Ясность мысли вернулась к Стахурскому. Сейчас они с шефом должны решить, вызывать ли катки или обойдется без них: балласт был мерзлый, и если он растает у основания, может произойти сдвиг. Стахурский только догадывался об этом, но шеф знал это наверняка, ибо строил не первую дорогу. Возможно также, что у шефа есть предложение более эффективной организации работ, ведь канцелярия рейхскомиссара Гиммлера, конечно, не примет во внимание разгула стихии. И если особа рейхскомиссара будет повергнута в гнев из-за несвоевременного окончания экстраординарного строительства стратегической линии, этот чертов ветер может смести с земли не только инженера Шмаллера, но и самого шефа, почтенного герра Клейнмихеля.
Они вышли из-за угла, крепко поддерживая друг друга, прижимаясь к стене, и с большим трудом добрались к дверям.
- Уф! - еле отдышался в сенях Клейнмихель. - Ну и погода! Прошу вас, герр Шмаллер, войдите.
Они миновали сени и вошли в комнату.
В будке путевого мастера были две комнаты. В первой, большой, раньше стояли столы и скамьи - здесь мастер разрабатывал с десятниками планы работ, а в непогоду тут укрывались ремонтные бригады и играли дети мастера. В углу лежал инструмент - лопаты, ломы, кайла и ключи. Во второй, меньшей комнате жил мастер со своей семьей. Теперь в первой комнате работали Стахурский и секретарша шефа. В другой был кабинет Клейнмихеля.
Сегодня секретарши не было - она поехала в город принимать инструменты. На лавке в углу сидел только шофер шефа, Ян, немолодой, хромой, невзрачный и какой-то прибитый жизнью человечек. Он был тихим, стеснительным и удивительно вежливым со всеми. Он всегда сидел в этом уголке около окна, где над лавкой в стене была ниша с окошечком в соседнюю комнату. Через это окошечко путевой мастер когда-то выдавал зарплату рабочим или говорил с десятниками, когда было еще рано и ему не хотелось вылезать из теплой постели. Шофер ставил в эту нишу свою кружку, когда пил кофе, - поставить кружку на стол инженера или секретаря он никогда бы не осмелился. Ян как раз пил кофе, когда шеф и Стахурский вошли. Он торопливо отставил кружку, чуть не опрокинув ее, вскочил и вытянулся. Ян так вскакивал и становился смирно каждый раз, когда шеф проходил мимо, хотя бы и двадцать раз на день, даже тогда, когда шеф только гулял по комнате, размышляя или разговаривая с кем-нибудь. Он был очень забавный, шофер Ян, вот так вытянувшийся по всем правилам немецкой армейской муштры: каблуки вместе, носки врозь и локти, разведенные в стороны, - неуклюжая фигура бесспорно невоеннообязанного, мирно прожившего всю свою жизнь и недавно мобилизованного тихони. Над шофером Яном потешались все эсэсовцы из охраны Клейнмихеля за его невоенный вид: на нем был мундир стандартной цейхгаузной работы, номера на два больше нужного размера, такие же штаны нависали мешками под коленями, а громадные ботинки загибались вверх носками, как китайские туфли.
- Садитесь, Ян, пейте ваш кофе. Он остынет, а на дворе холодно, - сказал шеф.
Они прошли во вторую комнату. Теперь тут стоял большой письменный стол, возвышалось громадное кресло стиля ампир - его раздобыли для шефа в городском театре оперы и балета. С другой стороны стола стояло кресло поменьше, из гарнитура рококо, для посетителей. В нише чернел полевой телефонный аппарат. Сегодня он не работал - ветер оборвал провода.
Шеф снял доху, повесил ее на крючок около двери и остался в сером френче военного покроя, но без знаков различия.
- Садитесь, садитесь, герр Шмаллер, - ласково предложил шеф, - и снимите вашу шинель. Нам предстоит продолжительный разговор.
