- Слушать, с вашего позволения, не так уж долго. Когда комплект дезертиров по разверстке набирается, комендант просто сдает всю гауптвахту в маршевый батальон. И мы преспокойно идем себе на фронт. Во время войны беглому солдату деваться некуда, но ему очень легко найти дорогу на фронт. В немецкой армии людей не хватает, советские солдаты их быстро отправляют в царство небесное. Но прошу вас, какой из меня солдат, когда я хромой? И кому из фронтовых начальников не нужны шоферы? Ян Пахол в первый же день снова садится за руль. А потом в удобную минуту сбрасывает машину со своим шефом с откоса или подстреливает его.
- Вы молодец, Ян! - сказал Стахурский. - Но думаю, пришло уже время переменить вашу профессию.
- О нет, я могу быть только шофером.
- Я не о том, Ян. Я думаю, что вы уже достаточно долго были беглым солдатом гитлеровской армии. Партизанской армии тоже нужны шоферы.
- А! - сказал Пахол. - Надо подумать.
Он произнес эти слова таким тоном, словно ему предложили какую-то новую должность и он еще должен поразмыслить, подходит ли она ему.
Они вышли на опушку. Стахурский вздохнул с облегчением - это были уже знакомые места: вот и овражек, вьющийся среди деревьев, заросший по обрывам калиной, барбарисом и боярышником.
Стахурский склонился над обрывом, свистнул два раза и немного погодя еще раз. Но налетевший ветер оборвал свист. Стахурский отошел немного в сторону, подождал, пока уляжется ветер, и снова свистнул. В то же мгновение откуда-то снизу, словно из-под земли, послышался ответный свист.
Радостно стало на сердце у Стахурского: только сейчас он подумал, что был на волосок от гибели и теперь не в гестапо, а в лесу - отчизне партизан!
- Ну вот, Ян, - сказал Стахурский, - кажется, все будет хорошо.
Но сразу же возникла тревога: успеет ли связной уведомить, кого следует?
- Как вы думаете, Ян, - спросил Стахурский, - они уже нашли сгоревшую машину?
Ян пожал плечами.
- Не знаю, - сказал он, подышав на руки и несколько раз топнув ногой, чтобы согреться, - этой дорогой машины редко ходят. Ведь это не тракт, а только дорога на наше строительство. - Его рассмешило слово "наше", он тихо засмеялся. - Может, герр Клейнмихель еще отдыхает там.
Кусты над обрывом закачались, потом раздвинулись, и среди ветвей боярышника, уже безлиственных, но густо покрытых красными, вялыми, подмороженными ягодами, показалась девичья голова в платке, какие обычно носят селянки. Большие глаза девушки пристально взглянули на Стахурского и Яна, потом она поднялась наверх. Она была в ватнике, широкой юбке и сапогах.
- Здравствуйте, товарищ Стахурский, - сказала она.
Стахурский не знал ее.
- Откуда ты знаешь меня? И почему не сказала отзыва?
- Вы же сами не сказали пароль.
- Верно, - рассмеялся Стахурский. - Ты сбила меня с толку своим приветствием. Теперь хотя и поздно, но все-таки скажи, не видели вы тут белой козы?
- Видела, - ответила девушка, покраснев, - только далеко в поле. - Потом она добавила, еще больше покраснев: - Я вас хорошо знаю. Вы же у нас в прошлом месяце митинг проводили в лесу.
- А! - вспомнил Стахурский. - Это плохо, что ты знаешь меня. Но тогда случилось так, что я должен был к вам прийти. Ты одна?
- Нас двое.
- Чудесно! - сказал Стахурский. - Один из вас должен немедленно бежать в город.
Девушка заколебалась.
- Нам такого приказа не было. Но это не мое дело: я поддежурная, дежурит Мария.
- Какая Мария?
- Вы ее, наверное, не знаете. Она из беглых полонянок, в лесу недавно. - Девушка с любопытством еще раз оглядела Яна. - А этого отвести в штаб?
- Потом, - ответил Стахурский. - Прежде всего надо в город. Где Мария?
- Мария! - негромко позвала девушка.
