Гришка встретил ее ночью, на заправке. Так же вот тускло горели фонари, и в их электрическом свете старательно уложенные Стешины локоны казались особенно блеклыми. Она отпускала горючее второй смене шоферов, когда он подъехал.
- Ну ладно, у этих работа такая, - сказала она, кивнув на присутствующих. - А тебя чего по ночам носит?
- А ты думаешь так просто по три сотни в месяц выгонять?
И с привычным нахальством довольно сильно тиснул ее. Она, поправляя волосы, насмешливо сказала:
- А ты как будто выгоняешь!
- Ну, а как же! Как месяц, так две с половиной или три сотни отдай!
- Это сколько же ты зарабатываешь? - удивилась она. - Можно такого мужа любить…
Последнее ей хотелось сказать шутливо-вызывающе. Ее подвел голос, и Гришка внимательно посмотрел на нее: столько вымученности было в ее желании понравиться, что он вдруг с удивлением заметил, что и у него тоже садится голос. С этого все и началось…
Гришка и сейчас почувствовал, как у него перехватывает горло от любви и сочувствия к ней. "Запоздал, - с горечью подумал он. - Сильно запоздал. И чего она теперь там думает?"
Провожая утром Гришку в рейс, совхозный завгар Иван Иванович Черных наказывал:
- Повезешь катушки связистам, не увлекайся. Будут уговаривать на что, знаю я их, говори, не велено - и назад. Нам машина самим нужна. Понял?
А Гришка не послушался. Уже на станции походил меж плавящихся на солнце каменных заборчиков, поискал попутчика: не любил он ездить один. Бывало, посадит девчонку, а нет, так и просто кого-нибудь, и начинает трепаться. Повезло ему и на этот раз. Уже выезжая со станции, на развилке дорог, повстречал он мужика в брезентовом плаще.
- Подвезешь? - забегал тот со своими бидонами по дороге.
- А куда тебе?
- До Болотовского.
- Ну садись.
- Ты в этом плаще на заготовителя похож, - сказал Гришка, когда мужик, устроив свои бидоны в кузове, забрался в кабину. - Ты, случайно, не уполномоченный?
У мужика сморщилось лицо.
- Какой уполномоченный! Дочку замуж отдаю, а свадьбу сейчас, знаешь, как справить. Вот жена и говорят, съездий, продай чего-нибудь на приданое. Вот продал… Слушай, - внезапно оживился он, - тут у меня парень знакомый в совхозе работает, я у него хлеб купил, может, подвезешь?
"Ворованный, наверное, хлеб-то", - подумал Гришка.
- А чего ты со своими шоферами не договоришься, а? Может, машин нету?
- Есть-то они есть, да ведь уборка…
"Наверняка ворованный, - утвердился в своих мыслях Гришка. - Такой жук завсегда бы со своими договорился. Глаз лишних не хочет". А вслух спросил:
- Сколько за работу дашь?
Мужик назвал цену.
- Нет, - сказал Гришка. - Не пойдет. Давай вдвое.
- Ого! - удивился мужик. - Где я тебе их возьму?
- Не хочешь, не надо - сам знаешь, теперь с машинами строго. Хочешь, гони, как договорились. Нет - попрощаемся.
- Ладно, - согласился мужик. - Я тебя у моста буду ждать. Съедешь с большака, привезешь с тока хлеб, другим концом выедешь - никто и не узнает ничего.
- Э-э! - уже сойдя на дорогу, спохватился мужик. - Ты чей же такой будешь?
- С рудника я, - соврал Гришка. - Золотишко моем, может, слыхал?
- Это Кумак, что ли?
- Во-во, - подтвердил Гришка. - Он самый и есть.
На том и расстались.
