В госпитале я познакомился с одной прекрасной девушкой. Она стала моей женой. Мы приехали сюда, в Свердловск, и остались здесь жить".
"А чем вы сейчас занимаетесь?" "Вообще-то я занимаюсь педагогикой, - отвечает. - Я много преподавал, занимался научной работой. Я счастливый человек, у меня много учеников. Одно время занимался творческим наследием Макаренко…" "Во-во, - перебил я его. - Только перечитал "Педагогическую поэму"…" "Что вы говорите! Это великая книга, а Макаренко великий педагог! Правда, его не очень жаловала Крупская, говорила: это "беспризорная педагогика"". Я говорю: "Крупская-то что в педагогике понимала?". Он отвечает: "Ну не скажите, все-таки двенадцать томов издано". Я говорю: "Ну все равно она, видимо, хорошая тетка была". Он говорит: "Это несомненно". "Вообще, - говорю, - когда сам столкнулся, "Педагогическую поэму" прочел по-другому. Макаренко повезло. Все-таки за ним стояла советская власть, ЧК. У колонистов были стимулы, такие как комсомол и рабфак, к тому же они не были наркоманами…"
Мы давно уже приехали. Стояли у его дома и разговаривали. Я хотел ему подарить книжку своих стихов, но не нашел. У меня была с собой статья из "АиФа". Я ему ее отдал. И был приятно удивлен, что он знает нас и поддерживает. "Все-таки, наверное, страшно?" - спрашивает он меня. Я ему говорю: "Вот вы всю войну прошли, под пули лезли, в атаку ходили - не страшно?" Говорит: "Да как-то не задумывался…" "Смотрите, - говорю, - выжили, победили - гордо?!" Он улыбнулся. "Вот, - говорю, - и мне за вас тоже гордо!" "Будьте осторожней!" - отвечает. "Спасибо", - говорю. "Все-таки возьмите деньги". - "Да что вы, не надо мне никаких денег". Он настаивает: "Берите, Женя, не стесняйтесь. У меня роскошная пенсия!"
Фамилия этого человека Яковлев. Он 22-го года рождения. Я дал ему свою визитку, может быть, он мне позвонит.
Приехал на тренировку. Хожу, думаю о своем и улыбаюсь. Парни говорят: "Ты чего такой довольный?" "Да так, - говорю, - человека хорошего встретил. Радуюсь".
ПУТЕШЕСТВИЕ НА СЕВЕР
Экспедиция, конечно, замечательная получилась. Решили уехать на север до Качканара, перевалить хребет, уйти на Березники, Соликамск и оттуда на Чердынь. А там уже осмотреться и решить, куда поедем. Три машины. Два "лендкрузера-семидесятки" подготовленные, и мы с Саней Ляным на "сотке". И еще с нами швейцарец, владелец туристической конторы. Выехали на ночь глядя и всю ночь гнали по пустым дорогам. Утром были в Чердыни. Замечательный городок. Геройский в прошлом. Древний русский форпост на пути в Сибирь. До сих пор сохранились остатки былого величия. Там есть что посмотреть. И люди хорошие. На Севере везде люди хорошие.
На въезде в Чердынь кафешка. Называется "Колва". Там пельмени вкусные делают и вообще все недорого.
Проехали через Искор. Древняя столица пермских князей. Все завалено снегом. Волки выходят из леса и таскают собак. Прямо с дворов. Совершенно случайно встретил отца Александра. Вокруг него куча детишек. Веселые. Прыгают в сугроб. Вообще дети в тех краях есть. Ходят в школу, бегают по улицам. Настоящие дети. В наших деревнях уже этого не видно.
А потом поехали в Ныроб. Четыреста лет назад там уморили боярина Михаила Романова. Сейчас вокруг одни лагеря. Живут с леса. Но лес уже кончается. Поговорили с местными. Местные сказали, что мы до Печоры не проедем. Мы внимания не обратили, потому что местные всегда так говорят. И поехали.
