ТИНА. У нас сегодня брачная ночь?
ПАУЧОК. Да, любимая.
ТИНА. Так меня еще никто не называл.
ПАУЧОК. Ты забыла… это было так давно.
ТИНА. Тсс!
ПАУЧОК. Что я могу сказать в свое оправдание? Я не был пьян. Я психически вменяем. Тогда что же? Я вам скажу: любовь - это наваждение, и завтра на моем месте может оказаться любой из вас.
Лора ничего не знала. В тот вечер она не отсиживалась у подруги, а были они все на даче. Как обычно, по выходным. Эта затейница ничем не рисковала, приглашая меня на субботу. Идея познать с моей помощью "всё-всё-всё" родилась в ее головке стихийно. Не знаю, чего здесь было больше: фантазий, навеянных мамиными рассказами, или духа соперничества, но операцию она провела по всем правилам военного искусства.
После этого признания, сделанного с веселым смехом, худшие мои подозрения вспыхнули, как тополиный пух от спички. То, чего никогда не допустила бы Лора, могла по неведению совершить эта дурочка!
ТИНА. Ты на меня так странно смотришь.
ПАУЧОК. Теперь я искал в ней другого сходства, но, хоть убей, не мог вспомнить собственного лица!
ТИНА. Что-нибудь не так?
ПАУЧОК. Ну что ты. Все прекрасно.
ТИНА. Ты такой замечательный. Я даже ничего не почувствовала.
ПАУЧОК. Когда они приезжают?
ТИНА. Ты куда? У нас еще вагон времени!
ПАУЧОК. Я вспомнил. у меня срочная встреча.
ТИНА. А можно я с тобой?
ПАУЧОК. Простыни. Забыла?
ТИНА. Да ну их. Скажу, так, мол, и так. Она у меня передовая, должна одобрить мой выбор, как думаешь?
ПАУЧОК. Я сам с ней поговорю.
ТИНА. А чего разговаривать? Ну трахнул ты меня, большое дело!
ПАУЧОК. Можно без этого стеба?
ТИНА. Ты любил меня, пламенно и нежно, во все дырочки.
ПАУЧОК. Вечером мне позвонила Лора. Если опустить непечатные слова, рыдания в трубку и проклятия в мой адрес, то останется протокольно сухая фраза: она подает на меня в суд за изнасилование несовершеннолетней дочери.
Тогда в кафе. она пришла сказать мне о Тине, но рассказы о моих подвигах отбили у нее всякую охоту. Задним числом все кажется просто, как апельсин. Не видеть очевидного! Тоже своего рода гениальность: упорно идти на красный свет.
ТИНА. Алло.
ПАУЧОК. Наконец-то!
ТИНА. Я все знаю.
ПАУЧОК. Где ты?
ТИНА. Они запретили мне с тобой разговаривать.
ПАУЧОК. Ты здорова? С тобой все в порядке?
ТИНА. Этот суд… они выкрутили мне руки.
ПАУЧОК. Солнышко. Любимая. Я так рад, что слышу твой голос.
ТИНА. Тебе могут дать от четырех до десяти лет.
ПАУЧОК. Как бы я хотел тебя увидеть!
ТИНА. Это невозможно. Они следят за каждым моим шагом.
ПАУЧОК. Ты здорова?
ТИНА. Не волнуйся. Ты-то как?
ПАУЧОК. Я хорошо. Очень хорошо. Вот. купил красивую игрушку, есть чем себя занять.
ТИНА. Послушай. Ты ведь не виноват, что так все получилось? Ну что же делать? Так фишка легла.
ПАУЧОК. Ты забыла дать мне рецепт своего коктейля.
ТИНА. Ты, главное, не падай духом. Может, еще обойдется?
ПАУЧОК. Конечно.
ТИНА. Извини, я больше не могу говорить.
ПАУЧОК. Лора, я люблю тебя.
ТИНА. Лора?
ПАУЧОК. Эта игрушка стоила мне семьсот "зеленых". "Рэндалл" 45-го калибра. Прошу обратить внимание: предохранитель справа. Для левшей вроде меня. Патроны фирмы "Магсейф". Продавец попался словоохотливый. "Что такое обычная пуля? - спросил он меня риторически. - Заткнул дырку пальцем и пошел. А этой можно вышибить мозги у слона. Мой вам совет: цельтесь в голову".