…От воспоминаний Гришку отвлек холод. Он влез в кабину, попробовал уснуть - не спалось. Из больнички иногда кто-нибудь выходил: давешний милиционер, девушка в белом или пожилая женщина в мужском пиджаке - родственница пострадавшего, а может, уборщица. Все они отдавали какие-нибудь приказания, сами что-то делали, потом уходили вовнутрь. Гришка снова вылез из кабины, походил, сведя плечи, засунув руки в карманы. Устал он в последнее время, сильно устал. С тех пор, как почти в детстве стал он шофером, куда его только не заносило. Сначала он думал, что все люди на земле знакомы друг с другом, и всех их можно узнать. Потом поездил по свету, увидел, как много городов и деревень по стране и сколько живет в них народу, отчаялся познакомиться со всеми, растерял своих прежних знакомых и в последнее время стал жить одиноко, только для самого себя. Он водил машину в горах, ездил на уборочные работы в деревню, приворовывал иногда на бахчах и огородах, не считая это по мелочи воровством, несколько раз тонул, выталкивая из разбитой кабины какую-нибудь старушку или директора местного производства - толстенного дядю в плаще. А в общем жил весело, безалаберно и хорошо.
А вот в последнее время почему-то стал все чаще "гореть". Вот и совсем недавно ехал он плохо знакомой дорогой меж строящихся домов - завалы кирпича, блоков, тесу - а тут девчонки-строительницы в заляпанных известкой комбинезонах стали перебегать дорогу. Все перебежали, а последняя заколебалась, повернула с половины пути назад, поскользнулась и попала под колесо.
Главный инженер предприятия, расследуя аварию, сказал ему:
- Ну тебя, Иванов, к шутам. Несерьезный ты какой-то. Вечно попадаешь из-за тебя в историю.
- Но я не виноват. Вон и из милиции пишут…
- А насчет покойника?
С покойником история была уж вовсе глупая. В гостях у деревенской родни умер автобазовский шофер. Отвезти ему гроб попросили Гришку и члена местного комитета Егорова. День был предвыходной, месткомовский представитель немножко выпил и решил ехать в кузове. В пути его продуло, прячась от ветра, он прикрылся крышкой гроба, а Гришка подобрал у деревушки баб. Тогда все и произошло. Услыхав людской говор, Егоров завозился под крышкой, бабы, завизжав, стали прыгать на полном ходу, и дело снова кончилось милицией.
- Ну это, положим, со всяким может случиться, - сказал Гришка.
- А я что говорю, - обрадовался инженер и с удовольствием поставил росчерк под приказом об увольнении.
Хорошо еще, что в совхозе оказалась у Стеши родня. А если бы нет? Гришке стало совсем скучно от этих мыслей, из задумчивости вывел его милиционер, попросивший папироску.
- Дай-ка спалю еще одну…
Они закурили. Ветер шелестел листьями, капли продолжали капать.
- Ну как там? - поинтересовался Гришка.
- Все так же, операцию делают.
- А-а…
И снова, как дым папиросы, закружились Тришкины мысли.
На обратном пути застиг его в дороге дождь. Был он летний, местами. Едешь, едешь по сухому, вдруг пойдет непролазная грязь, а там снова сухо. Встречные машины шли тяжело, теряя ошметки грязи. Гришка поговорил с одним из шоферов, высунувшись из кабины.
- Далеко намочило?
- Не знаю, - ответил шофер. - У Войкова льет… Похоже, и дальше не лучше. Всю тучу сюда свалило.
Гришке очень не хотелось забираться на проселок.
- Как думаешь, - спросил он у шофера. - Еще не польет?
- Да кто его знает…
Гришка подумал и свернул.
Мужик ждал его на условленном месте.
- Чего так долго? Я уж думал, и не приедешь…
На ток попали к вечеру. На другой стороне пруда, мутного от дождя, стояли дома. Там возились бабы во дворах и дымили самовары. Хорошо было в деревне!
Мужика ждали. Один из ожидавших, в короткополом пиджаке, спросил, кивнув на Гришку:
- Откуда?.
- Не наш, - успокоил его мужик. - Из Казахстана…
Все сошло благополучно. Правда, в одно время Гришке послышался как будто какой-то шум в весовой будочке. Хотя… Стой! У Гришки словно стало поворачиваться что-то внутри…
- А это далеко? - спросил он милиционера.
- Кто?
- Да ток этот, где избили.
