К сожалению - нет, я думаю, что к счастью - разочарование было общим. В прошлом он был для меня очень привлекательным, по-своему неплохо выглядящим и очень близким к идеальному воплощению мужской уверенности и силы. У Р.Б. никогда не было стройной фигуры, но с годами, с последнего раза, когда я видела его, он значительно прибавил в весе, вагон лишних килограммов; и, когда он встал, приветствуя меня (шорты, с голым торсом, без носков и обуви), я была поражена величиной его живота. Огромный, величиной с медицинский шар для физических упражнений, а с потерей большинства волос на голове, его череп стал напоминать волейбольный мяч. Смешное сравнение, я знаю, но сознание всегда лепит странные образы; и то, что я увидела, когда он встал и подошел ко мне: человек, состоящий из двух округлостей - медицинский шар и волейбольный мяч. Сейчас он стал гораздо больше, но не превратился в ожиревшего, болтающегося складками кита - просто больше. Кожа на животе, вообще-то, выглядела плотно натянутой, и, за исключением наслоений вокруг его колен и шеи, он выглядел хорошо для мужчины его лет.
Через мгновение после первого взгляда, разочарование исчезло с его лица. Со всем апломбом опытного дипломата Р.Б. расплылся в улыбке, распростер свои объятия и обнял меня. Какое чудо, сказал он.
Это объятие было самым торжественным моментом вечера. Потом мы пили ромовый пунш, приготовленный Самуэлем (очень неплохой), я смотрела, как Р.Б. снимал закат (по-моему, бессмысленно), и затем мы сели ужинать (тяжелая еда, говядина в густом соусе, совсем неподходящая к такому климату - скорее для середины зимы в Эльзасе). Старая кухарка Нэнси - совсем нестарая, сорок, сорок пять лет - и мне кажется, у нее две работы в этом доме: кухарка днем и партнер в постели Р.Б. ночью. Мелинде чуть больше двадцати лет, и, похоже, слишком молода для второй работы. Она - прекрасная девушка, кстати, так же, как и красив Самуэль, высокая, стройная фигура со скользящей походкой; и с первого взгляда между ними нетрудно догадаться, что они вместе. Нанси и Мелинда принесли нам еду, Самуэль очистил стол и помыл посуду; и по прибытии блюд во мне нарастало чувство неудобности. Мне не нравится, чтобы слуги прислуживали мне. Мне становится не по себе, особенно в такой ситуации, когда трое работают для двоих, трое чернокожих работают для двух белых. Вновь: неприятное эхо колониального прошлого. Ну как тут можно избавиться от ощущения стыда? Нанси, Мелинда и Самуэль отнеслись к работе с холодным спокойствием, и хотя мне досталось много вежливых улыбок от них, они выглядели немного настороже, безразлично. Что они могли подумать о нас? Они, скорее всего, смеются за нашей спиной - и по праву.
Присутствие слуг расстроило меня, да, но не настолько, как сам Р.Б. После его теплого приветствия мне показалось, будто он не знает, что делать со мной. Он продолжал говорить, что я должно быть устала, что дорога вымотало меня, что путешествия - современное изобретение для разрушения человеческого тела. Я не стану опровергать, что я была устала и вымотана перелетом, что мои мышцы ныли от битвы с горой, но я хотела наговориться, чтобы вспомнить прошлые времена, как он написал в письме, но выглядело так, что он не хотел пускаться в воспоминания. Наш разговор за ужином был убийственно скучным. Он рассказал мне историю, как он набрел на Квилию и как купил этот дом, поведал об особенностях местной жизни, а затем прочитал лекцию о флоре и фауне острова. Поразительно.
Сейчас я лежу в кровати, затянутой белой сеткой от насекомых. Мое тело воняет препаратом OFF, противомоскитным средством, пахнущим токсичными и смертельными химикалиями; и зеленые, отгоняющие все живое, угли с обоих сторон кровати медленно горят, выделяя струйки дыма.
Я спрашиваю себя, что я тут делаю.