Из-за кустов боярышника появилась другая девушка. Она была в полушубке, на груди ее висел немецкий автомат. Ноги ее были в узких офицерских бриджах и в очень больших, с широченными голенищами, кирзовых сапогах. Из-под шапки-ушанки армейского образца выбивались густые светлые локоны, обрамлявшие свежее, румяное лицо.
- Мария, - сказал Стахурский, - ты дежурная?
- Я. До утра. - Она быстрым взглядом окинула Стахурского и Яна. - Мы сейчас его отведем, - сказала она. - Он не будет пытаться бежать?
- Нет, - ответил Стахурский, - это наш.
Мария с любопытством глядела на Яна. Гитлеровцев она уже достаточно насмотрелась за войну, но "нашего" гитлеровца увидела впервые.
- К нам на пополнение?
- Да, - сказал Стахурский. - Но, Мария, слушай меня внимательно: дело очень серьезное. Ты знаешь меня?
- Нет. Но я слышала ваш свист и пароль.
- Я его знаю, - сказала первая девушка, - он большой начальник.
- И без тебя вижу, - отмахнулась Мария. - Слушаю вас, товарищ…
Стахурский сказал:
- Понимаешь, Мария, у меня нет времени добираться в лес за приказом. Ты должна решить сама, немедленно, и взять на себя ответственность. Принять решение, как в бою, понимаешь?
- Я бывала в бою, - кивнула Мария.
- Отлично. Я один из руководителей местного подполья. Час тому назад меня арестовали, и всей подпольной организации грозит провал. Понимаешь? - Мария кивнула головой. - Этот товарищ, - Стахурский указал на Яна, - убил гестаповца, который арестовал меня, и там, возле мостика, лежит наша сгоревшая машина.
- О, - воскликнула первая девушка, - значит, это вы взорвались?
- Да, - ответил Стахурский, - но я не могу пойти в город, потому что меня там схватят, а надо предупредить организацию. Возможно, что всем подпольщикам придется уйти в лес.
- Понимаю, - взволнованно прошептала Мария. - Надо предупредить немедленно. У вас, вероятно, явка? Говорите скорее. Я побегу. Только ветер какой! Раньше чем через час до города и оврагом не доберешься.
- Ничего не поделаешь, - сказал Стахурский, - итти надо немедленно. Явку я тебе сейчас скажу.
Глаза Марии внезапно потемнели. Она прошептала:
- Но я не имею права. Я на посту. Пойти может только Дарка!
В ее интонации было разочарование и досада. Ей так хотелось самой выполнить это ответственное поручение! Но уйти с поста нельзя ни в коем случае.
- Ладно, - согласился Стахурский, - пусть идет Дарка.
Девушка в ватнике стояла перед Стахурским, глядя ему прямо в глаза.
- Ты бывала в городе?
- А как же! Я была домашней работницей у доктора Малкина. На улице Октябрьской революции, двадцать пять.
- Чудесно! - сказал Стахурский. - Значит, твое появление в городе не вызовет подозрения, если тебя встретит знакомый. И пойти тебе нужно тоже к доктору, только к Иванову.
- Якову Павловичу? - радостно сказала девушка. - Он же ходил к моему хозяину играть в шахматы.
Ее даже в жар бросило. Это особенно радостная новость: доктор Иванов, который приходил к ее хозяину играть в шахматы, тоже был наш!
Стахурский взял девушку за плечи.
- Слушай меня внимательно. Тебе надо сказать только одно: "Доктор дома?" - это, если не сам Иванов, а кто-нибудь другой откроет дверь. А потом: "Бога ради! Дома ли доктор? Несчастье, нужна неотложная помощь!" Только не перепутай, надо все произнести в том порядке, как я сейчас сказал.
- Ну, что вы, - с обидой в голосе сказала девушка, - разве я не понимаю? Я повторю.
И она точно повторила его слова.
Девушка была крайне возбуждена, взволнована. Итти на такое важное дело! И к доктору Иванову, который приходил к ним играть в шахматы и она подавала ему пальто. А теперь она к нему - как к равному, и с таким поручением.
Мария с завистью смотрела на подругу. Дарка завязала платок на голове и уже собиралась бежать.
