Я сразу вспомнила, что, когда училась в институте, мы проходили практику в Подлипкинской больнице. Из нас готовили медсестер запаса. И вот в отделении урологии нам показали девушку девятнадцати лет, нашу ровесницу. Думаю, у нее было подобное заболевание. Очень симпатичная, веселая, может быть, немного более бледная, чем мы все, ее окружавшие. После ее ухода врач нам сказала, причем абсолютно будничным тоном, что вы-де понимаете – это не жилец, с таким диагнозом ей осталось совсем недолго. Все эти годы эта девушка у меня из головы не выходила. Тогда меня это потрясло: как же так, такая молодая, неужели нельзя ей помочь?
И вот в другой стране человек с этим же диагнозом не просто живет – он живет активно, он не выброшен из общества, он чувствует свою необходимость. О нем заботятся! Причем не только родные. И еще что важно, он ни для кого не стал обузой. Всё взяло на себя государство. Честь и хвала!
Лечу в самолете и никак не могу забыть разговор с водителем. Неужели так бывает? И почему у нас этого никогда не было и вряд ли будет? А еще искреннее удивление водителя такси на мою реакцию по поводу этой истории. Водитель не видел в этой истории ничего особенного. Просто жизнь!
Культурный конфликт
Спасать любовь пора уже в самом начале
От пылких "никогда!", от детских "навсегда!"
"Не надо обещать!" – нам провода кричали,
"Не надо обещать!" – мычали провода.
Гуманней трезвым быть и трезво взвесить звенья,
Допрежъ, чем их надеть, – таков закон вериг.
Не обещать небес, но дать хотя бы землю.
До гроба не сулить, но дать хотя бы миг.
А ВОТ не нравлюсь я этим новым родственникам!
Странные они. Ну что им надо? Радовались бы – парень на москвичке женился. Взял девушку из приличной семьи, и ведь прописали сразу!
Нет, они всё про какое-то сохранение рода.
– Нас всего несколько миллионов!
Ну и что? Что я, своей кровью им что-нибудь испорчу? А если только улучшу? Почему не попробовать-то? Приехали, главное, вроде бы с нами знакомиться. Ну и каков результат? Сестра Эрика как на меня посмотрит – сразу плачет навзрыд.
Я, между прочим, не калека, с высшим образованием. Ее брату такое же образование помогла получить. Чего плакать-то? Надо чечетку бить или, как его, лезгинку плясать. И главное – всё, закончились ее заботы! За братом ухаживать не надо. Ухаживать буду я! (ну… допустим)
А то послушать, как эта Соня про старшего их брата рассказывает, – это же волосы дыбом на голове встают. В смысле от того, сколько же этой бедной Соне достается. И не скажешь, глядя на нее. Вроде хрупкая такая, симпатичная девушка. Откуда только силы берутся!
Рано утром она должна всё в своем доме прибрать, еды наготовить, двоих детей в школу собрать. И перед работой к старшему брату забежать, его белье в стирку забрать. (Ну действительно, не самому же ему стирать. Не мужское это дело.) И не важно, что Соня в другом конце города живет. Для брата утром по холодку и пробежаться можно. Потом на Главпочтамт. У нее там какая-то работа очень важная. Начинается, говорит, рано. Хорошо, что после работы много времени на домашние дела остается. Это ж во сколько она встает? Мама дорогая! Часов в пять, наверное. А после работы на брата надо постирать, ему еду сготовить и бегом успеть до ужина в Сонином доме то, что со вчерашнего дня нагладила, обратно брату отнести.
А дома муж, дети, свекровь, всех надо ублажить. А уж работа по своему дому – ну, там, где свекровь, – это уж ночью, не торопясь, в охотку, в удовольствие.
Вот воскресенье – день, конечно, тяжелый, ковры обязательно выбивают во дворе. Правда, тут и свекровь и сноха помогают. Ковров очень много. Это мне раньше и Эрик рассказывал. Это у нас ковер на всю квартиру один, который удалось по талонам получить.