Западный склон завален снегом. Деревья ломает. И даже следов звериных нет, потому что, видимо, мигрировали. Зимники до какого-то момента чистили, а потом бросили. Доехали до Валая. До Валая дорога расчищена. Свернули на Верхнюю Колву. Там время от времени ходит трелевочник, а за ним полноприводный "Урал" с вахтовкой раз в две недели. Мы поехали. Ноль градусов, если машина в подъеме останавливается, то вперед уже не едет. Развернуться невозможно. Надо пятиться назад. Как-то доехали.
Наткнулись на пункты оперативного контроля. Дежурят в них тэки-поселенцы. Говорят, что много побегушников. А дорог нет, и мимо этих избушек никому не пройти. Мне кажется, за сигареты и за водку пропустят кого угодно.
Переночевали в Колве, в гостинице. Все очень чисто, люди все доброжелательные. Вокруг очень много зэков, бывшие и настоящие и поселенцы. И очень много детей. Облепили машины, глаза у всех горят. Хорошие дети, любознательные.
Поговорили со взрослыми. Говорят, что зимники есть, но их никто не чистит. Из Коми к ним уже два года никто не приезжает.
Все-таки мы утром выдвинулись, и начался снегопад. Просто в снежное царство попали. И не стали умничать, просто развернулись и поехали обратно. В общем, попал в плен - подними руки. Доехали до Чердыни, налупились вкусных пельменей. Перевалили через хребет и ночью были в Верхотурье (первый русский город на Урале). Переночевали. Снега на восточной стороне хребта нет вообще. В полях трава торчит. Доехали до Всехсвятской церкви, которую Игорь Алтушкин построил над камнем, с которого Семен Верхотурский рыбу ловил (этот камень есть на всех житийных иконах, так все и выглядит), и оттуда - в Меркушино. Меркушино восстанавливал тоже Игорь Алтушкин вместе с Андреем Козицыным.
А потом по лесным дорогам напрямую уехали до старинной деревни Махнево (1624 года). Куча звериных следов: и заячьи, и лосиные. Оттуда - на Нижнюю Синячиху. Через несколько часов были в моей родной деревне Мироново, где нас встретили, затопили баню, накрыли стол и напекли пирожков. И когда мы уже доели все пирожки, Леха Макаров посмотрел на нас, вздохнул и сказал:
- Это была очень напряженная экспедиция…
Утром встали, не торопясь доехали до Невьянска. Залезли на башню. Потом до знаменитого Быньговского храма. Храм построен в честь Николы Чудотворца в конце XVIII века и ни разу не закрывался. А иконостас и оба придела расписывали невьянские иконописцы Богатыревы (?), Малыгановы и Чернобровины. А потом проехали через Кунару, зашли в гости к Лидии Харитоновне. Тот, кто увидел домик в первый раз, испытал культурный шок. Вернулись домой. И пошли в баню к Лехе Макарову, где подвели итоги.
Проехали мы две тысячи километров (я немножко вспомнил зимнее вождение). Посмотрели много красивых мест: Соликамск, Чердынь, Ныроб, Верхотурье, Меркушино, Нижнюю Синячиху, Невьянск и т. д. Увидели, что везде живут добрые люди. Выяснили, что швейцарцы стойкие и могут пить наравне с русскими. Узнали, что все швейцарские ножи делаются в Китае (увы!). Убедились в том, что "тойоты" не ломаются. Кроме того, получили много дополнительной полезной информации.
И все равно вертится фраза из Конька-Горбунка: "…И всю ночь ходил дозором у соседки под забором…"
ЖИМ ЛЕЖА
Тренируюсь вчера, жму лежа. В это время заходит Дюша в красных лакированных кроссовках, смотрит по сторонам и бодрым голосом: "А что, девчонок-то в зале нету? Странно, ни одной девчонки в зале. А чего тогда этот тут пыхтит, старается?" Я засмеялся и чуть себя не придавил. Кое-как поставил штангу, отругал Дюшу и вспомнил одну волшебную историю.