- Подожди, - остановил ее Стахурский, - что же ты ему скажешь?
Дарка смущенно опустила глаза.
Скажешь так: "Стахурский в лесу, прийти не может, провал, все явки не действительны, подполье под угрозой, немедленно всем пробираться в лес…"
Стахурский умолк. Верно ли он говорит? Верно. Неизвестно, кто раскрыт, а кто - нет. Сейчас надо спасаться всем, а потом можно будет установить размер провала.
- Так и скажешь. Еще скажи: "Стахурский ждет в лесу". Беги. Не мешкай ни минуты.
Девушка бросилась к оврагу.
- Подожди! Если к твоему приходу в квартире доктора уже орудует гестапо, скажи, что ты от твоего доктора, твоего хозяина… Потом беги на вокзал. Там найдешь ламповщика Побережняка и расскажешь ему все, что знаешь, без всяких паролей. Но это только в том случае, если доктора Иванова уже захватили гестаповцы. Поняла?
- Все понятно.
- Иди!
Стахурский спросил вдогонку:
- Оружие есть у тебя?
- Пистолет.
- Отдай. Пойдешь без оружия. На всякий случай лучше итти без оружия…
Дарка поколебалась, но отдала пистолет и убежала.
Оставшиеся некоторое время стояли молча, глядя в ту сторону, где скрылась Дарка.
Тишину нарушила Мария:
- А вы?
- Что я? - Стахурский с трудом оторвался от тревожных мыслей. - Я буду тут…
- Пока не придут из лесу?
- Пока не придут из города.
Они еще помолчали, потом Стахурский добавил:
- Понимаешь, сюда должно прийти много людей… Может затесаться провокатор, а я знаю всех товарищей в лицо.
- А он? - Мария кивком указала на Яна.
- И он с нами. Товарищ Ян! - позвал его Стахурский. - Идите сюда. У тебя укрытие большое, Мария? Поместимся втроем?
- Влезем… хотя будет тесновато…
Ян приблизился, хромая больше обычного. Видимо, он сильно устал.
- Какой он смешной! - Мария улыбнулась. - Это он вас спас? Убил гестаповца? Вот никогда бы не поверила!
- Знакомьтесь, Ян, - сказал Стахурский, - вот видите, это наша партизанка Мария.
Ян снял кепку и даже попытался щелкнуть каблуками. Мария еле сдержалась, чтобы не расхохотаться. Ян галантно отрекомендовался:
- Меня зовут Ян Пахол. По национальности я чех. И антифашист. Очень приятно!
Мария протянула руку, тоже несколько жеманно: лукавство искрилось в ее глазах.
- Мария, - сказала она.
Потом они втроем уселись на краю обрыва, спустили ноги и, нащупав опору, начали сползать. Расщелина была такой узкой, что местами можно было опереться ногами в обе стенки обрыва. Корни деревьев свисали, как обрывки веревок.
Укрытие находилось над ручейком. В черноземе под корнями старого граба вешние воды размыли широкую, но неглубокую яму. Мария приподняла корни и сухой хмель, свисавшие над входом.
- Залезайте. И ложитесь теснее.
Стахурский влез первый.
- Ого, - сказал он, - да тут даже комфорт!
Его ноги нащупали кучу сухого бурьяна.
- А как же, это наш будуар! - засмеялась Мария. Но серьезно добавила: - Полежали бы вы тут сутки на сырой и холодной земле! Пожалуйста, товарищ Пахол.
Ян повернулся спиной к яме, стал на колени и втиснулся вглубь. Устраиваясь, он тоже пошутил:
- С вашего позволения, квартира-люкс!
Затем полезла Мария. Стахурский и Ян изо всех сил прижались к стенкам, и Мария с трудом протиснулась между ними. Но ее голова и плечи остались снаружи.
- Ничего, - сказала она, - вы гости, а я дома. И ведь я на вахте: так слышнее и виднее.
Она опустила сухие побеги хмеля и заявила:
- Дисциплина запрещает курить на посту, но проверено, что тут можно курить совершенно свободно: пока дым дойдет доверху, он рассеется. Можете курить, товарищи, и прошу угостить меня.
