VI
– Не на такую напал! – раздраженно думает Людка Крылова, разглядывая себя в настенное зеркало в прихожей съемной квартиры. Неосторожно мазнув алой губной помадой по губам, она теперь поправляет, размазывает, растирает краску как надо – ровным четким слоем.
Наконец, покончив со своим макияжем, направляется в комнату. И начинает выбирать платье "на выход". Сегодня ее все раздражает. И эта крохотная, убого обставленная однокомнатная квартира в старом панельном доме. И сам район Теплый Стан с его огромными многоэтажными домами размером каждый в целый квартал.
Она с ужасом смотрит из окна на эти человеческие ульи, на эти соты и муравейники и понимает, что в одном таком доме живет население целой деревни.
"Словно какие-то насекомые, – думает она о соседях. – С утра до вечера шуршат, стучат, болтают. Живешь, как в картонной коробке".
А как все хорошо начиналось! В один прекрасный день он все-таки пришел к ней. И сказал именно те слова, которых ждет каждая женщина:
– Собирайся! Поедем! В Москву!
И она поверила, что начинается, наконец, их с Вахидом новая прекрасная жизнь. Без этих его родственников, обычаев, постоянных недомолвок и исчезновений.
И что же? Приехали. Он оставил ее сидеть здесь, в пустой квартире. И чего-то ждать в этой бетонной коробке. А сам все носится, как веник. Работает. И что это за работа? Где-то ходит днями и ночами. С этими своими двоюродными братьями, вместе с которыми они и приехали сюда.
А начался их путь с серьезных подвижек в самой чеченской диаспоре Казахстана. Когда они поняли, что Союза больше не будет. А дело идет к созданию национального казахского государства, то засуетились, засобирались на историческую родину. В Чечню.
Старейшины приняли решение. И род за родом начал сниматься с нажитых мест.
Она была в отчаянии. Все кончено! Пропали все ее многомесячные усилия.
Как она понимает свою маму теперь! Ах, мама, мама! Ты вкладываешь в эти отношения всю себя. Душу. Тело. Стремление к счастью. А он…
Она подошла к шкафчику. Достала таблетку. Положила в рот. Запила теплой, какой-то прогорклой водой из-под крана. Она уже не молоденькая дурочка, чтобы залетать. Все время надо остерегаться. Быть в форме. А ей так хочется иметь ребенка! Да не одного!
Но тогда выход нашелся совсем с неожиданной стороны. В это самое время "нохчи" начали проникать и в Москву. Кто пытался заниматься бизнесом, кто охранять этот самый бизнес. Появились широкие возможности, чтобы проявить свои способности. И дальний родственник Сулбановых Гелани Акмазов позвал Вахида к себе.
Весь род поехал в Чечню, а он с двоюродными братьями – в Москву. И забрал ее с собою.
Тут он быстро продвинулся. Потому что умел "разговаривать" с любыми, даже с самыми отмороженными на всю голову людьми. Тогда все в Москве считали их настоящим зверьем, которое, не задумываясь, пускает в ход ножи и пистолеты. А он играл роль этакого "благородного индейца", друга белолицых москвичей.
Несколько раз он брал ее с собою в рестораны, где собирались московские "нохчи". Среди них тоже были разные люди. И обжившиеся в Москве, слегка лощеные ребята. Важные, комично тщеславные – все в золоте. Чаще всего с русскими нафуфыренными красивыми, но насквозь провинциальными девчонками. Были и бородатые, темные люди, дикого "кавказского" вида. Простые дети гор, еще не испорченные плодами цивилизации. Судя по каким-то их коротким репликам и восклицаниям, они занимались в основном рэкетом. Или охраной своих авторитетных бизнесменов.
Она ходила с ним. И в отличие от других девчонок понимала, что ее нисколько не устраивает роль подруги чеченского разбойника. Да, благородного, по-своему честного, но все равно разбойника.
Ну и решила она для себя, что надо как-то пытаться самой стать на ноги. Устраивать свою жизнь. Может быть, даже и без него.
