Но поскольку Тулуза Вальморена абсолютное уединение не устраивало, время от времени он наносил визиты в кое-какие дома больших белых в Ле-Капе, самом близком к его плантации городе. Во время этих наездов в город он запасался всем необходимым для жизни в поместье и, скорее вынужденно, заходил в Колониальный совет поздороваться с равными себе - не более чем для того, чтобы имя его не выветрилось из их памяти, однако в заседаниях совета участия не принимал. Эти вылазки в город использовались им также, чтобы посмотреть в театре комедию и заглянуть на вечера кокоток - пышных куртизанок, француженок, испанок и мулаток, цариц ночной жизни, - а кроме того, пообщаться с открывателями новых земель и учеными, что появлялись на острове проездом по пути к другим, более интересным местам. Сан-Доминго визитеров не привлекал, но время от времени здесь появлялся кто-нибудь, кого привлекало изучение природы или хозяйственной жизни Антильских островов, и их-то Вальморен приглашал в Сен-Лазар, преследуя цель вновь насладиться, хотя бы и ненадолго, возвышенной беседой, подобной тем, что служили украшением его парижской жизни. Через три года после смерти отца он уже с гордостью мог показывать гостям свои владения. Запущенный хаос из больных негров и высохших посадок тростника ему удалось превратить в одну из самых доходных среди восьмисот плантаций на острове: выработка сахара-сырца, предназначенного на экспорт, увеличилась впятеро. Кроме того, он построил фабрику по производству рома, с которой отгружались бочки с отборным товаром, доверху наполненные напитком гораздо более чистым и изысканным, чем тот, что был в ходу. Гости проводили одну-две недели в топорно сработанном, но просторном деревянном доме, до последней клеточки тела пропитываясь загородной жизнью и возможностью оценить с близкого расстояния магию такого изобретения, как сахар. Защищаясь от жгучего солнца широкополыми соломенными шляпами и задыхаясь в кипящем влажном воздухе Карибов, они совершали конные прогулки по тучным выгонам, где с угрожающим свистом проносился ветер, а в это время рабы - резко очерченные силуэты возле самой земли - срезали стебли тростника, стараясь не повредить корни растений, чтобы не загубить будущий урожай. Издалека на фоне пестрых тростниковых зарослей, вдвое превышавших рост человека, они походили на букашек. Работа по очистке жестких стеблей, их измельчению в зубастых машинах, отжиму сока под прессом и его вывариванию в огромных медных ковшах, откуда выходил темный сироп, обладала особым очарованием в глазах этих городских жителей, которым до сих пор приходилось видеть сахар лишь в виде белоснежных кристаллов в своем кофе. Такого рода гости возвращали Вальморена в современность, рассказывая о последних событиях в Европе, с каждым разом становящейся для него все более далекой, о новинках науки и техники и модных философских идеях. Они приоткрывали для него маленькую форточку, чтобы он смог хотя бы одним глазком подсмотреть за тем, что происходит в мире, и оставляли ему в подарок книгу-другую. Вальморен наслаждался обществом своих гостей, но еще большее удовольствие получал после их отъезда - ему не слишком нравилось иметь под боком свидетелей и наблюдателей за своей жизнью и своей собственностью. Иностранцы смотрели на рабство со смесью отвращения и болезненного любопытства - чувствами, бывшими для него оскорбительными, поскольку сам он считал себя справедливым хозяином. И если бы они знали, как обращаются со своими неграми другие плантаторы, то согласились бы с ним. Он знал, что многие из них, вернувшись в цивилизованный мир, станут аболиционистами - убежденными противниками рабства, готовыми саботировать потребление сахара. Раньше, прежде чем он вынужден был поселиться на острове, его также шокировало бы рабство, если б он оказался посвящен в детали, но отец никогда не заговаривал на эту тему. Теперь же, когда на шее у него висело несколько сот рабов, его отношение к данному предмету изменилось.
Первые годы, когда Тулуз Вальморен вытаскивал Сен-Лазар из мерзости запустения, прошли как бы мимо, просто пролетели, и ему ни разу не удалось выехать за пределы колонии. Он утратил все связи с матерью и сестрами, за исключением редко и нерегулярно приходивших писем, написанных в том формальном тоне, который годился только на то, чтобы передавать информацию о банальностях каждодневной жизни и состоянии здоровья.