Вообще, в приличных домах так не делается. Надо было бы позвать всех моих "курочек", выпить с ними "посошок". Н-да. А потом я подумал: у меня есть вы. Тоже в некотором роде близость. Я всех вас люблю, красавиц и дурнушек, благополучных жен и разведенок, худых и толстых, высоких и миниатюрных, всех, кто недоласкан, недоцелован, недолюблен. Сколько вас там? Я вам позвоню!
…уже не позвоню.
В этой обойме было восемь патронов. Останется шесть. Помните: "…доколе смерть не разлучит вас"? Ложь, повторяемая из века в век. Смерть соединяет. "Ибо крепка, как смерть, любовь".
Я там был сегодня. Я должен был ее увидеть. Мне повезло, она была одна. В твидовой юбке, черных чулках и тонком свитере на голое тело.
ТИНА. Зачем ты пришел?
ПАУЧОК. Она здорово перепугалась.
"Я пришел, чтобы закончить пьесу", - произнес я тоном, который должен был ее успокоить.
ТИНА. А я тут при чем?
ПАУЧОК. Тогда я показал ей свою игрушку из вороненой стали. Она смотрела на нее как завороженная.
ТИНА. По-твоему, литература выше человеческой жизни?
ПАУЧОК. Я не знаю, где кончается одно и начинается второе.
Она еще что-то сказала. не помню. Все произошло очень быстро. Я перенес ее на кровать. Меня, помню, удивило красное пятно на простыне. "Ну вот, - подумал я, - так и не застирала!" Но вообще я все время смотрел на ее лицо.
Лицо, которое за столько лет совершенно не изменилось. Это что-то невероятное.
Представляете? Возвращается Лора и видит себя… спящую… а рядом листок из блокнота:
Луна невзначай
упала на дно пруда,
и стало их две.
2000
Ракурс
Стоило Алексею Федорову не выспаться, как он становился опасен. Прибалтийский рассвет застал его километрах в сорока от города. Ночь, проведенная за рулем, разбудила в нем мрачный азарт лихача, и он выжимал из своего "жигуленка" все, на что тот был способен. Шоссе было идеальным, и машин не много, но то, что они затеяли с майором, могло плохо кончиться. У майора тоже были "жигули", и он ни за что не хотел уступать. Военные народ самолюбивый, у этого же даже звезды раскалились добела, но против Федорова майор не тянул.
Алексею мало было обогнать соперника - один раз он так его подрезал, что тот едва не угодил в кювет. Затем пошла новая игра: "жигуленок" Федорова, точно кобыла, крутил задом перед носом у разъяренного майора, не давая тому обойти себя ни слева, ни справа. Был момент, когда майор решился на обгон и только чудом не врезался во встречный "КрАЗ".
- Дураков надо учить, - по-цыгански скаля зубы, пробормотал Федоров.
Он помахал в окно майору, которого, как щепку в водовороте, вертело на шоссе, и сбросил газ. Отлились ему слезы майора. Шедшая перед ним "Волга" неожиданно сбавила скорость, он ударил по тормозам, но тормоза отказали, он на отчаянном вираже обошел "Волгу", и только тогда машина ему подчинилась. Подбежал водитель.
- Ты что, на тот свет торопишься?
Федоров молча сжимал руль.
- У тебя, чудозвона, отобрать бы сейчас права!
- Леша, что-нибудь случилось? - с заднего сидения поднялось заспанное женское лицо.
Водитель, чертыхаясь, вернулся в свою "Волгу".
- Ничего особенного. Так… тормоза, - Алексей постарался придать голосу оттенок беспечности.
- Давай в автосервис!
- Да ты что, Женька, мы через двадцать минут в городе.
- Леша…
- Глянь! Ты глянь, как чешет! - он прильнул к боковому стеклу. - Во дает… во дает…
- Где? - Женя тоже приклеилась к стеклу.
- Да вон же, вон!
"Жигули" быстро набирали скорость.
- Не вижу… А кто это был?
- А бог его знает.
