Он не уверен, если она вернется назад. Она забрала свою сумку, а погода на улице теплая, на ней не было ни плаща ни куртки, когда она вошла в кафе, так что ничего не осталось от нее за их столом. Уокер решает подождать пятнадцать минут, и, если она не вернется за это время, он встанет и уйдет. А пока она просит официанта принести ему питье. Нет, в этот раз, не кофе, говорит он. Пиво.
Марго отсутствует уже десять минут. Когда она вновь появляется на ее стуле, Уокер замечает ее набухшие веки, матово блестящие глаза, но косметика вновь на месте, и ее щеки более не покрыты потеками маскары. Он думает: тушь Гвин в ночь дня рождения Энди; тушь Марго сентябрьским днем в Париже; потеки маскары смерти.
Прости меня, она говорит приглушенно. Эти вещи в твоем рассказе… я не знаю… я не знаю, что и думать.
Но ты веришь мне, да?
Да, я верю тебе. Никто не придумал бы такой истории.
Извини. Я не хотел огорчать тебя, но я подумал, ты должна знать о случившемся - на всякий случай, если вдруг надумаешь вернуться к нему.
Странным образом, я не сильно удивлена…
Борн бил тебя?
Однажды. Пощечина. Тяжелая, злая пощечина.
Только однажды?
Только однажды. Но в нем всегда была жестокость. Под всем его обаянием и резкими шутками - настоящая злость, настоящая жестокость. Тяжело признаться, но мне это нравилось в нем. Никогда не знать - верить ему или нет, никогда не знать - что он будет делать. Тогда он ударил меня только однажды, но дрался несколько раз, когда мы были вместе, с другими мужчинами. Ты видел его гнев. Ты знаешь, каким он становится, когда выпьет. Я думаю, он такой с армии, с войны, от того, что происходило во время войны. Пытки заключенных. Однажды он признался мне, что пытал заключенных в Алжире. На следующий день он все отрицал, но я не поверила ему, хоть и сделал вид. Первый рассказ был правдой, я знаю это.
А что за нож в его кармане? Это тебя не пугало?
Я принимаю людей, какие они есть, Адам. Я не задаю много вопросов. Если он хотел носить нож в кармане, я поняла, так надо. Он сказал, мир опасен, и мужчина должен суметь защитить себя. После того, что случилось с тобой той ночью в Нью Йорке, ты не будешь спорить с этим, да?
У моей сестры есть теория. Не знаю, правильная или нет, но она думает, что Борн затеял разговор со мной на вечеринке потому, что почувствовал сексуальное влечение. Гомоэротичное влечение, скажем так. А ты что думаешь? Права она или нет?
Возможно. Все возможно.
Когда-нибудь он говорил с тобой о влечении к мужчинам?
Нет. Но это ни о чем не говорит. Я не могу сказать тебе о том, что он делал до того, как я стала жить с ним. Я даже не могу знать всего и после того, как мы стали жить вместе. Кто знает, какие скрытые желания внутри каждого? До тех пор, пока этот человек не исполнит их или не скажет о них, у тебя нет ни малейшего понятия. Я могу говорить только о том, что видела своими глазами - и вот, что было. В самом начале нашей связи, у нас была любовь втроем. Эта была моя идея. Рудольф согласился, чтобы доказать, он способен на все для меня. Другим мужчиной был мой старый знакомый, с кем я когда-то спала, очень привлекательный человек. Если бы Рудольф увлекся им, он бы поцеловал бы его, правда? Он бы полез к его члену и обсосал бы его. Но ничего такого не было. Ему нравилось наблюдать за мной и Франсуа, я видела, как он возбудился, когда член Франсуа вошел в меня, но он не касался его сексуально. Подтверждает мой рассказ что-нибудь? Я не знаю. Все, что могу тебе сказать, когда мы увидели тебя на вечеринке в Нью Йорке, я сказала, что ты был одним из самых красивых молодых людей, встречавшихся в моей жизни. Он согласился со мной. Он сказал, что ты выглядишь, как страдающий Адонис, лорд Байрон на грани нервного срыва. Означает ли это, что ты ему понравился? Может, да, может, нет. Ты - отдельный случай, Адам, и то, что делает тебя исключением - ты сам не замечаешь впечатления, которое ты производишь на окружающих. Выглядит вполне правдоподобно, чтобы мужчина мог влюбиться в тебя. Может быть, это как раз то, что случилось с Борном. Но я не могу точно знать, потому что даже если он и влюбился, он никогда не сказал и слова об этом.
