала я не обращал на неё внимания, но однажды, а именно в прошлый вторник, когда мы пошли обедать, стоящая передо мной Олимпиада Васильевна сказала: "Валя, мне кажется, в котлетах недовложение". Валя тотчас позвала заведующую, и та доказала, что недовложения нет. Вот тогда я и обратил внимание на эту девушку. Хочу пригласить её на танцы, но пока не знаю, как это сделать. Посоветовался с Олимпиадой Васильевной, она очень заинтересовалась этим вопросом и обещала подумать. Я, со своей стороны, тоже усиленно думаю об этом и всё-таки не знаю, как завязать знакомство. Наверно, в один прекрасный день я подожду её после работы и скажу: "Не соблаговолите ли Вы, любезная Валентина, согласиться доставить мне удовольствие разговором с Вами?" Перед этим я, разумеется, скажу "здравствуйте". И мы пойдём вдвоём с нею по тихим улочкам этого затерянного в лесах городка, беседуя и улыбаясь друг другу. Только не знаю, Олег Платонович, поймёт ли она. Увы, это не секрет, что у некоторых людей моя манера разговора, образ мыслей и поведение вызывают недоумение и даже насмешки. Мамаше я о ней пока ничего не написал, потому что боюсь, что она будет ругаться.
Вечером занимаюсь по хозяйству: помогаю старику чинить забор, окучиваю картошку, чищу Андрея. Вообще отношения наши с Дементьичем самые прекрасные, видно, чем-то я ему приглянулся. Но за всем за тем не оставляю надежды в недалёком будущем встретиться с Вами в Вашей уютной квартире, и я сяду под висящею на стене рысьей шкурой в кресло, будем пить кофе; а может быть, я привезу в подарок от моего хозяина бутылочку особенно любимого им портвейна за номером семьдесят вторым и расскажу, как жил здесь - жизнью странной и упоительной.
Засим остаюсь
искренне уважающий Вас
Тютиков Г.
ПИСЬМО ТРЕТЬЕ
Здравствуйте, дорогой и любезный, добрейший друг мой Олег Платонович!
Добрый день, а может быть, вечер. Шлю Вам душевный привет и пожелания. Получил новое Ваше письмо и присоединяюсь к мысли о том, что многообразные проявления жизни в любой её сущности не должны приводить человека в испуг и недоумение, а, наоборот, радовать ум, получающий пищу для дальнейших размышлений, а также сердце, исполняющееся высокими душевными устремлениями. Это так.
Я много раздумывал над случаем, который Вы описали в своем письме. Помните - о том, как во время Вашей службы техником-топографом в полевой экспедиции, случай произошёл в одной из деревень, где была стоянка. Там мужик, пишете Вы, дружил с медведем несколько лет. Медведь к нему приходил из леса - обопрётся на забор, смотрит, ждёт, когда мужик с ним заговорит. А тот выходил к нему, садился на скамейку и разговаривал о своей жизни. И такая была дружба, что они под конец друг без друга совсем не могли. Но потом медведь не выдержал и задрал у мужика тёлку. Задрал, сел возле неё и стал печально ждать. Мужик вышел к нему, покачал головой, потом вынес ружье и убил его.
Из этого Вы делаете вывод, что взаимоотношения и обоюдные чувства человека и дикой природы возможны до определённого лишь момента. Может быть, Вы и правы, однако грустно, если это так...
Что касается меня, то я настолько закалился в нынешней моей обстановке, что уже как должное воспринимаю любой факт окружающей действительности, каким удивительным он ни казался бы.
К вопросу о Хухре. Мне удалось кое-что разузнать у деда. Поет эта жаба три дня в году, но прошли эти три дня или только ещё должны настать - я не знаю, он мне не говорит. И, тем не менее, я всё равно её услышу - я упрямый, Вы знаете.
