- Знаком! - грустно сказал он, думая, вероятно, о том же самом, о чем думал я, - о нашей нелюбопытности к людям, хотя мы и газетчики, о том, что мы порой проходим мимо того, что грандиозно и очень интересно. И еще я с печалью думал о том, что мне и в голову не пришло бы такое о Петре Ильиче - незаметным, скромным был он.
А ведь что оказалось! Петр Ильич форсировал Днепр, был в Германии, лично видел и знал сержанта Егорова, который водрузил знамя Победы над рейхстагом. Петр Ильич трижды был ранен, раз контужен, но возвращался в строй. Его жена, медсестра горбольницы, прошла путь до Берлина, служила в одной части с Петром Ильичом, где они и познакомились, поженились. У нее тоже два ордена, но я всегда видел ее в простом, скромном платье - озабоченную, занятую Наташей и домом, такую обычную, негероическую, незаметную. Она порой приходила к нам позвонить по телефону и долго, смущенно извинялась за беспокойство, а получив разрешение позвонить, говорила в трубку так тихо, что мне приходилось успокаивать ее, просить, чтобы не стеснялась говорить громко. Она ведь звонила в больницу, чтобы узнать о самочувствии своих больных.
При следующей нашей встрече Петр Ильич смущенно сказал:
- Просто не было случая рассказать о войне… Вы дадите мне "Шагреневую кожу"?
- Петр Ильич, какие могут быть вопросы?
Теперь я понимал все - почему он затаивался, молчал, когда мы говорили о войне, на которой из нас, юнцов, никто не был, и знали мы о ней из книг и рассказов людей. Он же, знавший войну, ненавидел ее; мы, не знавшие, видели в ней только героическое, возвышенное.
С тех пор прошло больше трех лет. Петр Ильич по-прежнему ездит на рыбалку, работает на своем заводе, его фотография висит у проходной, вечерами он занимается с Наташей и сам с удовольствием решает алгебраические задачи. А я постоянно вспоминаю о нем, когда встречаюсь с незнакомыми людьми, когда мне предстоит говорить с ними, общаться и жить. Страх перед тем, что новый человек может пройти мимо меня, не раскрыв душу, что я могу проглядеть в нем то, что когда-то проглядел в Петре Ильиче, терзает меня. И я стараюсь увидеть в людях то, что увидел в Петре Ильиче, и изумляюсь тому, что заложено в их душах. И когда я нахожу это, чувство открытия делает по-настоящему радостным.
Рядом с домом, в котором я живу, строится еще один дом. С раннего утра до вечера шипят штукатурные струи, гремит металл, сочно посапывает рубанок, снимая с дерева пахучую стружку. Изо дня в день я вижу в окно деловитую суету стройки, слышу шум подъезжающих машин, привык к этому, пригляделся и порой не обращаю внимания. Я знаю некоторых парней-десятиклассников, которые работают во дворе. В комбинезонах, в клетчатых рубашках, они ловки, сильны, веселы.
Один из них, Геннадий, хорошо знаком мне и порой смешит тем, что во время обеденного перерыва играет в футбол с ребятишками, которые, как и в каждом дворе, у нас от зари до заката гоняют мяч. Геннадий играет с ними старательно, серьезно, словно порох выдумывает. Женщины показывают на него пальцами, хохочут над ним без насмешки - такой он юный, непосредственный, какой-то уютный. Он не обращает внимания на их смех, хохочет сам:
- Угловой! Угловой! Ха-ха!
Обычно, в будни, мы с ним здороваемся, перекидываемся парой словечек о погоде, говорим о пустяках. Но сегодня я решительно поднимаюсь от стола, выхожу на двор, перепрыгивая через доски и ящики с цементом, иду на стройку. Озабоченный прораб бежит мне навстречу, что-то кричит, но я иду, не обращая внимания на то, что я здесь посторонний. "Не надо, товарищ прораб! - думаю я. - Сегодня нет посторонних!"
- Здорово, Гена!
- Здорово! Садись на доски!
Я сажусь на доски, достаю пачку папирос, но Гена делает страшные глаза, показывая на прораба, шепчет: "Курить запрещено!" Вот еще беда! Закурив, нам стало бы легче разговаривать, папиросы связали бы нас дымком откровенности, душевности, но делать нечего - прораб ходит рядом и косится на меня - и я прямо спрашиваю своего молодого приятеля:
- Гена, тебе нравится жить?