Он женится. Знаешь ли ты об этом? По крайней мере, он сказал о своем намерении в последний раз, когда я его видел.
Да, я знаю. Я знаю все об этом. Был последний довод покончить с нашей связью. До свиданья, шлюха Марго, привет ангелу Хелен Жуэ.
Похоже, ты все еще обижена…
Нет, не в обиде. Никак не пойму. Я знаю ее, видишь ли, я знала ее долгое время, и это не укладывается в моей голове. Хелен старше Рудольфа на пять-шесть лет, у нее есть восемнадцатилетняя дочь, и все, что я могу сказать о ней - она скучная, она обычная и очень порядочная. Хороший человек, конечно, хороший, многоработающий буржуа, с трагичной судьбой, но я не понимаю, что он находит в ней. Рудольф должно быть сходит с ума от скуки с ней.
Он сказал, любит ее.
Может, и любит. Но это не значит, что он должен на ней жениться.
Трагичная история. Что-то случилось с мужем, да? Я так до конца и не понял из его рассказа.
Жуэ - близкий друг Рудольфа. Шесть или семь лет тому назад он попал в автомобильную аварию. Сильно разбился, расколотый череп, разные повреждения внутренностей, но каким-то образом выжил. Или почти выжил. Он находится в коме с того случая, мозги не работают, на искусственной поддержке в госпитале. Уже столько лет Хелен не теряет надежду, но его состояние не улучшается; и, в конце концов, ее друзья и родственники убедили ее в разводе с ним. Когда все закончится следующей весной, она может снова выйти замуж. Для нее, наверное, к лучшему, но последний мужчина, о котором я могла подумать для нее, был бы Рудольф. Я провела много обедов с ними двумя, и я никогда не замечала никаких особенных чувств с обоих сторон. Дружба, да, но нет… нет… как же это слово?
Искры.
Точно. Нет искр.
Ты все еще о нем скучаешь, да?
Больше нет. После того, что ты мне рассказал сегодня.
Но скучала.
Да, скучала. Не хотела, но скучала.
Этот человек - маньяк, ты же знаешь.
Правда. Но какой закон запрещает любить маньяков?
Они оба замолчали - меньше слов, больше дум. Марго смотрит на ее часы, и Уокер представляет, как она скажет, что опаздывает на другую встречу и должна уходить. Вместо этого, она спрашивает его, есть ли у него планы на ужин сегодня, и, если нет, пойдет ли он с ней в ресторан? Она знает хорошее место на rue des Grands Augustins и с радостью разделит оплату, если у него недостаточно денег. Уокер хочет сказать ей, что это невозможно, что он не может больше видеться с ней, что они должны покончить с их знакомством, но у него нет сил для этих слов. Он слишком одинок, чтобы отказать ей, слишком слаб для отказа единственной знакомой ему здесь душе. Да, говорит он, он бы очень хотел поужинать с ней, но сейчас еще рано, нет шести часов, и чем бы они могли заняться? Чем угодно, говорит Марго, имея в виду буквально все, чего он хочет, а, поскольку более всего он хочет - лечь с ней в постель, он предлагает ей пройти в его отель, чтобы показать его до смешного задрипанную комнату. Мысли о сексе всегда близки Марго, и она быстро понимает намерения Уокера и демонстрирует согласие легкой улыбкой.
Я не была слишком добра к тебе в Нью Йорке, да? говорит она.
Ты была очень доброй ко мне. По крайней мере, некоторое время. Но потом, не очень.