- Ток? Нет, километров пятнадцать отсюда. А что?
- Да ничего, так. Спросил только.
- Они его, наверное, и убивать не собирались. Может, просто припугнуть хотели, а может, и просто в спешке - под горячую руку попался - стукнули. Ч-черт, потухла, - милиционер, втягивая щеки, попытался раскурить папиросу. - Там у них пруд еще такой… Бывал, может?
Милиционер швырнул окурок в лужу и, с трудом вытаскивая ноги из грязи, направился к освещенной двери.
Первой Гришкиной мыслью было: бежать!
Еще можно было, как прежде, разом покончить со всем - уйти, уехать, снова махнуть куда-нибудь за тысячу верст, в какой-нибудь леспромхоз - мало ли глухих, никому не известных на свете? Но тут же и понял: не сделает он этого, духу у него не хватит. Устал он: устал от барачных дощатых стенок общежитий, от случайных ненадежных товарищей, от ночевок, когда спишь в незнакомом доме, на заплеванном полу, подложив под голову только собственный ватник, а на дворе идет дождь, и когда кончится, неизвестно, устал от тоски по собственному спокойному углу.
Ему вспомнился отец, детство. Стукнув по принесенному куску дерева пальцем, отец говорил:
- Вот никто не верит, а оно главный матерьял…
- А железо, - пытался с ним спорить Гришка.
- Железо! - усмехнулся отец. - Ты послушай, что из древесины делают.
Действительно, получалось много: корабельные мачты и шпалы, телеграфные столбы и скипидар, бочарные клепки и фанера, веревки и посуда, музыкальные инструменты и канифоль. Кроме того, каждое дерево оказывалось по-своему целебным - то в качестве потогонного, то как противоцинготное, то как витаминное сырье.
"Господи, да о чем это я?" - спохватился Гришка.
Он посидел, упершись лбом в баранку. А может, и не нужно предпринимать ничего? Может, это все - только пустые страхи, только приснилось все, а на самом деле ничего и не было? Черта с два приснится такое, вспомнил он о своем попутчике. Вот из-за таких и мучаются все, и Стеша… "Господи, Стеша!" - вспомнил он и похолодел. Как же это он о ней-то забыл! Вот уж за кого можно было испугаться по-настоящему: будет смотреть виноватыми глазами и ничего не скажет. За столько лет впервые потянулась за счастьем - и на тебе! Гришка даже застонал в бессильной ярости. "Ах ты гад! - обругал он мужика. - Добреньким прикидывался, шкура поганая! А сам?"
Что же теперь делать? Признаваться? Упекут года на три, не меньше. А этого он не мог допустить. Он жить хотел, жить! И потянуло же его на эти проклятые деньги! Нужны они очень были ему!
Отец еще в детстве не раз его предупреждал:
- Играешься ты жизнью, Гришка. Все хиханьки да хаханьки на уме. Не доведет это тебя до добра.
После то же самое говорил и автобазовский инженер. Да и сам понимал это, задумывал иногда даже вести себя по-другому, да все не получалось как-то! Профессия, что ли, тому мешала: дойдет до нитки, останется в кармане всего рубля два, возьмет и те спустит - знал, все равно завтра где-нибудь заработает, урвет свое.
А про себя думалось: это я в мелочах такой, а придет, пора, не хуже других буду.
Даже похвалялся этим. Как-то подобрал в дороге пассажира, стоящего обочь дороги с мешком. За шоферские годы насмотрелся Гришка всякого народу, а этот был из простых, из работяг, - с такого даже денег не берут.
- Тебе куда? - спросил его Гришка.
- Да ты что, не узнаешь меня, что ли?! - возмутился пассажир, - Седьмой "А" помнишь?
Гришка присмотрелся. Действительно, был у них когда-то в седьмом "А" такой беленький мальчик, похожий на этого.
- Смирнов? Генка?
- Ну…
- Ты что же, по вербовке, что ли, где-нибудь вкалывал?
- Если бы! - усмехнулся Генка. - В заключении семь лет, как один день отсидел.
- За что?
- Надо думать, за дело. Дурак был.