6/26. Ничего за два дня. Было невозможно писать, невозможно найти спокойный момент, лишь сейчас, когда я покинула Лунный Холм и на пути в Париж, я могу описать всю историю и дойти до горького конца. Горечь - это самое точное слово. Я чувствую горечь от того, что произошло, и я знаю, что эта горечь останется со мной надолго.
Все началось на следующее утро, утро после моего прибытия в дом, 24-го. За завтраком в столовой Р.Б. спокойно поставил свою чашку кофе, посмотрел мне в глаза и попросил меня выйти за него замуж. Это было так далеко от меня тогда, так неожиданно, что я разошлась в смехе.
- Вы шутите, сказала я.
- Почему бы и нет? ответил он. Я здесь совсем одинок. У тебя никого нет в Париже; ты приехала на Квилию и живешь со мной, я сделаю тебя самой счастливой женщиной в мире. Мы прекрасно подходим друг к другу, Сесиль.
- Вы слишком стары для меня, дружище.
- Ты уже была замужем за человеком старше меня.
- Ну и что. Стефан мертв. У меня нет никакого желания вновь становиться вдовой.
- А я не Стефан. Я крепкий. У меня отличное здоровье. Годы и годы жизни впереди у меня.
- Пожалуйста, Рудольф. Я не хочу говорить об этом.
- Ты забыла, как мы обожали друг друга.
- Я всегда хорошо относилась к Вам, но я никогда не была от Вас без ума.
- Много лет тому назад я хотел жениться на твоей матери. Но это был лишь повод. Я хотел жить с ней, чтобы быть поближе к тебе.
- Это смешно. Я была тогда ребенком - неловким, незрелым ребенком. Вы совсем не интересовались мной.
- Я очень хорошо скрывал это. Все почти что случилось, все должно было случиться, все трое хотели, чтобы случилось, а потом приехал в Париж этот американец и все разрушил.
- Нет, не из-за него. И Вы знаете это. Моя мать не поверила в его рассказ, и я тоже не поверила.
- Вы были обе правы, что не поверили. Он был лжец, хитрый злой молодой человек, решивший разрушить мою жизнь. Да, я совершал ужасные ошибки в моей жизни, но убийства того парня в Нью Йорке никогда не было. Я никогда и не прикасался к нему. Твой дружок все придумал.
- Мой дружок? Это смешно. У Адама Уокера были поважнее дела, чем влюбляться в такую, как я.
- И если вспомнить… я же и был тот, кто познакомил тебя с ним. Я думал, что тебе будет лучше. Какой глупый поступок.
- Мне и было хорошо. А потом я оттолкнула его от себя и оскорбила. Я сказала ему, что он свихнулся. Я пожелала, чтобы его язык был вырван из его рта.
- Ты никогда не рассказывала мне об этом. И правильно сделала, Сесиль. Я горд твоим поступком. Он получил, что заслуживал.
- Заслуживал? Что это значит?
- Я говорю об его стремительном отъезде из Франции. Ты знаешь, почему он уехал?
- Он уехал из-за меня. Потому что я плюнула ему в лицо.
- Нет-нет, не так все просто.
- О чем Вы говорите?
- Его выслали. Полиция поймала его с тремя килограммами наркотиков - марихуана, гашиш, кокаин. Не могу вспомнить, что именно. Менеджер того гнилого отеля выдал его. Полицейские обыскали комнату, и тут Адаму Уокеру наступила крышка. Ему оставалось или пойти под суд во Франции или покинуть страну.
- Адам и наркотики? Это невозможно. Он всегда был против их, он их ненавидел.
- Значит, не так, согласно полиции.
- А как Вы об этом узнали?
- Следователь был мой друг. Он рассказал мне об этом деле.
- Какое совпадение. А почему он захотел рассказать Вам о таких вещах?
- Потому что он знал, что я был знаком с Уокером.
- Вы все затеяли, да?
- Конечно, нет. Не смеши меня.
- Вы затеяли. Признайтесь, Рудольф. Вы были тем, из-за кого Адама выгнали из страны.
- Ты не права, моя дорогая. Я не скажу, что мне было жалко, когда он уехал, но я и не отвечаю за это.