Прости, я причинила тебе боль. Было плохое время для меня. Я не знала, что делать, а потом, внезапно, я захотела только одного - покинуть Нью Йорк. Не держи на меня зла.
Я не держу. Признаюсь, я был зол пару недель, но не более того. Я перестал винить тебя в моих бедах уже давно.
Мы будем друзьями, да?
Надеюсь.
Невозможно быть все время в напряжении, запомни. Каждую минуту, каждый день. Я не готова к этому. Я не уверена, что буду когда-нибудь к этому готова. Но сейчас мы здесь - друг для друга. Может быть, к лучшему.
По пути в отель Уокер понимает, что женщина рядом с ним - более не та Марго, которую он встретил весной в Нью Йорке. Он был прав, подумав об ее перемене в нынешних обстоятельствах - жизни в родном городе, трауре ее разрыва с Борном; и, после разговора в кафе, он видит ее более откровенной, более открытой и более уязвимой, чем он представлял ее до этого себе. И все равно, в предвкушении того, что произойдет в отеле - поднимаясь по винтовой лестнице, вставляя ключ в дверь, снимая одежды, видя обнаженное тело Марго, прикасаясь своей кожей к ее - он не уверен, что не совершил огромной ошибки.
Поначалу все идет не так гладко. Марго ничего не говорит о его комнате потому ли, что она слишком вежлива или безразлична к окружению, но Уокер не может остановиться от представления, что видит она, и он переполняется чувством позора, стыдя себя за то, что притащил ее в такое дешевое дрянное место. У него тут же портится настроение, и, когда они садятся на кровать и начинают целоваться, он теряет свой пыл. Марго отстраняется и спрашивает, если что-то было не так. Не пугай меня странностями, Адам, говорит она. Все должно быть легко, помнишь?
Он не может ничего сказать ей о своих чувствах к Гвин, что в тот момент, когда соединились их губы, он внезапно вспомнил последний поцелуй с сестрой, и, продолжая целовать Марго сейчас, у него лишь одна мысль в голове - он уже никогда не будет с сестрой.
Я не знаю, что со мной, говорит он. Мне грустно, отчего-то очень грустно.
Может быть, я пойду, говорит Марго, слегка касаясь его спины. Секс не должен быть обязательным, в конце концов. Мы попробуем в другой раз.
Нет, не уходи. Я не хочу, чтобы ты ушла. Подожди, я сейчас, обещаю.
Марго не спешит с уходом и постепенно он выходит из своей меланхолической тины, не до конца, может быть, но вполне достаточно, чтобы ощутить мужское начало, когда она стягивает свое платье, и он обнимает ее тело, достаточно, чтобы заняться любовью с ней, чтобы войти в нее и во второй раз; и в паузе они пьют красное вино прямо из горлышка бутылки, принесенной им ранее днем. Марго продолжает раздразнивать его рассказами об ее приключениях с другими женщинами, об ее страсти касаться и целовать большие груди (ее слишком малы), целовать и играть с женскими гениталиями, проникать языком в женские промежности; и, пока Уокеру трудно разобраться, если ее истории правдивы или лишь придуманы для его члена, он просто наслаждается ее рассказом, как раннее наслаждался постельной болтовней с Гвин в квартире на Уэст 107-ой Стрит. Он раздумывает над мыслью, что, может, слова не обязательны для секса, может, болтовня по сути лишь форма касания, и, может, образы, танцующие в наших головах, совсем не так уж и важны, чем тело в объятиях. Марго говорит ему, секс в ее жизни - единственное, ради чего стоит жить, что если бы она не могла им заниматься, то, скорее всего, покончила бы с собой от скуки и однообразия жизни. Уокер не отвечает ей, но, после второго соития, он понимает, что полностью согласен с ней. У него страсть к сексу. Даже в самые черные дни отчаяния он готов заниматься сексом. Секс - повелитель и искупитель, единственное спасение на свете.
Они так и не добираются до ресторана. После бутылки вина они засыпают и забывают об ужине. Рано утром, перед рассветом, Уокер открывает глаза и обнаруживает, что он один в своей постели. Кусочек бумаги лежит на подушке рядом с ним, записка от Марго: Извини. Кровать слишком неудобная. Позвони мне на следующей неделе.