В конце 80-х годов мы тренировались в подвале на Челюскинцев. В одном зале подушки и мешок висел, а во втором - все станки. И вот я в конце тренировки, уже в последнем подходе, решил пожать максимум. Вокруг никого нет, кроме Димы Павлова, он гам где-то, в углу, с какими-то подростковыми гантелями упражнялся. Поставил сто семьдесят пять килограммов и лег. Снял штангу легко, а на грудь бросить побоялся, начал опускать аккуратно, и, когда уже жал в мертвой зоне, она у меня не пошла. Я какой-то момент подержал, встал на мост и ничего не смог сделать. Орать сил нету. Опустил на грудь. Она у меня по мокрой груди скользнула - и на горло. Я держу, сколько могу, мне смешно, глаза выпучил, задыхаюсь, еще и смеюсь. Дима бросил свои гантели, подбежал ко мне, схватился за штангу цепкими руками пианиста. Постоял так немножечко, побежал в другой зал звать на помощь. Забегают Андрюха Урденко с Димой Дугиным, схватили с двух сторон и тоже начали хохотать. Оба в боксерских перчатках! В конце концов освободили. Всем смешно, у всех истерика. А мне очень плохо, но все равно смешно. Вот, думаю, фраер!
Домой приехал едва живой, мне еще и попало: "Ты где шлялся?!" "На тренировке, - говорю, - был". - "Да? А почему тогда вся грудь исцарапана и засосы на шее?"
И что мне делать? Я же не могу сознаться, что меня штангой придавило!
ВСЕ НЕ СЛУЧАЙНО
Чуть не убился! Еду в Невьянск по Серовскому, не быстро, сто двадцать - сто тридцать километров в час. Вдруг хлопок! И повело… Переключился с пятой на третью с добавлением газа, чтоб не дернулась, и плавно-плавно начал выводить к обочине, не притормаживая. Скатился. Вроде несколько секунд, а рубашка к спине прилипла. Выхожу, так и есть, выстрелило заднее левое колесо. Тьфу ты, блин! Надо менять, холодно, колесо килограммов пятьдесят весит, да и просто обидно… И вдруг останавливается машина, а там моя сестрица с мужем, его тоже Женей зовут. И мы с ним вдвоем, как на соревнованиях, перекинули колесо за несколько минут. Еще денег у сестры взял. Вот как удачно остановился!
А последний раз я пробил колесо в 2006 году. Это же самое! Выезжал из экспедиции со стороны Костромы, ехал в направлении Кирова. Там вообще места безлюдные и дорога-то какая-то странная - ни одной машины, ни встречной, ни попутной. Дождь начинается, а я без домкрата. Правильно, на фиг в экспедиции домкрат. И вот стою, репу чешу, тоска тоскливая. Понятно, что я все равно что-нибудь бы изобрел… Уже полез за топором, и вдруг в этой пустыне появляется машина. И не просто машина, а такая серьезная, подготовленная. Останавливается, и оттуда вылезает старый гонщик Сан Саныч Трушников (ух как я обрадовался!), которого я последний раз видел на "Тосненских болотах" пять лет назад, и у него есть и домкрат, и компрессор, и все, что ни пожелаешь. Мы с ним быстро перекинули колесо, поговорили, выпили чая. Я ему говорю: "Сан Саныч, ты только никому не рассказывай, что я без домкрата езжу". А Сан Саныч говорит: "Женя, а зачем теперь тебе домкрат, ты уже все равно без запаски?!"
ИРБИТСКАЯ-СТРИТ
Когда я был президентом Фонда, день заканчивал очень поздно, потому что ездил на Белоярку, заезжал на Изоплит в реабилитационный центр и только после этого, полностью высушенный, почти ночью ковылял домой.
А Витя Махотин жил прямо по дороге, на улице Ирбитской. Витя называл ее "Ирбитская-стрит" и добавлял, что раньше он жил на "Финских коммунаров-стрит".
У меня руль прямо сам туда поворачивал. Я стукал кулаком в стенку, заходил.
Витя жил небогато, но очень чисто. У него в комнате была куча книжек и картинки. Картинки он мне дарил (а я еще, болван, кочевряжился и не всегда брал). Мы с ним чаю заварим в эмалированных кружках, пряники, сахар… И сидим, о жизни разговариваем.