Он указал на крючок с другой стороны дверей. Потом сел за стол, вынул сигару и приготовился закурить - делал он это старательно и неторопливо, как вообще все в своей жизни. Он обрезал сигару специальным ножиком, немного размял ее, потом достал зажигалочку и несколько раз щелкнул ею - зажигалка имела форму пистолета. Подождав, пока рассеялась копоть - бензин был нечистый, - он наклонился к огню и медленно раскурил сигару.
Стахурский снял шинель, повесил ее на крючок и подошел к столу, на ходу оправляя пиджак.
- Садитесь, садитесь, - приветливо сказал шеф, кивнув головой из-за клуба синеватого дыма.
Стахурский сел. Шеф курил, глядя на Стахурского дружески, но зорко.
- Герр Шмаллер, - наконец заговорил он, не сводя с собеседника добродушно улыбающихся глаз. - Я умышленно воспользовался временем, когда там, - он показал на дверь в соседнюю комнату, - никого нет, так как мне нужно сказать вам и услышать от вас нечто весьма важное. - Он подчеркнул важность момента еще более доверительным взглядом и поднятием руки. - Прошу вас!
Он предложил Стахурскому сигару. Стахурский взял ее.
- Вы слушаете меня внимательно?
- Я весь внимание, мой шеф.
Шеф подождал, пока Стахурский обрежет сигару, держа наготове пистолетик-зажигалку с дулом, направленным прямо в лоб Стахурскому. Во взгляде шефа мелькал игриво-грозный огонек - шеф шутил.
Когда Стахурский взял сигару в рот, шеф предупредительно перегнулся через стол, стрельнул из пистолетика и сказал:
- Паф! Прошу вас!
Потом он откинулся на высокую спинку кресла, выпустил большой клуб дыма и произнес:
- Я должен довести до вашего сведения, герр Шмаллер, что вы совсем не герр Шмаллер.
Он глядел на Стахурского так же приветливо, но слишком пристально, наблюдая за каждым движением, жестом, малейшей переменой в выражении лица собеседника. Но Стахурский сидел ровно, невозмутимо, спокойно и курил, не выдав себя ни единым движением, ибо не имел права это сделать; ни один мускул не дрогнул на его лице, ибо не имел права дрогнуть. Он только поднял брови и удивленно посмотрел на шефа - герр Шмаллер имел право поднять брови и удивиться, когда ему говорят, что он совсем не он.
Шеф глядел на Стахурского не то с торжеством, не то сам крайне удивляясь своим же словам. Потом он засмеялся.
- Вы не герр Шмаллер Франц-Эрих-Мария, фольксдейч, инженер путей сообщения. А вы Стахурский, член коммунистической партии, инженер-строитель.
Он захохотал и совсем провалился в глубину кресла.
Стахурский еще выше поднял брови - это было все, чем герр Шмаллер имел право в эту минуту выявить свое душевное состояние. Он не мог даже позволить себе побледнеть.
Провал! Сорваться с места, броситься к окну, высадить раму и выскочить во двор? Там эсэсовские автоматы сразу прострочат его несколькими очередями. Не могло быть речи и о том, чтобы схватить пресс-папье и проломить шефу голову - шофер сидел у окошка, в соседней комнате, а ключ от мотора машины он всегда носил в кармане.
Но кто ж такой этот немец, сидящий против него, - его шеф? И почему он выбрал такой странный способ разоблачения подпольщика?
Стахурский пожал плечами и недоумевающе сказал:
- Я не понимаю вас, мой шеф.
Клейнмихель снова захохотал.
- Вы отлично, чудесно играете, товарищ Стахурский! - сказал он сквозь смех. - Вы чудесный, замечательный актер, товарищ Стахурский! Если б не война, я бы посоветовал вам идти в киноактеры. Вы знаете, сколько зарабатывают кинозвезды в Голливуде? Наша АГФА платит не меньше. Не знаю, хорошо ли платит ваш Мосфильм, но вы безусловно были бы народным артистом.
Он глядел на Стахурского хитро, но доброжелательно.
Стахурский тоже принудил герра Шмаллера вынужденно улыбнуться.
- Простите, мой шеф, но ваша шутка доставляет мне огорчение.