- Это же было так давно. Почему же врать и сейчас?
- Клянусь могилой твоей матери, Сесиль. Я не был к этому причастен.
Я не знала, что и подумать. Возможно, он говорил правду, возможно, что и нет, но в тот момент, когда он начал говорить о могиле матери, я поняла, что больше не хочу находиться с ним в одной комнате. Я была слишком расстроена, почти готова расплакаться, слишком огорчена для продолжения разговора. Во-первых, его безумное предложение о женитьбе, затем - гнусные новости об Адаме, и, внезапно, я уже не смогла сидеть с ним за одним столом ни секундой дольше. Я встала со стула, сказала ему, что мне нехорошо и быстро удалилась в мою комнату.
Полчаса спустя, постучался Р.Б. и спросил, мог ли он зайти ко мне. Я замешкалась на мгновение, раздумывая, если у меня остались силы на препирания с ним. Прежде, чем я решила, раздался еще один стук в дверь, громче и настойчивее, чем предыдущие, а затем он просто открыл дверь.
- Я прошу прощения, сказал он, направляясь своей полуголой тушей к стулу в дальнем углу комнаты. Я не хотел, чтобы ты нервничала. Боюсь, это был неправильный подход.
- Подход? Подход к чему?
Пока Р.Б. усаживался на стул, я присела на небольшую деревянную скамейку под окном. Он сидел в метре от меня. Как я хотела, чтобы он не появился так скоро после моего ухода из столовой, но сейчас он выглядел по-настоящему кающимся, и мне показалось, что я смогла бы продолжить разговор.
- Подход к чему? Я повторяю.
- К определенным… как бы это сказать?… к определенным будущим… к определенным возможным домашним приготовлениям в ближайшем будущем.
- Извините, что разочаровываю Вас, Рудольф, но мне неинтересны свадьбы. Ни с Вами, ни с кем угодно.
- Да, вижу. Это ты так думаешь сейчас, но завтра ты можешь поменять свое мнение.
- Сомневаюсь.
- Моя ошибка, что я не поделился моими мыслями с тобой. Я живу с этой идей с тех пор, как получил твое письмо в прошлом месяце, и после долгих раздумий по этому поводу, она стала очень реальной для меня, как будто стоило только произнести слово, и все тут же случится. Похоже, я был слишком одинок последние шесть лет. Иногда я путаю мои мысли об окружающем мире с самим миром. Извини, если я тебя обидел.
- Я не обиделась. Удивилась, наверное, было бы правильным словом.
- В твоей ситуации - в твоей нынешней ситуации - я бы хотел предложить эксперимент. Эксперимент в виде бизнес-предложения. Помнишь о книге, я рассказал о ней в одном из писем?
- Вы упомянули о заметках к мемуарам, которые хотели написать.
- Точно. Я почти готов начать, и я хочу, чтобы ты помогла мне в этом. Я хочу, чтобы мы написали книгу вместе.
- Вы забываете, у меня уже есть работа в Париже. Работа, которая значит очень много для меня.
- Сколько бы ты не получала в Центре, я его удвою.
- Вопрос не в деньгах.
- Я не прошу тебя бросить работу. Все, что ты должна сделать - это взять отпуск за свой счет. Написать книгу займет около года, и если ты не захочешь оставаться со мной, когда мы закончим, - возвращайся в Париж. В то же время ты будешь зарабатывать в два раз больше, чем сейчас - бесплатная комната и еда, кстати - и в процессе написания может статься, что ты выйдешь за меня замуж. Эксперимент в виде бизнес-предложения. Теперь видишь, о чем я?
- Да, вижу. Но почему мне будет интересно работать над чьей-то книгой? У меня есть, чем заняться.
- Когда ты узнаешь, о чем книга, тебе станет интересно.
- Книга о Вашей жизни.
- Да, но что ты знаешь о моей жизни, Сесиль?
- Что Вы - профессор права и международных отношений.
- Среди прочих вещей, да. Но я не только преподавал о государстве, я и работал на него.
- Французское правительство?
- Конечно. Я же, ведь, француз?