Да, вот ещё: в своем письме Вы, ссылаясь на научные данные, опровергаете факт существования в наших краях жаб-повитух, так как зоной их обитания считается Западная Европа. Я, к сожалению, не очень силён в географии и биологии и не знаю, что ответить на Ваше недоумение; желание же моё, подстрекаемое теперь ещё и любопытством и страстью к истине, возросло. Может быть, это никакая и не повитуха, и тогда наука восторжествует наконец в этих местах, к нашему обоюдному удовольствию.
На днях получил получку и закупил в книжном магазине несколько томов писем классиков, которые и перечитываю вечерами с неизъяснимым удовлетворением. А ещё приобрёл подарок Егору Дементьичу - комнатную антенну для телевизора. Телевизора, правда, ещё нет, но я думаю убедить старика в необходимости этой покупки, потому что она расширяет кругозор. Когда я преподнёс ему подарок и высказал своё пожелание, он долго молчал и думал, затем произнёс: "Это верно!" - после чего натянул между рогами антенны бечёвку, нанизал на неё рыбу и отнёс сушиться на чердак. Ну что же, полезная вещь не должна оставаться без дела. Это было ещё до того, как мы с ним совершили путешествие в лес по одному интересующему нас вопросу. А случилось всё это дело вот как.
Вы помните, я писал про девушку, которая работает в столовой, её зовут Валя? Представьте же себе, что Ваш покорный слуга сделал попытку познакомиться с нею. Райсобес ведь находится напротив столовой, об этом тоже было писано, и из окон нашего с Олимпиадой Васильевной кабинета отлично виден весь пребывающий там народ. Так вот, на днях я под конец рабочего дня выглядел момент, когда посетителей в столовой почти не было, и, собравшись с духом, отправился туда. Подойдя к раздаче, я со всей серьёзностью сказал Вале следующее:
- Не соблаговолите ли Вы, любезная Валентина, разделить мой досуг сегодня на танцах?
Она долго смеялась (хотя ничего смешного я в своих словах не предполагал) и ответила, что, во-первых, я какой-то чудной, во-вторых, в четверг танцев нет, а в третьих, с какой это стати она будет делить досуги с клиентами - ведь клиентов много, а она одна. Тут я пытался доказать, что я только отчасти клиент, а вообще-то молодой специалист и имею финансовое образование, но она в ответ посоветовала лучше как следует поесть, если уж сюда зашёл. Я не стал спорить, взял полпорции щей обыкновенных и две котлетки с гарниром и соусом пикантным и с расстройства скушал эту пищу, но без всякого аппетита. Это моё расстройство не прошло мимо глаз Олимпиады Васильевны. Она начала меня расспрашивать. Я сначала не хотел говорить и молчал, но потом всё рассказал. Олимпиада Васильевна проявила глубокое сочувствие и дала такой совет: "Ты пошустрее, пошустрее - чего там, дело холостое!" Но этим её советом мне вряд ли предстоит воспользоваться, потому что шустрее, чем в этот раз, не могу себя представить. Со своими грустными мыслями я пошёл домой, долго сидел на крылечке и не шёл в избу, даже когда хозяин позвал есть суп: во-первых, потому что был сыт, а во-вторых, очень переживал из-за своей несуразности. Старик вышел, покачал головой:
- Заболел, ли чо?
Я не ответил. Тогда он сел рядом, запалил цигарку и спросил:
- Душа болит, ага? Меня тоже этта как пальнуло в бок - свету не взвидел, пра! В огород выбрался, глядь - а это ребятишки взлезли на забор всем гамузом - ну, он на них возьми да и повались. Барахтаются, орут, сопливые, смех и грех с ними. Так чего загрустил, Генушко, ай влюбился? - он развеселился, закашлял и ткнул меня локтем в бок. - Хорошо, если так. У нас девки гладкие, баские, нравность понимают. А могутные - о-о! - Старик зачмокал.
- Никакая она не могутная, - обиделся я.
Хозяин поглядел на меня со значением, приосанился:
- По работе сошлись, али как?
- Не по работе. Там всё больше старушки.
- Это верно, - сказал Дементьич. - Дочь-та хоть чья?
- Вот уж не знаю. Всё равно не любит.