Ураган за стеной выл с прежним неистовством. Мысли вихрем кружились в голове Стахурского. Шеф держался совершенно спокойно.
Он не принял никаких мер предосторожности. Не вынул револьвера и не положил его на стол. Не поставил охранника у окна. Только шофер Ян пил кофе в соседней комнате.
Стахурский изобразил на лице Шмаллера досаду и оскорбленное достоинство.
Шеф вытер глаза большим шелковым платком - голубым в синих квадратиках, - положил его в карман, удобнее расположился в кресле, с наслаждением затянулся сигарой и заговорил, все так же приветливо глядя на Стахурского:
- Чтобы избавить вас от лишней трепки нервов, без которой не обойдешься в игре, я расскажу вам еще кое-что, товарищ Стахурский. - Его тон был отменно любезным и доброжелательным. - Вы не просто товарищ Стахурский, который изменил свою фамилию для того, чтобы, скрывшись таким образом, заработать себе лишнюю марку в немецкой конторе, которая неизвестно для чего строит эту бессмысленную подъездную ветку к сельцу Михайловке, не имеющему ни промышленного, ни стратегического значения, когда наш фронт на берегах русской реки Волги. - Он поднял палец после этой долгой тирады и глядел на Стахурского, как на приятного гостя, с которым сейчас разопьет бутылку вина. - Вы есть подпольщик, член подпольной пятерки, которой поручено уничтожить эту линию, так как подпольщикам известно, что это секретное и чрезвычайно важное строительство особого значения.
Шеф уже не смеялся. Он смотрел на Стахурского серьезно, но без малейшей вражды.
Тоска охватила Стахурского. Конец! Шеф знал слишком много, и все это было правдой. Что же делать?
Стахурский развел руками и сказал, придав своему голосу максимум огорчения:
- Простите меня, мой шеф, произошло какое-то страшное недоразумение. Вас ввели в заблуждение, и вы обращаетесь не к тому, о ком думаете. Я совсем не тот, за кого вы меня, очевидно, принимаете.
Шеф словно не слышал этих слов, он перегнулся через стол, похлопал Стахурского по плечу.
- Это чудесно, чудесно, товарищ Стахурский, что вы умеете так соблюдать свои интересы, но жаль, что вы не хотите оказать мне доверия. Уверяю вас, перед вами только друг, который хочет вам помочь.
Стахурский ответил ему взглядом, полным сожаления. Что же ему делать: он не Стахурский - он всего только Шмаллер Франц-Эрих-Мария, фольксдейч Шмаллер, а вовсе не Стахурский, кто бы перед ним ни был - коварный враг или неумелый друг.
Шеф на минуту задумался. Глаза его скользнули по стене, по окну - ураган гнул до земли верхушки грабов, свинцовые тучи нависали тяжелыми крыльями. Сигара в руке шефа потухла. Он взвешивал и решал. Ветер выл в вышине и скулил в дымоходе. Наконец шеф снова повернулся лицом к Стахурскому - взгляд его был таким же внимательным, но твердым и решительным.
Он сказал сухо, по-деловому:
- Хорошо. Вы не тот, за кого я вас принимаю. Я тоже не тот, кем считаете меня вы!
Теперь Шмаллер взглянул на шефа с удивлением, вполне искренним.
Но Стахурский произнес тихо и категорически:
- Я не тот, за кого вы меня принимаете!
Его интонация свидетельствовала: он не Стахурский, и это он будет утверждать до конца, каким бы ни был этот конец. Он пойдет на любые муки и на смерть только с этими словами.
Но шеф словно и не обратил внимания на слова и интонацию Стахурского. Он улыбался дружески, как прежде, но еле заметная ирония мелькала в его улыбке.
- Вы, кажется, не поняли меня? - вкрадчиво спросил Клейнмихель, и голос его донесся словно издалека.
- Я вас вообще не понимаю, - ответил Стахурский. - Я уже сказал вам, герр Клейнмихель…
- Я не Клейнмихель! - резко прервал его шеф. - Я такой же Клейнмихель, как вы - Шмаллер! И я предлагаю вам совместную тактику против немецкого государства и против нацистского режима.