- И какую работу Вы делали?
- Секретную.
- Секретную… Вы говорите о шпионаже?
- Грязная работа во всех ее проявлениях, дорогая.
- Что Вы говорите. Я и не знала.
- Для меня это еще началось с Алжира. Я начал молодым и продолжал работать на них до самого конца Холодной войны.
- Другими словами, у Вас есть захватывающие истории.
- Больше, чем захватывающие. Истории, от которых стынет кровь.
- А Вам разрешат опубликовать такие истории? Я думала, что есть законы, предотвращающие обнародование секретов для тех, кто работал на правительство.
- Если возникнут трудности, мы переделаем рукопись и напечатаем ее в виде романа - под твоим именем.
- Моими именем?
- Да, твоим именем. Я останусь в стороне, а тебе достанется вся слава.
Я больше не верила ни одному его слову. Когда Р.Б. покинул комнату, я была полностью уверена, что он - безумец, что он потерял рассудок и сошел с ума. Он провел столько много лет на Квилии, и тропическое солнце выжгло все его извилины в мозгу и довело его до края здравого смысла. Шпионаж. Женитьба. Мемуары, написанные в форме романа. Он был, как ребенок, отчаявшийся ребенок, придумывавший вещи по ходу жизни, говорящий все, что ни приходило в голову, и сам начинающий верить в эту придумку, и в которой он потом начинал нуждаться - в моем случае, странная, совершенно нереальная идея, что он хочет жениться на мне. Он не хотел жениться на мне. Он и не мог хотеть этого. Но если он даже и хотел, и если он даже и думал, что мог, тогда это все и подтверждает, что он был не в своем уме.
Я притворилась поддакивающей ему, играя роль, будто я восприняла его эксперимент в виде бизнес-предложения серьезно. Испугалась ли я его или просто решила избежать неприятной сцены? Я думаю, немного и того и другого. Я не хотела сказать ничего, чтобы спровоцировать его гнев, но в то же время наш разговор был невероятно выматывающим, и я хотела отделаться от него как можно быстрее. Так ты подумаешь обо всем? спросил он. Да, сказала я, я обещаю подумать обо всем. Но Вы должны рассказать мне больше о книге прежде, чем я решу что-либо. Конечно, ответил он, без вопросов. У меня сейчас есть работа для Самуэля, но мы сможем поговорить во время обеда. Затем он потрепал меня по щеке и сказал: Я так рад, что ты приехала. Мир никогда не выглядел для меня красивее, чем сейчас.
Я не пошла на обед. Я сказала, что плохо чувствовала себя, что было правдой и неправдой. Я смогла бы пойти, если бы заставила себя, если бы я хотела, но я не была настроена на подвиги, и просто не хотела идти. Мне нужно было отдохнуть от Р.Б., и сказать правду - последствия перелета сказались на мне. Я была вымотана, устала. И не снимая одежды, я легла на кровать и проспала три часа. Я проснулась вся в поту, влагой были покрыты все поры моей кожи, мой рот был сух, в голове стучало. Сняв одежду я пошла в ванную комнату, повесила один из пластиковых пакетов на душевой крюк, открыла краник, и вода полилась по моей голове. Прохладный душ посередине полуденной жары. Окно ванной представляло собой вырезанное в камне отверстие, выходящее на вершину отвесной скалы, и внизу не было ничего, кроме огромного, сияющего океана. Мир никогда не выглядел для меня красивее, чем сейчас. Да, сказала я себе, это место без сомнения красиво, но суровой красотой, враждебной красотой, и мне захотелось уехать отсюда.
Я хотела сделать запись в дневнике, но была слишком взволнована для спокойного сидения. И потом ко мне пришла мысль, что я должна отложить все мои записи до окончания поездки. А что, если Р.Б. проникнет в мою комнату и найдет дневник, задумалась я, что, если он увидит вещи, которые я напишу о нем? Мало не покажется. Мне даже может угрожать опасность.