Вот она сегодня и завела этот свой разговор о работе. Он сначала все отмалчивался. А потом заявил:
– Нечего тебе работать! Что я не могу тебя обеспечить?! Тебе чего-то не хватает?
"Всегда с ними, с мужиками, так. Все самолюбие играет. Не может понять, что дело даже не в барахле. А в том, что ей не хватает жизни. Свободы. Людей".
– Мне скучно! Одной! Не с кем пообщаться. Ты все время занят. У тебя дела! Друзья!
– Общайся с братом! – рыкнул он. – С Фатимой в конце концов!
С Фатимой! С этой килькой сушеной. Какая-то она не от мира сего. Уперлась в свой Коран. Даром, что молодая. И все читает его, читает. И все долдонит, что по Корану Аллах Вахида накажет за то, что он живет с неверной. И ей тоже заявила недавно. Если, мол, она, Людка Крылова, хочет быть женой, женщиной восточного человека, то должна, мол, соответствовать. Принять ислам. Одеваться, как чеченка. Ни в чем не перечить мужу. Рожать детей. И никуда не лезть. В общем, ноги мыть и воду пить. Ну, нет уж! Быть такой, как она? Не дождетесь!
И Людка вспоминает узкое, плоское лицо Фатимы: "Как маска в театре. Прорези для глаз. Как будто прорезанный рот. Фанатичка. Напялит черный платок. Одна эта маска и торчит наружу. Нашел Вахид для нее подругу. Хорошую подругу. Сестру. По несчастью".
Поцапались они с утра. И пока он одевался, чтобы уйти, она сидела в углу. Смотрела на него. И ей было страшно. Во всем его облике было что-то от среднего размера медведя. Могучий торс. Огромные, как лопаты, кисти рук, торчащие из рукавов. Жесткие, буграми мускулы. Раньше она млела и таяла в его руках. А теперь боялась. А вдруг он кинется ее в гневе душить?
А какое у него было лицо! Оскорбленного ребенка.
Ох, годится ли он на ту роль, которую она ему приготовила? Роль мужа, отца счастливого семейства. Раньше она свято верила в народную мудрость, которая гласит, что "ночная кукушка всегда дневную перекукует". Но в данном случае она стала сомневаться.
Время уходит. А женщина может любить только здесь и сейчас. Жестокая действительность жизни. И скоротечность молодости и красоты, страх потерять свой шанс на счастье заставляют ее торопиться. И делать ошибки. Не сделала ли она ее тогда, когда сентиментально поверила, что за этой каменной стеною можно укрыться от всех горестей и невзгод.
В конце концов, ей хочется нормальной жизни. И она думала, что он сможет ее понять, несмотря на разницу в воспитании и образе мыслей.
"Неужели ему не постичь даже такого простого смысла, что мужчина оправдывает свою жизнь перед Богом делами, а женщина – детьми?
Хотя почему же? На детей они всегда готовы. Только на их условиях. Сиди в клетке. И рожай".
Но не такой она человек, чтобы сидеть, как птица в клетке. Тем более что клетка эта вовсе не золотая.
VII
В Москву приехала выставка картин из-за рубежа. В те дни – словно чудо какое-то! Дубравин решил сходить. Чтобы отвлечься от повседневных страстей.
Кое-как через "завхоз", "директор магазина", "товаровед" достал билеты. И ранним утром, еще до работы подался туда. Но народ тоже не лыком шит.
Очередь, занятая еще с вечера, медленно движется ко входу. К счастью, достаточно быстро. Александр Алексеевич удачно пристраивается к "организованной группе" во главе с экскурсоводом – невысокой беленькой женщиной с мягким, интеллигентным лицом. И оказывается в зале.
Полотна великих мастеров… Приглушенная атмосфера зала… Куда-то в сторону уходит суета жизни.
Он отстает от группы. Долго стоит перед портретами, внимательно рассматривает лица. И наконец натыкается на то, что ему нужно. Питер Брейгель. Цепочка слепых людей бредет по заболоченной дороге. Каждый ухватился за плечо другого. И все вместе они идут куда-то в неведомое.