По пути они посидели в райцентровской чайной, выпили вина.
- Теперь куда? - спросил Гришка. - Домой?
- Из дому. Думал, приеду, хозяйство навострю. А жена за другого вышла… Вот теперь еду. К знакомой одной. Если она не примет, опять на Север подамся: там в последнее время работа подходящая была… Знаешь что, Гришка, - сказал он, помолчав. - Не мое это, конечно, дело, но только будь поосторожнее. Шоферская работа, она много соблазнов дает. Так ты уж смотри…
- Да ты что? - возмутился Гришка. - На молоке обжегся, хочешь, чтобы другие на воду дули? Мы, брат, сами с усами.
Расстались они холодно. А вот теперь…
"Да что я раньше времени в тюрьму сажусь? - остановил себя Гришка. - Они ли еще этого сторожа разукрасили? И когда бы они успели это сделать - на транспортировку избитого сюда тоже немало времени нужно".
А потом решил: они. И времени прошло предостаточно. Пока зерно разгружали, пока на шоссе выбирался - они ведь нарочно его кружным путем послали. А потом еще дождь… Конечно, они.
Хорошо. Пусть даже так! Он-то тут при чем? Мало ли прудов и токов на свете! А кто, собственно, узнает, что Гришка там был? И что о нем знает милиция? Что ехал не с той стороны? Так он выбирал дорогу получше: какой шофер в такой дождик раз десять не съезжает на обочину! А сколько их, машин, и посейчас стоит на проселочных дорогах передом и задом друг к другу. Они и завтра еще так будут стоять. И мужик со своими дружками тоже, чай, не дураки, перед другими выставляться, успели следы замести. Так чего же ему тогда? А?
Несколько успокоенный такими мыслями, Гришка попробовал заснуть. Он долго ворочался в кабине - все было жестко и неудобно как-то, но все же уснул, правда, и во сне стараясь забыться и не просыпаться.
Разбудили его толчком в плечо: в приоткрытую дверцу кабины заглядывал милиционер.
- Вставай, друг, - сказал он. - Поедем.
Гришка вырулил на дорогу.
Он все больше приходил в себя, словно трезвел.
Желтый сноп фар выхватывал из темноты лужи и грязь вокруг них. Иногда в полутьме проплывали мимо кузова застрявших машин. Они стояли по кюветам, заляпанные после выматывающей душу буксовки, бессильные после бесконечного взаимного тягания на лопающихся тросах.
Гришка закурил, посмотрел на милиционера.
- Да, наделал он делов, - сказал он о дожде.
Тот, насупленный, промолчал.
На станцию приехали утром. Милиционер выпрыгнул из машины и пошел к подъезду, над которым забыли выключить лампочку.
- А я? - спросил Гришка.
- А ты езжай, - досадливо сказал милиционер, махнув рукой. - Все уже.
- Эй! - закричал Гришка, высовываясь. - А этот как, раненый?
- Да ничего, - отмахнулся милиционер. - Умер он.
- Умер?!
Гришку словно ветром откинуло на холодную спинку сиденья: "Все! Доигрался, - подумал он. - Доигрался все-таки!"
В этот день его видели в станционном буфете. Брезентовую, похожую на купол цирка, - полотнище над железными угольничками - крышу вздувало, крылья ее хлопали. Он сидел в компании за сдвинутыми столиками и что-то рассказывал, навалившись на столешницу и расплескивая пиво. С брезента каплями скатывались остатки вчерашнего дождя и разбивались в брызги о холодное пластмассовое покрытие столиков.
ПИВО ДЛЯ ПРАЗДНИКА
I
Машина была готова в дорогу: протекторы схвачены цепями, товары в кузове надежно уложены, прикрыты брезентом и перевиты веревками, размочаленные концы которых ниже бортов раскачивало ветром. Морозило. По площади метался снег. Солнце проглянуло сквозь тучи уже далеко за полдень и снова скрылось. Надо было ехать.