Он спрашивает себя, найдет ли мужество для звонка. Потом, точнее, он спрашивает себя, найдет ли мужество, чтобы не позвонить, удержаться от желания снова увидеть ее.
Два дня спустя он сидит в уличном кафе на Saint-André des Arts, попивая пиво из бокала и делая записи в небольшой тетради. Шесть часов вечера, конец еще одного рабочего дня, и сейчас, когда Уокер начал чувствовать ритм Парижа, он знает, что это время - самое энергичное, время перехода с работы домой, улицы забиты мужчинами и женщинами, спешащими к своим семьям, к друзьям, к своим одиноким жизням; и ему нравится быть на улице с ними, окруженный огромным выдохом, заполнившим весь воздух вокруг. Он только что написал короткое письмо родителям и длинное письмо Гвин, а сейчас он пытается написать что-нибудь разумное о работах обожаемого им Джорджа Оппена, современного американского поэта. Он переписывает строки из последней книги Оппена:
Невозможно сомневаться в мире: он виден нам
И потому что он навеки
Он непостижим, и верю я, что этот факт смертелен.
Он собирается выложить какие-то соображения по поводу строк, но в это время тень ложится на страницу тетради. Он смотрит вверх, и там, прямо перед ним, стоит Рудольф Борн. Прежде, чем Уокер решает что-нибудь предпринять, будущий муж Хелен Жуэ садится на пустой стул рядом с ним. Пульс Уокера учащается. Он начинает безмолвно задыхаться. Это не должно было так случиться, говорит он себе. Если бы они случайно встретились. Рудольф, что, он должен был быть тот, кто заметит Борна, не наоборот. Он должен был идти в толпе, отвести глаза и скрыться незамеченным. Так он всегда видел себя, а сейчас он здесь, открытый, беззащитный, просиживающий свой глупый дурацкий зад, без никакой возможности притвориться, что Борна нет рядом, пойманный в ловушку.
Белого костюма нет, на его месте - желтоватого цвета пиджак и шелковый платок на шее зелено-голубой палитры в тон светло-голубой рубашке - как всегда, видавший виды дэнди, думает Уокер, все с той же ироничной ухмылкой.
Ну-ну, говорит Борн, фальшиво шутя, растягивая слова, чтобы усилить еще больше фальшь в его интонации. Какая встреча, Уокер. Какой сюрприз.
Уокер знает, что он должен начать говорить, но, как раз в это время, у него нет ничего сказать.
Я надеялся, что встречусь с Вами, продолжает Борн. Париж - маленький город, и это должно было случиться рано или поздно.
Кто сказал Вам, что я здесь? говорит наконец Уокер. Марго?
Марго? Я не говорил с Марго несколько месяцев. Я даже и не знал, что она здесь.
Кто же это был тогда?
Вы забыли, что я преподавал в Колумбийском университете. У меня там есть связи, и глава вашей Программы, так получается, - мой друг. Я ужинал с ним, и он рассказал мне о Вас. Он сказал, что Вы обитаете в какой-то блошиной дыре на rue Mazarine. А почему Вы не живете в общежитии? Комнаты, возможно, не такие большие, но, по крайней мере, там нет насекомых.
У Уокера нет никакого желания продолжать обсуждение его жизнеустройства с Борном, никакого интереса тратить время на разговор. Игнорируя вопрос, он говорит: Я не забыл. Я все еще помню.
Помню что?
Что Вы сделали с тем подростком.
Я ничего с ним не сделал.
Пожалуйста…
Один удар и все. Вы же были там. Вы видели, что случилось. Он собирался выстрелить. Если бы я не атаковал его первым, мы оба были бы мертвы.
Но пистолет был не заряжен.
Мы же этого не знали, да? Он сказал, что он выстрелит, а когда кто-то нацеливает на меня пистолет и говорит, выстрелю, я ему верю.
А парк? Двенадцать ран. Зачем Вы это сделали?