Пока Ян доставал кисет из кармана, Мария и Стахурский лежали молча. Они смотрели сквозь сплетение корней и хмеля, но видели только черную стену оврага с обвисшими корнями. Край обрыва был на высоте четырех метров над их головами. Здесь, в глубине, царила полная тишина, ни один порыв ветра не мог сюда долететь, поэтому вой урагана вверху казался неправдоподобным. И от этого здесь было особенно уютно и спокойно… Хорошо бы вздремнуть в этой тишине. Но Стахурского не покидала тревога, перед его глазами маячил овраг, по которому они пришли сюда, и он видел в нем Дарку, бегущую в город. Вот она пробирается между кустами боярышника, вот она бежит вдоль обочины дороги, а ветер пригибает ее к земле: скорее, скорее, милая девушка, через час ты должна быть в городе!
Они скрутили цыгарки. Потом Мария сказала:
- Расскажите же толком, что произошло. Можно? Имейте в виду, что я кандидат партии с понедельника.
Это прозвучало как-то по-детски, и Стахурский невольно рассмеялся.
- С понедельника? То есть аж пятый день? Но ведь ты в отряде совсем недавно, а поручители должны тебя знать по совместной работе не меньше чем год?
Мария нахмурилась, щеки ее залил румянец, она смутилась и рассердилась на себя за это, а замечание Стахурского ее обидело.
- Что ж такого? В отряде нашлись товарищи, которые знают меня по работе несколько лет.
- Ну, не сердись, - примирительно сказал Стахурский. - Прости, я не хотел тебя обидеть. Мне не пришло в голову, что так может быть.
И он коротко рассказал о том задании, которое имела группа на строительстве железнодорожной ветки, про разговор с Клейнмихелем, про все его ловушки и выверты, про арест, поступок Пахола и бегство сюда.
Пахол лежал лицом вниз - он поднимал голову только для того, чтобы затянуться цыгаркой и выпустить дым. Мария облокотилась на землю и повернулась к Стахурскому всем телом, насколько тут вообще можно было повернуться. Ее лицо пылало от возбуждения и ежеминутно менялось, то бледнело, то снова пылало, а глаза то темнели, то светлели - у них была такая странная особенность делаться то совсем темными, то совсем светлыми.
- Какой страшный провокатор! - прошептала она, услышав, что Клейнмихель выдавал себя за агента английской разведки. - А может, он и в самом деле агент?
- Не думаю. Хотя не исключено, что он двусторонний агент.
- Что такое двусторонний агент?
- Разведчик, который работает на два государства.
- Что вы?! Разве есть такие?
- О! - нахмурившись, сказал Стахурский. - Англия и Америка воюют против Германии, а не против фашизма. Против Германии они воюют, но против нас они с фашистами заодно. Их шпионы, конечно, так и действуют, стараясь подорвать наши силы.
Известие о предполагающемся приезде Гитлера ошеломило Марию. Она некоторое время даже не могла вымолвить ни слова. Потом прошептала, замирая:
- Неужели правда?
- Кто его знает! Может быть, только хитроумная провокация Клейнмихеля.
Мария не находила слов:
- Понимаете… ведь мы могли б его убить. Если бы это была правда…
- Да! - усмехнулся Стахурский. - Можно сказать, что Гитлер был бы для нас дорогим гостем.
Пахол вдруг поднял голову и заговорил:
- Если бы мне убить Гитлера, я бы, с вашего позволения, считал, что не только я, а весь мой род с деда-прадеда не зря прожил на свете. Мне бы один раз повести его машину, и от него не осталось бы мокрого места.
Он произнес это так, что Мария даже зажмурилась. Такой силы ненависть была в словах этого тихого человека.
- У нас в Мукачеве, - снова заговорил Пахол, - до войны, когда еще мадьяры захватили Закарпатье, все чехи выехали, и я остался, пожалуй последний, и мне не давали работы, потому что я чех. Но потом, когда пришли гитлеровцы, дело было поставлено так: продайся Гитлеру и сразу получишь работу. Вот тогда я впервые подумал: "Нет, этому лютому псу я могу сказать только: "Тодт!" - и опять остался без работы. Но я сказал это только себе и никому больше. - Он вдруг смутился. - Вы не поверите, что пожелать кому-нибудь смерти для меня тогда было еще страшнее, чем попасть в тюрьму или в концентрационный лагерь. Меня с детства учили, что это самый большой грех. Теперь я знаю, что грех - это совсем другое. Я убил пятерых фашистов, и будет грех, если я не убью шестого.