А у них и на полу, и на диване. На стенах само собой.
А уж двор мести – это каждое утро надо. Это с рассветом, чтобы не пылить.
Да… Вот меня бы туда на перевоспитание!
Когда ж она спит? Но, чувствую, Соня готова вообще не спать, лишь бы ей разрешили еще и на Эрика постирать.
То, что я периодически шучу на эту тему, вводит ее в гнев. Она прямо так и сверкает своими черными глазищами. Вот дали бы ей кинжал, она бы меня прямо зарезала. Очень горячая женщина!
А муж ее Тимур очень даже тихий. Спокойный такой, уравновешенный. Соню всё время утешает:
– Ну что ты, родная, не расстраивайся. Смотри, какие люди хорошие!
Когда Эрик все-таки понял, что любит меня безмерно и не может ни на ком другом, кроме меня, жениться, никакие родственники с его стороны на нашу свадьбу, конечно, не приехали. Звонили, угрожали моему будущему мужу, но угроз не осуществили, и мы спокойно расписались.
Мои родители тоже, конечно, в восторге от моего выбора не были. Но за время ухаживаний (а ухаживал Эрик долго, всё время, что мы в институте учились) родители поняли, что парень он хороший, очень порядочный, верный, меня любит ну просто больше жизни. Доказал он это сто раз, надежный был очень. Ну, конечно, с Кавказа, ну, конечно, не москвич. Но здесь и я уперлась. Выйду за него, и всё тут.
Папа тяжело вздохнул, рассказал мне, что я открываю ворота всему кавказскому народу на московский Центральный рынок (а мне было не жалко), и взял всю организацию свадьбы на себя. Еще и в свадебное путешествие в Прибалтику отправил.
Через месяц после свадьбы приехал со стороны мужа первый гонец. Это и был как раз тот самый Тимур. То есть другие бы не приехали никогда. Не с кем у нас им было знакомиться. Эрика они и так знали. А Тимуру было интересно. Хотел он душу Эрика понять: почему парень родню не послушал, зачем на московской девушке женился?
Мы все ему сразу очень понравились. Родители мои – люди гостеприимные, принимали его от всей души, как принимали бы и любого другого. У нас вообще всегда было много гостей. Родители мои сибиряки, поэтому когда они в Москву приехали, сначала их квартира походила на такую ночлежку. У нас всё время кто-нибудь ночевал проездом. Иногда, конечно, раздражало, но родители привыкли. И потом, среди этих людей были действительно очень близкие друзья, ближе многих родственников. Их мы сами ждали с нетерпением, радовались их приезду, как празднику. Знали, что это будут разговоры до ночи, шутки, песни, будет весело и всегда интересно.
Поэтому Тимуру не могу сказать что очень обрадовались, но приняли его уже на правах близкого родственника. Он всю дорогу извинялся за родню и за весь свой народ. Говорил, что он не сомневается, что русские ничуть не хуже, чем они, а иногда попадаются вообще прекрасные люди, как мы, например!
Уж как он убедил приехать свою жену Соню, я не понимаю, но она его восторгов по нашему поводу не разделила. Ничего такого особенного в нас не нашла. А если даже забывалась и начинало ей казаться, что всё не так уж плохо, она каким-то внутренним голосом себя останавливала:
– Не забывай, Соня, они у тебя брата забрали!
И опять замыкалась в себе.
С такими мыслями они и уехали: Тимур бесконечно извиняясь, а Соня в гордом молчании.
В следующий раз они приехали уже когда родился Никитка. Несмотря на всё свое нерусское происхождение (да и я далеко не Белоснежка: в институте, где мы с Эриком учились, все думали, что я тоже с Кавказа), наш сын родился блондином с голубыми глазами. Никто не мог понять, в кого это такой ребенок. Когда его увидели наши кавказские родственники, они тоже сильно удивились.