"Так и мы! – думает Дубравин. – Собралась кучка слепых. Куда идти? Как идти? Все тычутся в стены. Никто ничего не понимает. И вдруг встает один и говорит: "А я вижу! Вижу, куда надо идти!" И все сразу с надеждой: "Он видит! Он знает!" Хватаются за него. Держатся. Кричат: "Веди нас!" И уже не важно – видит он на самом деле или просто блефует. И так же, как и они, плутает во тьме. Главное, что он взял на себя ответственность.
У нас встал Протасов и предложил план акционирования молодежной газеты. И сразу, как говорил наш бывший президент: "Процесс пошел!" Все, кто хотел перемен и не хотел сидеть на месте, схватились за него. Остальные принялись его критиковать и проклинать. А ведь на самом деле, что мы понимаем в таком деле, как акционирование? Да ровным счетом ни-че-го! Кто их разберет, эти открытые-закрытые акционерные общества. Товарищества с ограниченной, неограниченной и бог весть еще какой ответственностью. В чем фишка? Темный лес! А мы как слепые котята.
А время не ждет, когда мы прозреем. Ведь слыханное ли в мире дело – огромная газета существует как бы сама по себе, как бы в безвоздушном пространстве. Не имея даже юридического статуса".
Дубравин отходит от картины Брейгеля. Стоит еще минуту среди зала. А потом быстро-быстро покидает его, вспомнив, что к нему на прием сегодня просился один из его друзей – собственных корреспондентов, Игорь Шалопутов из Краснодара.
Тверская сегодня относительно пуста. Впрочем, как и всегда. Пять минут и его "Жигули" сворачивают на их улицу. Мимо огромных, суровых ангаров денежного хранилища страны, мимо яркого казино (бывшего кинотеатра) он проносится к комплексу серо-стальных зданий эпохи конструктивизма. Причаливает к третьему подъезду с его гигантскими, вечными дубовыми дверями.
Ну, вот и кабинетик. Он достался ему по наследству от предшественника, который уже ушел. В небытие. Комната, разделенная стеклянной перегородкой надвое. В одной половине у входа сидит восточная красавица – секретарша Гюзель, что в переводе с таджикского значит "красавица", в другой – его стол, кресло.
Напротив – несколько стульев для посетителей.
Скудная обстановка, не считая красавицы метиски. С ней связана отдельная история. Приглядываясь к офисной и редакционной жизни, Александр Дубравин вывел одно простое правило. Чем успешнее идут дела в компании, тем больше молодых и красивых девушек там появляется. Каким-то неизведанным шестым чувством они узнают те места, где есть перспектива и деньги. И буквально оккупируют их. Сегодня молодежная газета не исключение.
И когда ему понадобился секретарь, одна красавица привела за руку другую. Перед таким юным цветком Дубравин устоять не мог. Взял на работу. Хотя девушка его предупредила через подругу, что хотела бы обойтись без отношений.
Но как же без отношений-то, если ходит она на работу в мини-юбке, на каблуках в девять сантиметров и прозрачной белой кофточке? А сама она – белокожая пери с иссиня-черными волосами и огромными восточными глазами. Ох, нравилась она ему!
И этим флиртом, эротизмом были пропитаны все приемные больших и малых начальников.
Дубравину удавалось удерживать ту тонкую грань в отношениях, которая позволяла совместно работать, не впадая в бесконечные любовные интриги и разборки. Хотя уже через пару месяцев было ясно – она не против.
Зато уж все, кто попадал к нему на прием, уходили совершенно очарованные или одуревшие от такой красоты.
Вот и Игорь Шалопутов, толстокожий собкор из Краснодара, только попав в кабинет, сразу спросил с южным гэканьем и придыхом:
– Откуды ты, Саня, такую редкость в Москве откопал?
– С "кудыкиной горы". Я же человек восточный, – полушутя, невпопад ответил Дубравин, вставая с кресла и протягивая ему руку лопаткой. А сам подумал об утреннем: "Вот еще один слепой".