Стахурский уже точно знал, что перед ним сидит враг, который хочет поймать его таким коварным, но, право же, жалким способом. "Ветер с востока! Как бы он не сдул нас с земли! Я вас разоблачил! Но я ваш друг! Предлагаю действовать сообща!"
Они долго молчали. Ветер выл и грохотал за окном. Клейнмихель рассеянно постукивал пальцем по потухшей сигаре. Сигара Стахурского тоже потухла. Он сидел словно в оковах. Одна-единственная мысль билась в его голове, как удары пульса, неустанно и назойливо: как уведомить группу, известить все подполье, всех товарищей?
Но молчание длилось уже слишком долго, надо было кончать, это становилось невыносимым - пусть будет, что должно быть, - и Стахурский сказал:
- Мой шеф, я очень сожалею, что произошло такое… недоразумение. Вы позволите мне идти? Я должен следить за ходом работ.
Клейнмихель пристально взглянул на Стахурского, в его взгляде сквозили настороженность и издевательство.
- Герр Шмаллер, вы собираетесь пойти в гестапо и донести на меня, что я делал вам предательское предложение?
Стахурский ответил так, как ответил бы на его месте Шмаллер, ибо у Шмаллера тоже были все основания растеряться.
- Я совсем сбит с толку, я ошарашен, герр Клейнмихель. Я не могу знать, делали ли вы мне предложение или проверяли меня. Я совершенно растерян, герр Клейнмихель! Позвольте мне уйти и заняться своим делом.
И вдруг сразу Клейнмихель сделался совершенно иным. Исчезло добродушие, исчезла медлительность движений и округлость жестов, исчезла даже прозрачная пустота зеленовато-рыжих глаз. Перед Стахурским сидел совсем другой человек. Это не был флегматичный герр Клейнмихель, его шеф, которого он знал немного больше двух недель, с тех пор как приступил к работе в его строительной конторе. Перед Стахурским был теперь другой человек, полный бурлящей энергии, которую он еле сдерживал.
- Очень хорошо, Стахурский! Вы молодец! Именно такими я и представлял себе русских коммунистов. Перейдем к делу.
Он быстро достал зажигалку, щелкнул ею и сразу закурил. Потом порывисто придвинулся к столу вместе с креслом.
- Итак, инженер Шмаллер, известно ли вам, с какой целью строится эта подъездная ветка?
- Нет.
Клейнмихель - новый, быстрый и энергичный Клейнмихель - кивнул головой и, не ожидая дальнейших слов собеседника, заговорил:
- В таком случае я информирую вас, Стахурский, что по этой ветке через десять дней должен пройти один-единственный поезд. И в этом поезде будет сам, собственной персоной, Адольф Гитлер. - Он глядел на Стахурского со всей серьезностью, вытекавшей из этого необычайного сообщения. - Самолично Адольф Гитлер, то есть Адольф Шикльгрубер, а не кто-нибудь из его двойников! Я информирую дальше: здесь будет квартира фюрера, и он отсюда будет руководить операциями войск, наступающих на Сталинград. Вы понимаете меня? Поскольку местопребывание Гитлера может стать известным агентуре красных, то будут два Гитлера: один будет находиться в официальной ставке в городе, это будет двойник, а другой - в подземном укрытии около Михайловки. Это будет настоящий Гитлер.
Стахурский смотрел на немца, сидевшего перед ним. Какое важное сообщение сделал ему этот немец! Это нужно немедленно передать подполью и своим, через фронт!
- Коммунист Стахурский! - торжественно произнес Клейнмихель, и в его речи зазвучали нотки крайней взволнованности. - Я предлагаю вам использовать меня. Волк должен быть уничтожен! - шепотом воскликнул он.
Но Шмаллер, совсем уничтоженный, окончательно сраженный, еле прошептал:
- Герр Клейнмихель, я совсем не тот, за кого вы меня принимаете!
- Футц!