Имя Никита для них было невыговариваемым. Ты, говорят, мальчик, не расстраивайся, что у тебя имя такое некрасивое, мы тебя будем Ибрагимом звать.
Ну уж, думаю, дудки. Мало того, что приехали, разместились тут всем табором, дак еще и Ибрагим, видите ли.
– Ибрагимы – это ваши дети. Моего сына зовут Никита, прошу любить и жаловать. У нас страна не католическая, каждый человек имеет по одному имени, как в свидетельстве у него записано. Я человек законопослушный, чего и вам желаю.
Они, конечно, нервничали, но меня побаивались: могу же и на улицу их со всеми пожитками попросить.
Больше всего было жалко в этой ситуации Эрика. Ему и за меня было неудобно, и гордость за свой малочисленный народ просыпалась. Но про то, чтобы ребенка Ибрагимом назвать, он что-то и сам не предлагал. Я бы, может, рассмотрела этот вариант, а так на нет и суда нет.
Потом у него, у этого гордого народа, всё как-то странно, не по-людски! Отец, например, не имеет права заниматься с ребенком. Даже не так. Не то чтобы там заниматься, а даже просто брать его на руки или за руки (видать, гордость не позволяет).
Они мне не раз с достоинством рассказывали то ли притчу, то ли с родственниками было:
– Ребенок начал срываться в пропасть, но уцепился за корягу. Вот висит он, бедный, над пропастью на одной руке, кричит, а рядом отец стоит. А по правилам не может он своему ребенку помочь. А это сын, единственный, наследник! – на этом месте делается глубокомысленная пауза и все слушатели (я то есть) обводятся гордым взглядом. Я должна восхититься стойкостью отца и верностью традициям.
– Отец разговорами пытался поддержать дух ребенка, пока из деревни не прибежала мать и не вытащила ребенка из пропасти.
Короче, закончилось всё хорошо. Меня эта душераздирающая история всегда заставляла содрогаться. Но мне повторяли ее всякий раз, когда я пыталась сунуть нашего Никитку на руки Эрику.
Вообще все их истории – они очень даже красивые, но, как мне кажется, немножко искусственные. А некоторые, как эта, например, просто опасные для жизни. Уж больно жалко мне всегда было этого несчастного мальчика. Если бы на его месте был мой собственный сын, его бы я вытащила, а следом спихнула бы в пропасть его гордого папашу!
Через какое-то время родственники начали ездить чуть ли не толпами. Их не смущало, что жили мы втроем в комнате коммунальной квартиры. Ничего, зато в центре и рядом с метро. И то, что я русская и им противно есть из моей русской тарелки, – это уже отошло на второй план. Они, видимо, решили меня начать перевоспитывать. Потому что поняли, что уже всё равно – жена (хотя не уставали повторять, что по их законам никакая я не жена), и ребенок бегает (правда, не Ибрагим).
Я перевоспитанию не поддавалась никак. Более того, боролась с их кавказской мафией и при каждом случае пыталась поставить новую родню на место. Эрика я доводила этим до полуобморочного состояния: видимо, он-то понимал, с кем я тут шучу и чем всё может кончиться. А мне всё было смешно.
Пыталась я вникнуть в их традиции. Вот, например, главное у них в отношениях друг с другом – кто перед кем должен встать. Но это мне так казалось. А им казалось, что главное – научить этому меня. Потому что они-то уж точно знали, в каких случаях надо встать, в каких привстать, в каких стоять и не садиться, пока тебе не разрешат, в каких головой кивнуть, и никогда сами не путались.
Я учиться этому не собиралась. И не вставала никогда! Мы тоже гордые, и, в конце концов, это они у меня дома, а не я у них. Вот приеду к ним – может, когда куда и встану. А у нас здесь все перед женщинами встают, если хотят. Пожалуйста, я не против.