Собственно, Игорь пришел, чтобы прояснить обстановку на этаже в преддверии выборов главного редактора и акционирования их любимой молодежки.
Гюзель принесла чай. И Дубравин принялся обрисовывать товарищу мозаичную картину расклада сил:
– Газета наша сегодня бесхозная. Ну если она раньше была органом комсомола и партии, то теперь их не существует. И мы де-факто в свободном плавании. Формально мы часть издательства. А фактически – сами по себе. Соответственно, все понимают, что газета должна принадлежать трудовому коллективу. То есть стать неким народным предприятием. Или акционироваться. Но вот сколько и кому дать этого самого народного предприятия – никто не знает. Как поделить шкуру "неубитого медведя?" А? Игореха? Может, ты знаешь? Вот то-то и оно! Поэтому собралась такая большая комиссия, которая сейчас и определяет. Как делить? По совести? По справедливости? По должностям? Или еще по каким-то другим критериям? Давать ли акции всем? Или только журналистам? Нет ответа. Дело-то неслыханное. Вот и спорят с утра до вечера.
– Ну а че спорить-то? У газеты все равно ничего нету, кроме названия…
– Э, не скажи. Коммерческий отдел за это время заработал кое-что. Около полутора миллионов долларов. Да землицы прикупили. Автомобили появились… на губастом и бровастом лице удивление:
– А мы думали, коммерсанты все стырили, – удивленно откинулся на стуле Игорь.
– Вот так же всегда говорят Протасову: "Что ж ты, Вова, дурак, что ли? Ты же мог их стырить!" А Вова им отвечает: "Мог! Но я хочу здесь очень долго работать! Закон тайги – медведь хозяин. Украл – ищи другую работу!" Так что, уже сейчас есть, что делить. Но даже не это сегодня главное. Деньги – дело наживное.
– А что?
– Главное, кто власть возьмет в свои руки.
– Но есть же главный редактор. Владик Хромцов!
– Его назначал комсомол и партия. А теперь демократия. Выборы будут. И выбирать будут уже те, кто станут акционерами, – прихлебывая сладкий густой чай, словно неразумному ребенку, растолковывал он диспозицию своему старому товарищу. – То есть и мы с тобой. Вот поэтому сегодня и важно – как поделить. Поэтому "моджахеды" и не хотят, чтобы технические сотрудники – телефонистки, секретари, водители имели акции. Говорят – только журналисты могут владеть любимой газетой…
– Постой, постой, а кого ты называешь "моджахедами?"
– Ну, у нас тут образовалась группировка из молодых московских ребят, которые хотят сместить Хромцова и поставить своего человека – Володю Кушарева. Ну, Протасов придумал им прозвище – мол, они идейные "борцы за свободу" – ну, точно "моджахеды". Так и прилипло.
– Ага! Они, значит, "моджахеды", а вы "коммерсанты". Так вас теперь зовут на этаже, – подливая еще чайку из китайского чайника, заметил Игорь, прожевывая полными губами очередную печенюшку.
– Ага! Мы теперь проклятые коммерсанты. Хотя еще вчера были коллегами-журналистами.
– А куда же нам, крестьянам, податься? К ним или к вам?
– А кто тебе помог денег заработать? Кто вкладку дал делать в Краснодаре? Рекламу собирать? Машину купил? Мы уже сейчас разработали новую экономическую модель газеты. А ребята ничего не предлагают, кроме "свободы".
– Причем здесь главный?
– Он нас поддерживает. А мы его!
– Но там тоже собрались не последние. "Золотые перья", талантливые люди! Они нас правят, на полосы ставят.
– А кто говорит, что они дураки? У нас просто разные подходы к новой жизни. Мы предлагаем работающую экономическую модель, основанную на собственной концепции. Ну, не может гигантская газета издаваться только из одного центра. Она должна зарабатывать сама. А ребята говорят – оставим все, как есть! "Но денег-то нету!" – говорили мы. А они в ответ: "А мы пойдем у кого-нибудь попросим. У правительства. Или в Газпроме. И будем делать на эти деньги лучшую в мире газету…"
– Да, задали вы нам задачку. Но я все-таки поговорю с ними…
– Давай! Давай! – Дубравин уже через секунду забыл о визитере, потому что на столе затрещали два телефона.