А тут как-то Витя достал альбом с фотографиями.
Я смотрел, смотрел:
- Витя, а сколько у тебя детей?
Не задумываясь:
- Восемнадцать.
Я взвыл:
- Витя, ну хорош врать! Если б ты сказал "пять", ты б меня уже убил наповал. Ну, скинь немножко!
- Хорошо. Шестнадцать. Но больше не скину, даже не проси! - Вскочил. Борода всклокочена. - И не вздумай торговаться, я против истины не пойду!
Я говорю:
- Ну, хорошо, перечисли.
- Лешка, Петька, Ленка, Илюху ты знаешь, Анька, Вовка, Прохора ты знаешь, Серега, Клавка…
Бормотал, бормотал, загибал пальцы - сбился.
- Слушай, - говорит, - я ведь тебе наврал. Похоже, все-таки восемнадцать.
Я тем временем фотки смотрю:
- Витя, ты сколько раз был женат?
- Восемь. Или девять. Вот здесь точно не скажу - соврать боюсь.
Показываю фотку:
- А это кто?
- О! Это Светка! Как я ее любил!
- Это что, мать Прохора?
- Нет, мать Прохора - другая Светка. Я ее еще больше любил! Это Ленкина мать.
- Так это она к тебе с дочкой тогда приходила?
- Нет. С дочкой Юля приходила.
- Это с которой у тебя еще в детдоме любовь была?
- Нет. В детдоме у меня была любовь с Танькой… Как я ее любил!
Я растрогался.
- Витя, - спрашиваю, - это была первая любовь?
- Что ты! - отвечает. - Первая любовь вот - Аленка! Выхватывает фотку: стоит испуганная девочка с мишкой в руке, мишка свисает до полу.
Начинает мечтательно:
- Ей было семь, а мне восемь…
- Так ты же говорил, что она была взрослая!
- Это не она была взрослая! А наша воспитательница Элла Герасимовна! Но это было уже позднее…
- А это кто, твой друг?
- Какой друг?! Это мой сын!
- Так это который от Розки?
- Ну ты даешь! От Розки - Илюха! А это Ваня - от Лили.
- Вот это, что ли, Лилина фотка?
- Это не Лиля! Это Генриетта! Я ее до сих пор люблю!
- А это чья фотка?
Бамс меня по руке!
- А вот этого не трожь! Могут у меня, у взрослого человека, быть маленькие тайны?..
Конечно, Витя прикалывался. Потому что имена каждый раз менялись. Но получалось у него очень складно и красиво.
Когда Витя умер, его отпевали в Михайловке. Было огромное количество безутешных женщин. Я такого не видел нигде.
И совсем по-другому плакала красивая рыжая девчонка, похожая на Витю.
На самом деле у Вити трое детей: Илья, Прохор и Клава…
* * *
У нас в Екатеринбурге Витю знают все. Человек небогатый, умудрялся помогать всем. Картинки свои не продавал - дарил. А если и продавал, деньги тут же раздавал. Сам детдомовский, горя в жизни хапнул. Последние годы сидел в башенке на Плотинке и много работал. А какая краска была, ту и использовал. Зеленый, так зеленый. Розовый так розовый. Тут как-то случился у него избыток коричневой краски. Заскочил я к нему в башенку с яркого солнечного света в сумрак. А он накрасил картинок и развесил их по стенкам. А я Витю очень любил, увидел картинки и расстроился. И зачем ты, говорю, Витя, такой фигни накрасил? А Витя поджал губы, строго поглядел на меня и сказал сухо: "А это уж извини, это уж как получится…"
ПОЛНЫЙ ПЕРДИМАНОКЛЬ!
Купил старую книжку замечательного исследователя русского быта С. Максимова "Крылатые слова". Толкование известных русских поговорок, как-то: "подкузьмить да подъегорить", "бей в доску - вспоминай Москву", "вольному - воля (спасенному - рай)", "послов не рубят", "у нас не в Польше", "собаку съел", "печки-лавочки", "задать карачун" и т. д.