В вестибюле гостиницы не было ни души, если не считать швейцара, оттиравшего грудью мужчину с лицом невыспавшегося бульдога. За перегородкой девушка-администратор подремывала, прикрывшись книгой. Федоров подкрался с "лейкой", с которой он не расставался, кажется, даже ночью, и щелкнул ее сверху.
- А? Вы кто? - дернулась девушка.
Алексей сунул в окошечко удостоверение.
- Фотокорреспондент журнала "Смена" и Агентства печати "Новости", - раздельно и выпукло, словно то было фонетическое упражнение, произнесла вслух администратор и схватилась за телефон.
- Директору сейчас не до вас, - подпустил туману Федоров.
Девушка мягко положила трубку с видом человека, к которому пришли описывать имущество.
- Так какой там мне, барышня, забронирован номер? - Алексей сменил гнев на милость.
- Ваша фамилия… Ах да, простите, - девушка сверилась с каким-то списком. - Пожалуйста, Алексей Георгиевич, - она протянула ему ключи. - Восьмой этаж, номер-люкс.
- Паспорт жены показывать не нужно?
- Ну зачем, я вам верю.
- Видишь, - Федоров повернулся к Жене, старательно разглядывавшей скучную памятку, пока он разыгрывал этот спектакль, - мне верят на слово даже администраторы в гостиницах.
Женя послала девушке за перегородкой мимическую телеграмму - "Не взыщите тчк неисправим тчк" - и шагнула к лифту.
Она сушила феном волосы, Федоров висел на телефоне.
- Светика не разбудите?.. О, нас еще узнают. Замуж не вышла?.. Тоже красиво. А он?.. - Алексей одобрительно поцокал языком. - Сегодня, старушка, у меня цугцванг, я тебе еще звякну… Птичка? Вылетит птичка, а как же!
Он полистал записную книжку, набрал номер:
- Девушка, вам не нужен чай марки "СВ"?.. Грузинский, свежеворованный… Угадала, дорогая! Федоров собственной персоной. Ты завтра как?.. Да, девочка моя… Понял, буду как штык.
Федоров перелистал несколько страничек.
- Мне выйти? - Женя выключила фен, зрачки у нее потемнели.
- Зачем? - он уже крутил диск и не сразу понял, о чем это она. - Ты, может, подумала?.. Хэлло! Это есть Владас? - забасил он в трубку, изображая из себя иностранца. - Я бы желал приобрести у вас картину… вальюта, конечно, но не очьень твердая… - он утробно зарокотал, довольный собой. - Федоров, он самый, - сказал он своим обычным голосом. - Когда увидимся, дорогой?
- В такую рань морочишь людям голову, я б тебя убила, - Женя снова включила фен.
- Заметано, - говорил в трубку Алексей. - А вот это - увы и ах. Да, старик, без меня… Не расстраивайся, жена у меня пьет за двоих.
- Ну, знаешь! - вскинулась Женя.
- Да вот, женился, - сокрушался Алексей. - Влип - не то слово… Ага, до завтра.
- Никуда я с тобой не пойду, - отрезала Женя, как только он положил трубку.
- Само собой, - согласился Алексей. - Ты сядешь за руль, а я буду пить, чтобы спасти твою репутацию.
Женя выключила фен.
- Федоров, ты монстр.
Терраса, где они пили кофе, подставила горбатую спину августовскому солнцу. Федоров сменил в "лейке" диафрагму.
- Как насчет по чуть-чуть?
- В такую рань? - изумилась она.
- Тогда отнеси, будь другом, пустую тару, а я пока перезаряжу. - Видя ее недоумение, он развел руками: - Самообслуживание - как в лучших домах.
У бармена подобное рвение вызвало умеренную похвалу, которой не жалко для ученика-второгодника. Поняв свою промашку, Женя обернулась, чтобы сказать мужу все, что она о нем думает, - так он ее и сфотографировал: с открытым ртом и растопыренной пятерней, на миг ослепшую от солнца.
Они бесцельно бродили по городу, заглядывая в палисадники, коверкая вслух непонятные объявления, прицениваясь к местному кальвадосу. Инициатива тут принадлежала Жене, поскольку Федоров, верный себе, внаглую щелкал прохожих. Так они дошли до костела.