Я пробовала читать, но чтение было за пределами моей сосредоточенности. Все эти ненужные книги, притащенные для солнечных праздников. Романы Бернхарда и Вила-Матаса, стихи Дюпена и дю Буше, эссеистика Сакса и Дидеро - все дорогие мне книги, но ненужные сейчас, когда я добралась до пункта назначения.
Я сидела на стуле возле окна. Я походила по комнате. Я вновь села на стул.
А что, если Р.Б. не сошел с ума? спросила я себя. А что, если он забавляется игрой со мной, предложив руку, чтобы посмеяться от души надо мной? Это было тоже возможно. Все, что угодно, было возможно.
Он пил очень много за ужином той ночью. Парочка высоких бокалов ромовых пуншей, затем приличное количество вина за едой. Поначалу казалось, что он был в полном порядке. Он заботливо поинтересовался, если мне стало лучше, и я ответила - да, сон помог мне; и после этого мы заговорили о незначительных вещах, не упоминая ни слова о свадьбе, ни слова об Адаме Уокере, ни слова о книге, повествующей о скрытой шпионской работе, написанной в форме романа. Хоть мы и говорили на французском языке, я подумала, что он не желает говорить о подобном в присутствии слуг. И я также подумала, может, он впал в старость, в начальную стадию Альцхаймера или слабоумия, или просто забыл о вещах, обсуждавшихся раннее днем. Возможно, мысли пролетали в его голове как бабочки или комарики - эфемерные создания, приходящие и уходящие так быстро, что он не успевал их узнавать.
Через десять-пятнадцать минут после начала еды он начал рассуждать о политике. Не о чем-то конкретном, не об историях из его прошлого, но абстрактно, теоретически, как будто все еще был профессором. Он начал с Берлинской Стены. Все на Западе были так счастливы, когда стена была разрушена, сказал он, все думали о новой эре мира и братской любви, взошедшей над Землей, но в действительности это было самое тревожное событие последних времен. Хоть это может звучать неприятно, но Холодная война удерживала мир вместе за последние сорок четыре года, а сейчас этот простой, черный-белый двоичный мир нас против них ушел; мы вошли в период нестабильности и хаоса, схожего с годами перед Первой Мировой войной. Общее Наступающее Опустошение, ОНО. Раньше существовала угрожающая для всех, да, концепция, но когда одна половина человечества может уничтожить другую половину, и когда другая половина может уничтожить первую, никто не нажмет спусковой крючок. Вечная ничья. Самый элегантный ответ военной агрессии в истории человечества.
Я не перебивала его. Наконец Р.Б. говорил что-то разумное, хотя его доводы и были притянуты. А что с Алжиром и Индокитаем, хотела спросить его я, что с Кореей и Вьетнамом, что с присутствием США в Латинской Америке, убийством Лумумбы и Альенде, советскими танками в Будапеште и Праге, долгой войной в Афганистане? Не было смысла задавать ему это вопросы. Я просидела его лекцию, будто девочка, зная, что перечить Р.Б. не имело никакого смысла. Пусть брюзжит, сказала я себе, пусть выплеснет свои неглубокие мысли, а потом, как он наговорится, вечер и закончится. Таким был Р.Б. в прошлом; и, как только я вошла в его дом, я почувствовала себя в очень знакомых мне обстоятельствах.
Но он не наговорился, и вечер тянулся гораздо дольше, чем я ожидала. Он только разогревался разговорами о Холодной войне, как бы, прочищая горло, и последующие два часа он посвятил мне самую пылкую речь, какую я когда-либо слышала от него. Арабский терроризм, 11 сентября, вторжение в Ирак, цена на нефть, глобальное потепление, нехватка продуктов, массовый голод, мировая депрессия, грязные бомбы, атаки чумой, уничтожение Израиля - о чем он только не говорил, какое только трагичное пророчество он не вывалил на меня? Часть того, что он сказал, было настолько злым и грубым, настолько мерзким в ненависти ко всем, кто не был европейцем с белой кожей, кто не был, в конце концов, Рудольфом Борном, что наступил момент, когда я уже не могла вытерпеть его речи. Прекратите, сказала я. Я не хочу больше слышать ни единого слова. Я иду спать.