Среди прочего - толкование слова "галиматья". Оказывается, был такой доктор в Париже - Галли Матьё, который умел смешить своих пациентов до такой степени, что зачастую служил целительным лекарством. Доктор получил обширную известность и практику. Его везде приглашали, и он разрывался, не поспевал. И тогда придумал рассылать больным печатные листочки, в заголовке которых стояло его имя, а под ним разнообразные остроты и каламбуры…
И тут я вспомнил другую историю. Штурман мой, Вова, будучи человеком серьезным, большим словарным запасом не обладал. Да и вправду, во время гонки особо болтать не приходится. На все мои вопросы типа "Что с машиной?" или "Мы в легенде?" отвечал односложно и гордо, состроив пальцы знаком ОК: "Совершенный пердиманокль!" - и я успокаивался, хотя не знал, что такое "пердиманокль".
Однажды на этапе чемпионата России "Тосненские болота" мы заблудились и так утонули в трясине, что не сумели открыть двери, еле вылезли через окна. Стемнело, пошел дождь. И мы вдруг поняли, что машина продолжает погружаться. Внутри уже почти под потолок вонючей жижи. Глушитель забит, машина глохнет. Остается шанс вытащиться на лебедке, но до нее еще добраться надо. И давай мы с ним по очереди нырять с головой в это дерьмо и отплевываться… Об этом хорошо сказал поэт:
Ночь. Луна.
Полный рот говна.
Когда уже стало ясно, что мы утонули, я спрашиваю у Вовы: "И что?!" Вова развел руками и честно сказал: "Полный пердиманокль!" Понятнее не скажешь. И так я узнал, что пердиманокль пердиманоклю рознь.
Конечно, мы вылезли. К следующему вечеру (от машины потом долго воняло). Но я не сумел от Вовы добиться, что такое "пердиманокль". Несколько лет мучился в неведении.
Однажды культурная красивая Юля, видя, как я переживаю, сжалилась и рассказала, что "пердиманокль" - это искаженное французское "пер дю монокль", старый театральный термин, означающий крайнюю степень удивления, при которой взлетает бровь и из глаза выпадает монокль.
А мне кажется, что Вова знал.
О ЧЕМ ВЫ, ДЕВУШКИ?
Я, когда освободился, до поступления в университет работал на Уралмаше, в 50-м цехе на сборке.
И вот однажды вышел в третью смену, в ночь, а я и так-то не высыпался, а тут вообще как чумной ходил. И в перерыв забрел к девчонкам-крановщицам в тепляк. Сел в уголок, а там тумбочка стояла. Я каску снял, голову уронил и закемарил. А их там собралось человек пять-семь: крановщицы да малярши еще подошли. И они видят, что я уснул, заговорили о своих бабских делах. Ну какие там бабы - лет по тридцать, может. И без всякого спиртного посреди рабочей смены рассказывали о жизни в таких подробностях, что я проснулся и слушаю. И боюсь, что они увидят, что я покраснел и уже не сплю. Я никогда не представлял, что женщины могут настолько откровенно разговаривать друг с другом о таких серьезных интимных вещах. Ну, в общем, такого наслушался, что до сих пор стесняюсь.
Все-таки женщины отличаются от мужчин. Не представляю, чтобы мужчины могли делиться друг с другом такими подробностями. А уважающие себя мужчины тем более.
А среди этих девушек быда крановщица Тома, очень красивая, спокойная женщина. У нее муж был очень ревнивый, работал в милиции на Машиностроителей, 45 и каждую смену встречал ее возле проходной. А со мной в бригаде работал один парень, и у них была любовь. И рядом с цехом стояла такая будочка, уж не помню, что в ней хранилось. А у Васи был ключ от нее. И он минут за пять до обеденного перерыва уходил в эту будочку, а потом туда осторожно приходила Тома. И так каждую смену вместо обеда… Так вот, она в общем девичьем разговоре не участвовала. Не знаю, может, ее все устраивало.