В городе темнело. Однако у вокзала было шумно и весело. Ярко светились окна станционного ресторана, за занавесками которого мелькали официантки и видны были пьющие и закусывающие люди. Прошел мимо два раза милиционер в больших валенках с галошами. И двое парней, считая деньги на ходу, прошмыгнули к винному павильончику.
- На красное хватит? - спросил один.
И другой - без шапки, со снегом в волосах - ответил:
- Вот еще! Будем мы себе красным здоровье губить.
Иван немного позавидовал им: дома люди. Он же, Тонков, еще вчера с товароведом орса Егором Демидовичем Рятловым выехал за пивом для рабочих промысла к празднику. Припозднились, ночевали в каком-то селе у рятловской родни. Утром "проскочили" в Илек, вернулись оттуда, загрузились здесь, в Бузулуке, пивом и вот теперь должны ехать домой, а Егора Демидовича что-то задерживало, видимо, уговорили те, с кем он имел дело, совместно пообедать. А погода заметно портилась.
Еще в дороге от Илека до Ташлы Рятлов стал подгонять Тонкова:
- Чего ты тянешься, елкин корень! Мы хоть к часу попадем с тобой в Бузулук?
- Кто его знает! - откликнулся Иван. - Что-то дорога мне перестала нравиться.
- Что сухая такая? - засмеялся Рятлов.
Стояло пока начало апреля, а дороги уже действительно подсохли, но это-то как раз и беспокоило Ивана: в раннюю весну жди всяческих сюрпризов. Однажды еще в войну у них в селе выгнали овец утром в поле по теплу. А в полдень налетел ветер, пошел дождь, ударил мороз - обледенелые овцы и стали падать одна за другою. Так разом вся отара и пропала!
К тому же ехали Иван с Рятловым от Илека - с юга в северную часть области, за триста километров. А при весенней неустойчивой погоде такое расстояние могло многое значить.
- Не надо было так далеко забираться, - недовольно проговорил Иван.
- А вот это тебя не касается! - отрезал Рятлов. - Ишь, моду какую взяли - в распоряжение начальства лезти… Не выйдет!
А с погодой все так и вышло, как предсказывал Иван. Еще задолго до Ташлы начало холодать, потянуло свежим ветром, а вскоре и вовсе, под колесами зашмурыгало рубчиками смерзшихся шинных следов - пошел крупный, оледеневающий на земле снег. А вот теперь здесь, в Бузулуке, снегопад уверенно переходил в метель.
Иван покрутил ручкой, опустив стекло, сплюнул на снег. "Да что же ты за человек такой? - подумал он. - Я понимаю, с друзьями поесть-выпить надо, но ты же и обо мне не забывай, я тоже человек, а мне эту баранку еще крутить да крутить".
Рятлова Тонков знал плохо: сам лишь несколько недель как перешел шоферить в промысловый поселок, а до этого работал в городе - возил трубы на буровые. Минувшая зима была хмурая, бессолнечная, и в долгом пути - сто девяносто километров в один конец - не с кем словом перемолвиться: пассажиры трубовозам заказаны, на базе во время погрузки тоже с разговорами не разгонишься, да и народ там, в недавно созданной конторе, подобрался случайный, лишь бы деньгу зашибить. А о буровиках, о тех и говорить нечего, - тем лишь бы станок работал, да за лязгом и ревом дизелей у них и не услышишь ничего. И Иван затосковал.
Кроме того, жена поварчивать стала: дети растут, им отцовский присмотр нужен, а при Ивановых дальних рейсах и снежных дорогах он домой редко раньше полуночи попадал. Так не лучше ль, спрашивала она, в таком случае переехать в промысловый поселок? Там работа регламентированная: развези вахту по участкам, остальное время твое. Иван подумал, подумал и согласился.
А нынешний рейс был случайным. Решили отметить тридцатилетие организации промыслов, вот и выкроили одну машину для поездки за пивом: плохо ли побаловаться в праздник пивком?
Рятлова, плотного, дюжего человека с рыжим волосом и красным лицом, Тонков видел и раньше, но хорошенько не знал. Слышал только, что того, посмеиваясь заглазно, зовут Раководством, а почему, не знал. Утром ему стало ясно.