Эрику было за меня неловко, он даже пробовал со мной договариваться. Но я "стояла" насмерть. Встанешь раз – стой потом всю жизнь! Это не про меня и не на мой характер.
Родственнички офигевали, как им казалось, от моей наглости. Хотя в глубине души их иерархия была для меня иногда непредсказуемо интересной. Я как-то заметила, что когда я вхожу в комнату, встает Соня.
– А она-то что встает, вроде же она меня старше и тебя старше. Потом сестра мужа!
– Нет, старше теперь ты, потому что ты жена брата, и не важно, что брат младший, он же брат, а перед братом вставать надо всегда.
В общем – "Три раза Ку"! Без ста грамм не разберешься.
Как-то привезли с собой годовалого ребенка. Под названием Адам. Про их имена – это просто отдельная песня. Однажды тетка приехала, ее вообще звали Брильянт!
Мамашка Адама убежала в магазин. Но, видно, вошла в раж. Обещала прийти через два часа, появилась же только поздно вечером.
Никитка тогда тоже был маленький. Адам было для него не понятно, он называл мальчика Мадамчик.
Мадамчик разумел только по-своему. Весь день что-то от меня требовал. А как поймешь?
Вечером с работы пришел Эрик и поговорил с Мадамчиком на ихнем родном, тарабарском для меня, языке. Мадамчик расплакался и начал называть Эрика мамой. Видно, увидеть родную мать он потерял уже всякую надежду.
А Брильянт (так и не поняла, кому она кем приходится) вообще думала, что я соседка. Соня постеснялась рассказать ей, что я жена Эрика. Интересно, что приехать ко мне с ней на несколько дней не постеснялась!
– Света, давай не скажем, что ты Эрику жена.
– Это с какой стати?
– Ну, понимаешь, разговоры по нашему городу пойдут…
– Вот и хорошо, и пусть пойдут. А про сына-то ты что скажешь?
– А сын – это ничего, это даже хорошо, сыновьям все всегда рады, и где их мать – никого не волнует.
Ну дела-а-а! Нет, ну я, конечно, тут же этой драгоценной женщине рассказала, в чей дом она приехала, кто здесь кем кому приходится. Соня только тихо охала. Брильянт же очень обрадовалась, такую новость теперь по всему городу разнесет! Никому же и в голову такое прийти не могло: Эрик-то на русской женился! (Можно подумать, он на обезьяне женился.)
– А что же ты про меня, Брильянт, думала? Ты думала, я тут кто? Я тут голову в ванной мою, полотенцем обмотанная хожу, – неужели не понятно, что я у себя дома?
– А может, ты соседка? Пришла голову помыть?
Да, темные люди, ходят друг к другу голову мыть…
Соня начинала на меня шикать:
– Зачем сказала, зачем сказала?
– Затем. А не нравится, не вози всех подряд!
Но больше всего меня радовало, если они встречались у меня как бы случайно. Например, двое уже сидят, чай пьют, горские легенды друг другу рассказывают, а тут звонок в дверь – и с баулами вваливаются еще двое. Сколько же у людей радости, передать не могу. Плачут и смеются от счастья, вспоминают, сколько лет не виделись. Прямо такая встреча на Эльбе. Причем я всё время как будто бы ни при чем. Чувствую, своим присутствием никому не мешаю, никого не стесняю.
Хуже было, когда приезжали мужики. Могли сразу приехать вчетвером и часов в пять утра. Для устрашения они в дверь не звонили, а стучали. Это я думала, что для устрашения, – оказывается, чтобы я просто сразу радоваться начинала, как только глаза со сна открою. А так можно же подумать, что почтальон. А если в дверь дубасят, понятно – родня приехала! Приезжали такие суровые мужики с гор, с порога громко объявляя:
– Хозяйка, накрывай на стол! Голодные как собаки!
А что я могла им предложить? В лучшем случае яичницу из восьми яиц. Они это всё съедали за одну минуту и объявляли:
– Хозяйка, не наелись!