Новый, суетной и напряженный рабочий день начался.
На самом деле, конечно, все намного сложнее, чем он нарисовал это собкору из Краснодара. На этаже явно имеется избыток трудовых рук. Триста человек кормятся с четырех полос формата А2. Естественно, такое количество народа образует разные группы с разными интересами и видением ситуации. Каждая из этих групп требует внимания, окучивания и обещаний разнообразных благ в случае победы.
В ход идут как несбыточные посулы, так и страшилки. В частности, о коммерсантах.
Заседая за бутылочкой в "Белом зале" "моджахеды" распевают песню на мотив популярной мелодии: "А в комнатах наших сидят коммерсанты и девушек наших ведут в кабинет".
"Коммерсанты" воздействуют на народ страшной правдой. Газету издавать не на что! Денег нет! Бумаги нет! И только они знают, как спасти молодежку. Сделать ее по-настоящему экономически независимой.
Чья возьмет – определят итоги выборов главного редактора.
* * *
Уже за день до собрания молодежь начала праздновать свою победу. Зачем? Хотели подавить оппонентов своей уверенностью. В "Белом зале", где варил кофе армянин Аванилянц, кипело веселое застолье. Пьяненькие "золотые перья" – Гуля Будикайте, Леха Косулин, Володя Бубнов, Дима Табов – сочиняли свой "меморандум". И витийствовали.
– Что такое предвыборная борьба? – кричали они, чокаясь дешевым плодово-ягодным и запивая его крепким черным кофе из фирменных чашек, поставленных в бар коммерсантами. – Предвыборная борьба – это антураж и психологически-информационный террор: объявления, пикеты, лозунги, листовки, мухлеж с опросами, митинги и демонстрации. А также просто хулиганство, которого мы от вас не требуем. Боже упаси, но сами готовы… Создать путаницу и нервозность в рядах противника: выдвигать ложные кандидатуры, печатать всевозможные открытые и закрытые письма. В общем, долой всех и вся. Петюню – в главные! Уматова – вынести на улицу! Уря! Уря!
День "Ч" они встретили взвинченные с безумными глазами и всклокоченными волосами. Но без всякой внятной экономической программы. Пар ушел в свисток.
Учредительное собрание началось бурно. Сторонники нынешнего редактора даже рассаживались строго по плану, подготовленному Протасовым и компанией. Одни занимали первые ряды, чтобы управлять обстановкой и не давать выскакивать "крикунам". Другие кучковались рядом со своими – сдерживать их эмоциональные порывы и следить, чтобы голосовали правильно.
Разминка в виде выборов президиума и утверждения повестки дня проходит организованно и спокойно. Но это только начало. Дальше пошли разброд и шатание.
Первое слово – главному редактору. Владислав Хромцов – внешне пай-мальчик комсомольского разлива, высокий лоб с залысинами, очёчки на носике, крепко сжатые гузкой губы, пиджачок, галстучек. А на самом деле человек, прошедший путь от стажера, открывший газете такой жанр, как прямая линия. Теперь должен доказать собранию, что он вправе руководить этим кораблем и в эти штормовые годы.
Дубравин знает – Протасов встречался с ним вчера. Сидели долго, но, в конце концов, Хромцов понял смысл того, что делают ребята, и поддержал их идеи. Но что он скажет сегодня?
Владислав не стал особо распространяться об экономике. Да и это не его конек.
– Господа! Или товарищи! Не знаю, как и начать свой доклад по нынешним временам. У нас сегодня знаменательный день. И кто бы, что бы ни говорил, мы сегодня определяем будущее нашей газеты на годы вперед…
Весь разномастный и разновозрастный Голубой зал умолк и притих, слушая главного. Куда он гнет? Куда поведет своих сторонников?