Клейнмихель в изнеможении откинулся на спинку кресла. Он вытер рукой вспотевший лоб, даже забыв вынуть платок. От прилива крови его лицо побагровело. Он с большим трудом сдерживал себя.
- Прекрасно, прекрасно, Стахурский! Я преклоняюсь перед вашей твердостью. Говорю вам это, как разведчик разведчику.
Потом он добавил каким-то надтреснутым, совсем будничным голосом, горько жалуясь:
- Как тяжело теперь людям понять друг друга! Какая страшная настала жизнь. Сообщники в борьбе не могут найти способа открыться друг другу.
Он доверчиво взглянул на Стахурского, и в его взгляде отразился страстный призыв к взаимопониманию.
Стахурский из-под маски Шмаллера украдкой следил за каждой малейшей переменой в лице Клейнмихеля.
Так прошло какое-то время.
Наконец Клейнмихель утомленно посмотрел на Стахурского.
- Да, - весело и раздумчиво произнес он, - иначе и быть не может. Знаете, Стахурский, я должен признаться, что просто очарован квалификацией советских разведчиков. Скоро тридцать лет как я работаю в этой области, и никогда, нигде - а я работал во всех странах Европы - мне не приходилось встречать таких блестящих разведчиков, как среди советских подпольщиков. Оцените, что мне удалось выследить и разоблачить вас. Вы - блестящий агент. Можете мне верить. Ведь я агент старейшей разведки в мире. Интеллидженс сервис!
Клейнмихель - или тот, кем он был, - поднялся, оттолкнул кресло ногой, обошел стол и приблизился к Стахурскому.
- Олл райт, коллега! Я хорошо проверил, с кем имею дело. Теперь мы можем уверенно действовать вместе в интересах наших государств. В этой войне их интересы общие, и у нас, разведчиков наших государств, цель теперь одна.
Клейнмихель взял руку Стахурского - это была рука Шмаллера, вялая и бессильная, - и крепко ее пожал. Потом он отпустил руку Стахурского, и рука Шмаллера упала, как неживая. Шеф стоял перед ним - массивный, уверенный в себе, довольный и улыбающийся.
- Я, агент Интеллидженс сервис, принял образ начальника строительной конторы на строительстве секретной ветки. Должен признаться, я вовсе не уверен, что по этой ветке пройдет именно поезд Гитлера, а не его двойника. Возможно, что тут проедет двойник, а по магистрали сам Гитлер. Возможно также, что в обоих поездах поедут двойники, а Гитлер прилетит на самолете. Немцы любят театр, даже больше, чем он необходим для конспирации, - с презрительной улыбкой сказал Клейнмихель. - Но вас это не должно тревожить: на то я агент Интеллидженс сервис, а вы советский разведчик, чтобы мы установили все точно и нашли способ уничтожить этого ублюдка. Не так ли, дорогой коллега?
Стахурский молчал. Шмаллеру тоже нечего было сказать.
Стахурский знал только одно: надо уведомить товарищей и о приезде Гитлера и об опасности, угрожающей подполью. Об угрозе провала надо сообщить какой угодно ценой: подполье расшифровано, и все равно кто его раскрыл - агенты Интеллидженс сервис или гестапо. С агентом английской разведки у него нет и не может быть ничего общего: Стахурский борется против фашизма и доверия к английскому шпиону иметь не может - английская разведка сегодня действует против Германии, но она всегда действовала и будет действовать против страны социализма. Для победы в войне над Германией Англии важно уничтожить Гитлера, но еще важнее ей заслать своих разведчиков в СССР, для борьбы против страны социализма.
Только это понимал Стахурский, и больше ему нечего было понимать. Но он не знал, как уведомить подполье, так как неизвестно, кто же перед ним - человек, который предлагает действовать совместно в интересах союзных держав, или человек, который хочет только получить согласие на это и тогда обрушить удар на все подпольё.
Клейнмихель - или кто бы он ни был - стоял весь исполненный решимости завершить начатое дело. Он внимательно, но не назойливо поглядывал на Стахурского.