Я ничего не делал. Я знаю, Вы мне не верите, но у меня нет ничего общего с этим. Да, я отнес его в парк после того, как Вы убежали, но, когда я принес его туда, он был уже мертв. Зачем бы я стал бить ножом мертвеца? Все, что я хотел тогда - убраться оттуда чем скорее, тем лучше.
И кто же сделал это?
Ни малейшего понятия. Какой-то больной. Ночной гоблин. Нью Йорк - зловещее место, в конце концов. Мог быть кто угодно.
Я пошел в полицию. Несмотря на Ваше ненавязчивое предупреждение.
Я знал, что Вы пойдете. Потому и уехал так быстро.
Если Вы были невиновны, почему же Вы не остались на суд?
Зачем? Они оправдали бы меня в конце концов, а я не мог позволить себе потратить столько времени на защиту самого себя. Он должен был умереть. Он умер. Только и всего.
Никаких сожалений.
Никаких сожалений. Абсолютно никаких. Я даже не виню Вас ни в чем. Вы сделали то, что считали правильным. Ошибочно, конечно, но это уже Ваша проблема, не моя. Я спас Вам жизнь, Адам. Запомните это. Если оружие было бы заряжено, Вы бы до сих пор благодарили бы меня за все. Факт, что пистолет был не заряжен, ничего не меняет, правда? Пока мы думали, он заряжен, он и был заряжен.
Уокер решает согласиться с его словами, но все еще остается вопрос о парке, вопрос - как и когда тот подросток был убит; и у него нет никаких сомнений, что версия Борна о порядке событий не правдива - только из-за того, что все произошло не так быстро. Один удар ножом в живот может привести к гибели, но к медленной и немгновенной, что означает - Уилльямс был жив, когда Борн попал в парк, и потому дополнительные раны, добившие парня, могли появиться только от Борна. Только так. Почему кто-то другой станет связываться с ударами ножом по мертвому телу? Если Уилльямс все еще был живой, когда Борн ушел из парка, одна лишь вероятность, почему мог быть другой человек - слишком натянуто, но все же - если целью было взять деньги, а полицейские сказали Уокеру тогда весной, что ограбления не было. Кошелек парня был найден в его кармане, в нем - шестнадцать нетронутых долларов, отчего напрочь пропадает мотив денег. Зачем бы я стал бить ножом мертвеца? Потому что он не был мертв, а ты продолжал бить его ножом, пока не убедился в его смерти; и, даже тогда, закончив, ты продолжал бить его, разъяренный гневом, потому что ты был не в себе и наслаждался убийством.
Я не хочу больше об этом говорить, отвечает Уокер, доставая из кармана монеты, чтобы заплатить за пиво. Мне надо идти.
Как угодно, отвечает Борн. Я надеялся, что мы помиримся и вновь станем друзьями. Я даже думаю, что Вам понравилось бы проводить время с дочерью моей будущей жены. Сесиль - умная, образованная восемнадцатилетняя девушка - студентка литературы, прекрасная пианистка, как раз тот человек, кто Вам понравился бы.
Спасибо, нет, говорит Уокер, вставая из-за стола. Мне не нужны свахи. Вы уже один раз сосватали меня, помните?
Ну, если поменяете свое мнение, позвоните. Буду счастлив представить ее Вам.
В этот момент, как только Уокер поворачивается к уходу, Борн достает из нагрудного кармана его пиджака визитную карточку с адресом и телефоном. Вот, говорит он, протягивая карточку Уокеру. Все мои координаты. На всякий случай.
На короткое мгновенье Уокером обуревает желание тут же порвать визитку и выбросить на землю - так же, как он порвал чек в Нью Йорке - но решает не делать этого, не позорясь дешевыми жестами жалкого оскорбления. Он кладет карточку в карман и прощается. Борн молча кивает головой в ответ. Уокер уходит; солнце выстреливает лучами с неба и взрывается мириадами заноз расплавленного света. Эйфелева башня падает ниц. Каждое здание в Париже покрывается пламенем. Конец первого акта. Занавес.