Он сменил пару администраторов, выписанных из Франции, - креолы считались коррумпированными, но этот опыт закончился полным провалом: один из них умер от укуса гадюки, а другой предался порокам - неумеренному питию рома и увлечению наложницами. Это продолжалось до тех пор, пока за ним не приехала его супруга, которая, не принимая во внимание никаких возражений, увезла его с собой. Теперь Вальморен пробовал на этой должности Проспера Камбрея, за плечами которого, как и всех свободных мулатов колонии, были обязательные три года службы в жандармерии - Маршоссе - организации, на которую были возложены обязанности по принуждению к соблюдению закона, охране порядка, взиманию налогов и преследованию беглых рабов. У Камбрея не было ни состояния, ни покровителей, и из всех возможных способов зарабатывать на жизнь он избрал довольно неблагодарное занятие - охотиться за неграми. Так и рыскал он в погоне за ними по этой земле с бешеным рельефом - чересполосицей враждебных человеку джунглей и крутых гор с обрывами, где даже мулы не могли передвигаться уверенно. Кожа у него была желтой, покрытой оспинами, волосы - курчавыми, цвета ржавчины, глаза - зеленые, вечно воспаленные, голос же был хорошо поставлен и мягок, как бы в насмешку резко контрастируя с его жестоким нравом и внешностью убийцы-головореза. От рабов он требовал унизительного пресмыкательства и в то же время холопствовал перед теми, кто стоял выше его самого. Вначале он интригами попытался завоевать уважение Вальморена, но вскоре понял, что их разделяет пропасть - и расовая, и социальная. Вальморен обеспечивал ему приличное жалованье, возможность властвовать и приманку - место главного надсмотрщика в недалеком будущем.
С появлением Камбрея у Вальморена появилось больше свободного времени - чтобы читать, охотиться и ездить в Ле-Кап. Он уже был знаком с Виолеттой Буазье, самой востребованной кокоткой города. Это была свободная девушка, имевшая репутацию чистой и здоровой, с африканскими корнями и внешностью белой. По крайней мере, с ней-то его не будет подстерегать судьба отца, погибшего от разжижающей кровь "испанской болезни".
Ночная птица
Виолетта Буазье и сама была дочерью кокотки - величественной мулатки, погибшей в возрасте двадцати девяти лет на клинке французского офицера (возможного отца Виолетты, хотя подтверждения эта версия так никогда и не получила), обезумевшего от ревности. Девочка начала свою профессиональную деятельность под присмотром собственной матери в возрасте одиннадцати лет; в тринадцать, когда мать была убита, она уже в совершенстве владела самыми изысканными способами любви, а в пятнадцать оставила далеко позади всех своих соперниц. Вальморен предпочитал не задумываться над вопросом, с кем резвилась его petite amie в его отсутствие, поскольку не был расположен оплачивать эксклюзивность. Виолетта, само воплощение вихря движений и улыбок, стала его капризом, его зазнобой, но он обладал достаточным хладнокровием, чтобы обуздывать свое воображение, - в отличие от того вояки, что убил ее мать, сломав себе карьеру и запятнав доброе имя. Вальморен довольствовался тем, что водил ее в театр и на мальчишники, куда белым дамам путь был заказан и где ее блистающая красота притягивала к себе взгляды. Зависть, которую он вызывал в других мужчинах, показываясь с ней рука об руку на публике, доставляла ему какое-то извращенное удовольствие; многие пожертвовали бы честью, лишь бы провести с Виолеттой целую ночь, а не один-два часа, как было заведено, но эта привилегия принадлежала только ему. По крайней мере, он так думал.