- Ваша семья в Мукачеве? - спросил Стахурский.
Пахол помолчал.
- В Мукачеве, - сказал он после паузы, - была в Мукачеве, когда меня погнали на работу в Германию. У меня жена и двое детей, - закончил он тихо.
Он снова лег лицом вниз. Стахурский и Мария молчали.
Потом Пахол поднял голову и промолвил тиха и тоскливо:
- А может, они все-таки живы…
- Конечно, живы, - сказала Мария. - Не надо черных мыслей.
- Надо верить, что живы, - сказал и Стахурский.
Вздохнув, Пахол продолжал:
- Буду верить. Иначе и жить не для чего… Хотя у меня есть еще один родной человек, один товарищ - девушка, - грустно добавил он, - которая и направила меня на настоящую дорогу. Я хотел бы быть вместе с семьей… Но я слоняюсь по земле, гоняю машины и убиваю гитлеровских офицеров. Страх, что натворила с людьми война.
- А для чего вы это делаете? - спросил Стахурский.
- Что, прошу вас? - не понял Пахол.
- Для чего вы убиваете гитлеровцев?
- Прошу прощения, - смутился Пахол, - но я не понимаю вашего вопроса. Надо уничтожать наци или умирать самому. А теперь я не боюсь, если и мне придется умереть, потому что, если живы мои дети и жена, о них позаботятся.
- Кто? - спросила Мария.
Пахол помолчал.
- Она же, та советская девушка из Харькова.
- Из Харькова? - обрадовалась Мария. - Вы были в Харькове?
- Я там служил в хозяйственной команде. И стоял в ее квартире. Она и научила меня сбросить моего шефа-фашиста с машиной под откос, а если я погибну, обещала позаботиться о жене и детях после войны. Она сказала, что если и она погибнет, позаботится тот, кто ее любит. А если и он погибнет, позаботится ваше государство, Советский Союз.
- Как зовут эту девушку? - заинтересовалась Мария. - Может, я ее знаю. Я тоже харьковчанка.
- В самом деле? - обрадовался Пахол. - Это мне очень приятно. Я никогда не забуду Харькова. С вашего позволения, ее зовут Ольга. Она живет на Юмовской улице, в доме номер одиннадцать, квартира сорок.
- Не знаю, - разочарованно промолвила Мария, ей так хотелось узнать эту девушку. - А где она работала?
Пахол улыбнулся.
- У вас, советских людей, когда интересуются незнакомым человеком, то прежде всего спрашивают: "А где он работает?" А у нас спрашивают: "Сколько у него капитала?" У вас, в Советском Союзе, наверно, было очень хорошо до войны.
- Вы не коммунист? - спросила Мария.
- Нет.
- И не социал-демократ? - спросил Стахурский.
- Нет. У нас в Мукачеве всего тридцать тысяч жителей и до войны было тридцать шесть партий. Но я вообще против партий. Ведь наци - тоже партия. Их надо уничтожить всех, вместе с их партией.
Стахурский улыбнулся.
- Очень хорошо, Ян, что у вас такая ненависть к фашистам. Но дело не только в том, чтобы уничтожить фашистов. Дело в том, чтобы их больше никогда не было. Надо так устроить жизнь на земле, чтобы фашизм больше никогда не мог возникнуть.
- Так точно говорила и панна Ольга в Харькове, - согласился Пахол. - И очевидно, так оно и есть. Вы, советские люди, все умеете видеть, все понимаете. Панна Ольга сказала мне тогда: "Начните, Ян, хотя бы с того, что сбросьте машину вашего шефа под откос".
- Она была подпольщица, эта Ольга? - спросила Мария.
- Нет, просто девушка.
- Коммунистка?
- Она была просто советской девушкой.
- Где ж она теперь?