Женя, перекрестившись по-русски, прошла в гущу прихожан и села, как они, сложив перед собой домиком ладони. Удивленный таким поворотом, Федоров протиснулся к кафедре, с которой ксендз кропил свою паству латынью, и стал украдкой наблюдать за женой. Она молилась страстно, сосредоточась на какой-то выстраданной мысли, и лицо ее, освобожденное от скорлупы буден, было нежным, как семечко подсолнуха.
Федоров устыдился своей роли соглядатая и вышел во дворик. Меж папертью и двумя захоронениями, обозначенными черными зеркальными плитами и черными же крестами, шла бойкая торговля четками. В костеле заиграл орган. В ограду вошла чопорная дама с мальчиком лет пяти (щегольской костюмчик, жемчужные запонки), за которым тянулась цепочка хлебных крошек, - не иначе проковырял в кармане дырочку. Вокруг уже суетились воробьи.
Выйдя из костела, Женя нашла глазами мужа и села подле на скамейке. Федоров подождал для приличия, а потом сказал, глядя поверх черепичных красных крыш:
- А для меня они чужие. Они как будто знают то, чего не знаю я, а главное, и знать не должен. Они меня… не впускают, понимаешь?
- Наверно, важно самому сделать первый шаг. Что-то должно подтолкнуть. Ну, как тебе объяснить? Вот я… разошлась, через месяц умирает мама. Я одна, а тут еще этот тип в сандалетах…
- Не понял?
- Он в них все лето ходил, на босу ногу. Выхожу на набережную, он за мной! Я в магазин, он стоит на часах!
- Приставал?
- Хуже - подпитывался.
- Как подпитывался?
- Обыкновенно. Как вампир. Те из своих жертв кровь пьют, а этот энергию.
- Ты это серьезно?
- Лешенька, ты не знаешь, как звучат шаги в огромной пустой квартире. У одиночества глаза велики. Мне и посоветовали: окрестись.
- Ты окрестилась, и мелкий бес сиганул с парапета Фрунзенской набережной, теряя в воздухе сандалеты.
Женя резко встала. Он поплелся следом, досадуя на себя за неуместную шутку.
В музее янтаря они застряли надолго. Когда через увеличительное стекло Женя разглядела разных мушек и комариков, засахаренных в густой медового цвета капле, она даже испугалась - вот, сунула нос в чужую эру! Но не удержалась, снова прилипла к окуляру.
- Леша, Леша, ты только глянь…
Он подходил, глядел.
- Красиво.
- Вот так и нас когда-нибудь будут рассматривать в увеличительное стекло - большие насекомые в янтарном соусе.
- Меня, пожалуйста, в винном.
Она на секунду оторвалась от микроскопа:
- Смерть, Федоров, не выбирают. Это дурной тон.
Он ничего не ответил, отвлеченный другим экспонатом.
На пятачке, где торговали мороженым, Алексей наметил жертву - замечательной невзрачности девицу, которая прятала то утиный свой нос, то угреватый лоб, то острые скулы, вероятно, рассчитывая если не одним махом, так хоть частями поправить ошибку природы. Она и пломбирный шарик ела как-то хитро, прикрыв рот ладошкой и ловким движением из-под руки тыча ложечкой куда надо.
- Ку-ку, - позвал ее Федоров, растопырив перед собой пальцы. - Ку-ку, - выглянул он из-за штакетника сложенных ладоней.
Девица сдавленно хихикнула, но бдительности не потеряла. Тогда Федоров пошел ва-банк: он подсел к ее столику и зашептал ей что-то на ухо, отчего девица зарделась. Тут она заметила, что креманка с мороженым уплывает от нее, и, вдруг забыв о всяком камуфляже, потянулась за ней обеими руками. Но еще быстрей сработал Федоров, выстрелив в нее из невесть откуда взявшейся "лейки".
- Сейчас задушит, - пробормотала Женя.
Но девица лишь, игриво взвизгнув, отемяшила его матерчатой сумкой. Она успела огреть его еще пару раз, пока он щелкал ее, уворачиваясь от ударов. Оба при этом хохотали, как ненормальные. Женя закусила губу.
- А карточки будут? - еще не отдышавшись, спросила девица.