В распоряжении девушки была квартира в доме неподалеку от площади Клюни: второй этаж, три комнаты и балкон с ирисами, обведенный железной решеткой, - единственное оставшееся ей от матери наследство, если не считать нескольких платьев, имевших прямое отношение к профессии. Там она и жила, с некоторой претензией на роскошь, в компании Лулы - массивной, как шкаф, крепкой рабыни-негритянки, выполнявшей одновременно функции служанки и телохранителя. Самые жаркие часы дня Виолетта посвящала отдыху или служению своей красоте: массажи с втиранием кокосового молока, депиляция карамелью, масляные маски для волос, травяные настои для очищения голоса и взгляда. Иногда в порыве вдохновения вместе с Лулой она занималась приготовлением кремов, миндального мыла, наст и пудры для макияжа, которые затем продавала подругам. Дни ее текли медленно и бездельно. К вечеру, когда лишенные дневной силы солнечные лучи уже не могли вызвать нежелательные пятна на коже, если погода тому благоприятствовала, она выходила на пешую прогулку; в случае же дурной погоды прибегала к портшезу с парой рабов, который брала напрокат у соседки: это средство передвижения позволяло не испачкаться в конском навозе, мусоре и грязи на улицах Ле-Капа. Одевалась она скромно, чтобы не обидеть других женщин: ни белые, ни мулатки не отличались толерантностью к подобной конкуренции. Она отправлялась по магазинам за покупками или к причалам за контрабандными заморскими товарами, заходила к модистке, парикмахеру, а также навещала подруг. Под предлогом внезапно возникшего желания выпить стакан сока Виолетта появлялась в отеле или каком-нибудь кафе, где никогда не было недостатка в кавалерах, сгоравших от желания пригласить ее за свой столик. Ее связывали интимные знакомства с самыми влиятельными белыми господами колонии, в число которых входили и наиболее высокопоставленные военачальники, и губернатор. Потом она возвращалась домой - нарядиться и подготовиться к выполнению своих профессиональных обязанностей, а это было делом непростым, на которое уходило часа два. В ее гардеробе присутствовали наряды всех цветов радуги, пошитые из эффектных европейских и восточных тканей; имелись туфельки и сумочки под эти наряды, шляпки с перьями, расшитые китайские шали, меховые накидки, чтобы волочить за собой по полу, потому что использовать их по прямому назначению не позволял климат, а также сундучок с мишурными украшениями. Каждую ночь очередной счастливчик и друг - клиентом он не назывался - сопровождал ее на какой-нибудь спектакль и ужин. Потом они отправлялись на вечеринку, завершавшуюся ближе к рассвету. И наконец кавалер провожал свою даму до ее квартиры, где она чувствовала себя в безопасности, ведь поблизости на соломенном тюфяке спала Лула - чтобы услышать голос хозяйки и прийти ей в случае необходимости на помощь, а справиться она могла с любым разбушевавшимся мужчиной. Цена ее была всем известна и даже не упоминалась - деньги просто следовало оставить в лакированной шкатулке на столике, но от величины чаевых зависела следующая встреча.
В щели между двумя досками стены - помимо самой хозяйки, о тайнике было известно только Луле - Виолетта хранила замшевый футляр со своими настоящими драгоценностями и некоторое количество золотых монет, понемногу возраставшее, - запасы на будущее. Часть дорогих украшений была подарена Тулузом Вальмореном, которого можно было упрекнуть в чем угодно, но не в скупости. Вообще-то, Виолетта отдавала предпочтение бижутерии, чтобы не вводить в искушение грабителей и не давать повода для сплетен, но все же надевала драгоценности в тех случаях, когда проводила время с их дарителями. Зато носила, не снимая, скромный старинного вида перстень с опалом, надетый ей на палец как символ помолвки Этьеном Реле, французским офицером. С ним она виделась довольно редко, потому что Реле, командуя своим подразделением, практически жил в седле, но, если он оказывался в Ле-Капе, она ради него переносила свои свидания с другими друзьями. Реле был единственным мужчиной, с которым она могла испытывать чарующее ощущение защищенности. Тулуз Вальморен и не подозревал, что разделяет привилегию на целую ночь Виолетты с этим грубым солдафоном. Она же в объяснения не пускалась, да и перед выбором не вставала, поскольку эти двое не появлялись в городе одновременно.
- Что я буду делать с этими двумя, ведь каждый из них видит во мне невесту? - как-то раз спросила Виолетта Лулу.
- Такие вещи решаются сами собой, - проронила рабыня, глубоко затягиваясь своей сигарой темного табака.
- Или решаются кровью. Вспомни о моей матери.
- Ну, с тобой такого не случится, мой ангелочек, ведь я здесь, с тобой.