– Пейте теперь чай! – весело отвечала им я, в очередной раз страшно позоря своего мужа.
Один из этих горцев с гордым и знаменитым именем Никсон достал меня особо. Он меня всё время воспитывал, рассказывал, до каких пор не повезло Эрику со мной.
Одни раз я просто взяла его баул и выставила его за дверь, когда он пошел прогуляться. Он приходит, а пожитки его за дверью. Надо отдать должное, в дверь долбить не стал, всё понял сразу и правильно. А в почтовый ящик бросил записку: "Спасибо за русское гостеприимство".
Эрика чуть кондрашка не хватила:
– Он же тебя зарезать мог!
Да, хороши родственнички у меня. Чуть что не по нем, обиделся немножко – сразу зарезать. А папа думал, что вся проблема в выходе на Центральный рынок. Оказывается же, есть реальная угроза моей жизни.
Когда мы с Эриком разводились, мой муж мне клялся, что все родственники будут жить только в гостиницах, потом грозился украсть ребенка или зарезать меня самостоятельно.
Я решила не верить ничему. Ни тому, что родственники в гостиницах будут жить, ни тому, что ребенка украдут (кому он нужен, кроме меня), ни тому, что Эрик меня зарежет. Его отношение к себе я знала очень хорошо.
Но это действительно сложно, когда начинают жить вместе два человека, вышедшие из совершенно разных культур. При этом можно взять мой случай, когда оба любят друг друга, идут друг другу навстречу, стараются изо всех сил, и это люди, выросшие в одинаково интеллигентных семьях.
Но, во-первых, есть какие-то привычки и традиции, принятые народом: такую юбку не надень, с мужчинами не разговаривай, за стол садись с краю.
Когда мы были студентами, это было незаметно. Все вместе дружно ели из одной плошки, пили из одной рюмки, ездили на картошку.
И я никогда не была чужой собственностью – танцевала, модно одевалась, даже курила. Всё было в порядке вещей.
Когда стала женой, всё изменилось. Сначала совсем чуть-чуть, практически незаметно, потом больше. И в итоге получился такой кавказский муж с чертами характера, присущими его отцу, которого он, кстати, никогда особо не жаловал.
Стали важны какие-то условности, которые никогда не имели значения. Нужно было сто раз подумать, прежде чем что-либо сказать, появилась обидчивость, пропало чувство юмора.
И это если мы вообще не берем в расчет бесконечные визиты любимой родни. Это, конечно, во-вторых.
И, в-третьих, немножко страшно было за нашего сына. Неизвестно, какие мысли бы стали насаждать в его неокрепшую голову новые родственники. Еще поверит, что он действительно Ибрагим.
Обо всем этом я, конечно, не думала, когда топала ногами и говорила:
– А я всё равно выйду за него замуж!
Сейчас-то я понимаю, что такое замужество просто ни к чему. И не должно быть продолжения у этих романтических любовных историй, потому что это бесконечное напряжение для обеих сторон, каждодневное. А можно ведь просто жить! Не напрягаться, а жить и не тратить свои силы, чтобы понять, что хотел этим поступком сказать твой муж или в какую опять не ту сторону ты посмотрела.
А вот с Соней по прошествии лет мы общаемся прекрасно, бываем друг у друга в гостях, она безумно любит Никитку, как, впрочем, и моего сына от другого брака, Ромку. Периодически ее захватывает ностальгия, и она начинает просить прощения за то, что развела нас с Эриком. Я знаю, что это не так. Нас развела жизнь.
Тимур погиб в автомобильной катастрофе, и Соня больше не вышла замуж. Невозможно найти было замену этому тихому, светлому и очень сильному духом человеку.
А Эрик остается мне родственником до сих пор. Он мне человек близкий, я знаю, что и я ему тоже. И не потому, что нас связывает общий ребенок. Но даже при таких отношениях наш союз был невозможен.
Такова жизнь!