- А адресок? - ей в тон спросил Федоров, фотографируя ее напоследок.
Тут Женя не выдержала.
- Девочка моя, - сказала она, вставая. - Это одна видимость, что он хорошо сохранился. Перед вами несчастный человек, обремененный болезнями и алиментами. Фотография - это единственное, на что Федоров еще способен, можете мне поверить. Пятьдесят копеек на черный день - неужели для вас это много?
Девица горохом высыпала на стол всю мелочь, и ее как ветром сдуло. Мороженое в вазочке таяло на глазах. Федоров помрачнел.
- Тебе не кажется, что ты мешаешь?
- Заводить знакомства?
- Работать.
- По-твоему, я должна молча смотреть, как ты…
- Можешь не смотреть, - грубовато оборвал ее Алексей.
В книжном магазине они разошлись по интересам: он завернул в отдел переводной литературы, а она остановилась возле книг по искусству.
- Сколько эта штукенция стоит? - парень лет шестнадцати, одетый в кожу, с серьгою в ухе, положил на прилавок французский альбом.
Продавец повертел книгу в руках:
- Двадцать пять - тридцать.
- Посмотреть можно? - Женя полистала страницы. - "L'oeuil"! - сказала она со знанием дела.
- Не понял? - повернулся к ней парень.
- По-русски "Ракурс", - пояснила она, заглядывая в список иллюстраций.
- Так ничего альбомчик? - уточнил парень.
- Ничего, - улыбнулась Женя.
Парень подмигнул своим дружкам, которые топтались в центре зала, словно демонстрируя изделия из кожи и металла.
- Ну, раз ничего, так вам он ничего не будет стоить, - он подчеркнул это вам.
- Ты хочешь сделать мне подарок? - она непроизвольно продолжала улыбаться.
- Думаю, не прогадаю, а?
Женя повела плечом.
- Вот и ладушки, - парень бесцеремонно разглядывал ее. - Будем считать, что договорились.
Она вспыхнула:
- А ты у мамы разрешение спросил? - Она положила альбом на прилавок. - Леша, ты там заснул? - сказала она чересчур громко и развернулась так резко, что едва не сшибла литовца с птичьим лицом, свидетеля этой сцены. Женя прошла мимо скульптурной троицы, заготовившей одну улыбку на всех.
- Я сейчас! - Федоров сидел на корточках в углу, разбирая завалы уцененной литературы.
Она не стала его дожидаться. Он нагнал ее на улице, на ходу листая купленную книжку.
Они сидели в кафетерии. Женя молчала, словно ждала вопроса, но Алексей ее ни о чем не спрашивал. Его внимание привлек неопрятный старик, купивший полторта и торопливо глотавший его большими кусками, точно опасаясь нахлебников.
Федоров зашел спереди, с "лейкой" наизготовку, в ответ старик повернулся к нему спиной. Новый маневр также не дал результата. Федоров помахал в воздухе рублем, как бы намекая на вознаграждение, но старик с испугу накрыл торт соломенной шляпой. "Все, - успокоил его жестом Федоров, - меня нет". И решительно двинулся к выходу, набросив на плечо лямку фотоаппарата.
Женя, готовая провалиться сквозь землю, хотела незаметно выскользнуть следом, как вдруг Федоров резко повернулся и щелкнул старика в тот момент, когда тот осторожно приподнял свою шляпу, чтобы невзначай не повредить кремовую надстройку.
- Леша, тебе сколько лет? - поморщилась Женя, когда они очутились на улице. - По-моему, ты помешался на сладкой жизни… коврижки, торты, мороженое!
- У нас медовая неделя, забыла? Хотя ты, конечно, не сахар.
- Вот как!
- Ну ничего, - примирительно сказал он. - Недолго мне с тобой мучиться.
- Да? А я-то надеялась.
Неопрятный старичок был забыт, а между тем этот снимок обошел потом многие журналы и даже получил премию на венецианском Биеннале. Снимок назывался "Иллюзионист".
Вечером Федоров привез жену к морю - смотреть на закат. На пирсе был весь город. Украдкой поглядывая на Женю, как будто намагниченную тонущим медным шаром, Алексей сидел как японский император, точно по его приказу совершалось это чудо.