Лула была права: время само взяло на себя труд устранить одного из двух претендентов. Через пару лет связь с Вальмореном перешла в стадию нежной дружбы, лишенной страсти первых месяцев, когда он был готов загнать лошадей, лишь бы поскорей сжать ее в объятиях. Дорогие подарки стали редкими, и подчас он наведывался в Ле-Кап, не выказывая никаких признаков желания увидеться с ней. Виолетта не стала ему на это пенять, поскольку всегда очень ясно представляла себе возможные пределы их отношений, но контакты с ним рвать не стала - в будущем это могло пригодиться им обоим. Что касается капитана Этьена Реле, то он славился неподкупностью, причем в такой среде, в которой коррумпированность была нормой: честь продавалась, законы писались, чтобы их нарушать, и все исходили из того, что кто властью не злоупотребляет, тот ее не заслуживает. Цельность его натуры являлась препятствием к неправедному обогащению - обычному делу для людей в его должности. Даже соблазн скопить достаточно денег, чтобы вернуться во Францию, что он уже успел пообещать Виолетте Буазье, не смог заставить его отказаться от того понимания офицерской чести, которого он придерживался. Не задумываясь, Реле посылал на смерть своих солдат или подвергал пыткам ребенка, выдавливая из него информацию о матери, но никогда не прикоснулся бы к деньгам, которые не были заработаны честным путем. В вопросах чести и честности он был особенно скрупулезным. Он мечтал увезти Виолетту туда, где ее никто не знает, где никому бы даже в голову не пришло, что она когда-то зарабатывала на жизнь не слишком добродетельными способами, и где не бросалось бы в глаза смешение рас в ее крови: чтобы догадаться о том, что под ее светлой кожей пульсирует африканская кровь, нужно было обладать тренированным глазом жителя колоний.
Виолетту не слишком привлекала идея переезда во Францию: куда больше, чем злых языков, она опасалась холодных зим, к которым была непривычна. Но уехать вместе с ним она согласилась. По расчетам Реле, если жить он будет скромно, станет браться за рискованные, но и высокооплачиваемые операции и быстро продвигаться по служебной лестнице, его мечты и планы исполнятся. Он надеялся, что к тому времени Виолетта повзрослеет и уже не будет так привлекать внимание дерзостью своего смеха, чересчур озорным блеском черных глаз и ритмичным покачиванием бедер при походке. Никогда она не пройдет незамеченной, но, возможно, ей удастся вжиться в роль супруги отставного офицера. "Мадам Реле"… Он смаковал эти два слова, повторял их как заклинание. Решение взять ее в жены было не результатом тщательно продуманной стратегии, как все остальное в его жизни, но плодом столь мощного порыва, что это решение никогда не ставилось им под сомнение. Человеком чувства он не был, но давно научился доверять своему инстинкту, не раз выручавшему на войне.
Впервые Виолетту он увидел пару лет назад, в кипении воскресной рыночной площади, в окружении выкриков торговцев и толкотни людей и животных. В жалком театре, представлявшем собой деревянные подмостки, над которыми возвышался темно-лиловый тряпичный навес, важно расхаживал некий субъект с неимоверного размера усами и разрисованной арабесками кожей, а рядом с ним крутился мальчишка, во всю глотку расхваливая его достоинства как самого расчудесного и могущественного мага Самарканда. Это патетическое зрелище ни в коей мере не привлекло бы капитана, если б не Виолетта, которая оживляла картину своей искрометной энергией. Когда маг обратился к публике, призывая выйти на сцену добровольца, она расчистила себе в толпе зевак дорогу и с каким-то детским энтузиазмом поднялась на подмостки, улыбаясь и приветствуя веером публику. Ей только что исполнилось пятнадцать, но ее тело и манеры обнаруживали в ней опытную женщину, что не было редкостью в этом климате, в котором девочки, как и фрукты, созревали быстро. Подчиняясь распоряжениям фокусника, Виолетта залезла в ярко размалеванный египетскими иероглифами сундук. Зазывала - одетый турком негритенок лет десяти - захлопнул крышку и навесил на сундук пару массивных замков, после чего на сцену был приглашен еще один зритель, чтобы иметь возможность убедиться в их надежности. Самаркандец сделал несколько пассов плащом и тут же вручил добровольцу два ключа, чтобы тот открыл замки. Когда крышка сундука распахнулась, все увидели, что девушки в нем уже не было, однако через пару мгновений барабанная дробь, исполненная негритенком, возвестила о ее чудесном появлении за спиной публики. Все обернулись и с разинутым ртом уставились на девушку, которая возникла ниоткуда и теперь спокойно обмахивалась веером, опершись ногой о бочку.