Я так откровенно спрашиваю потому, что знаю парня, видел, как он играет с ребятишками в футбол, слышал, что он работает легко, охотно, много. И он не поражается торжественности, философичности моего вопроса, он просто и искренне отвечает, видимо, поняв мое настроение:
- Да! Мне нравится жить! Мне хорошо строить дом, сидеть на самой верхушке, выше всех, и глядеть вниз.
- А дальше что, Гена? Что ты думаешь о будущем?
- Работать, учиться. Вопрос ясный!
- Станешь инженером?
- Стать бы человеком, а инженером станем! - говорит он, вероятно, не раз отвечая так на подобный вопрос и таким тоном, как о деле давно решенном, понятном, прочувствованном. - Ну, ладно, мне надо работать!
Ему действительно надо работать. А мне? Мне - тоже! Я поднимаюсь, иду сквозь шум стройки, гляжу на мир, мне светит неяркое солнце, мне навстречу идет бульдозер, разравнивающий землю двора. Могучий, рокочущий, неистовый. Я прихожу домой, сажусь за машинку, но долго, очень долго еще не могу писать, думая о Гене. Вот тебе и футбол с ребятишками, вот тебе и девичий румянец на щеках, и пушок на верхней губе, еще ни разу не бритый. Ни разу!
Стать человеком!
И я начинаю работать, подумав напоследок: "Дорогой Петр Ильич, как много в людях вашего - скромности, деликатности, простоты! Именно вы научили меня за семью замками душевной сдержанности, скромности наших людей находить то, что называется золотой россыпью души. Спасибо вам!"
Я работаю, изредка поглядывая на Гену, который карабкается по строительным лесам.
Мы оба работаем.
Как, ну как написать о вас, люди, чтобы вам стало так же счастливо от книги, как мне счастливо сейчас. Как написать о Петре Ильиче, о Гене, о всех вас? Как?
САМОЛЕТНЫЙ КОЧЕГАР
Он появился в конторе лесозаготовительного пункта в середине июня. Шло важное заседание. Час тому назад у дизельного трактора расплавили подшипники, и теперь начальник пункта Сухов, покрасневший и взъерошенный, искал виновных.
- Здравствуйте! Я вот… пришел, - сказал паренек, входя в комнату.
Шумный разговор прервался на полуслове. Сухов недоуменно посмотрел на свою руку, вытянутую вперед, и, вместо того, чтобы стукнуть ею по столу, согнул в локте и рассеянно поправил прическу.
- То есть как, - спросил он, - как это пришел?
- А из Радугина, - пояснил паренек. - Ждал, ждал машину, а ее нету, вот и пришел пешком…
Он полез рукой за пазуху, порылся в кармане, но ничего не нашел. Тогда он полез в другой карман, затем в третий, но безрезультатно. Паренек смущенно улыбнулся и стал торопливо шарить в заднем кармане брюк. Лицо его засияло, он шумно вздохнул.
- Вот она… - и протянул Сухову какую-то бумажку, - справка из детдома…
Сухов повертел бумажку в руках.
- Что же это делается, а, товарищи? - сказал он плачущим голосом. - Какая бумажка, из какого детдома?
- А из радугинского, - охотно ответил паренек, присматривая для себя место. Ему понравился стул у окна, и он сел на него, положил руки на колени и благожелательно посмотрел на окружающих.
- Да вы читайте, там все оказано…
И тогда раздался негромкий смех технорука Волошина.
- Слушай, - сказал он Сухову, - ты действительно читай. Видишь же, человек пришел.
За Волошиным засмеялись все. Уж очень не вязались маленькая, худощавая фигура, светлые, наивные глаза паренька с обстановкой комнаты, в которой сидели сердитые громкоголосые люди и спорили о расплавленных подшипниках.
Сухов развернул справку. Он вслух прочел о том, что Иван Иванович Пыж по собственному желанию пошел работать в леспромхоз и что детдом одобрил его решение, так как Пыж с детского возраста проявил любовь к машинам. В детдоме Пыж прошел полный курс семилетки с похвальными успехами (свидетельство прилагается). Там же он занимался в кружке юных техников и изобрел мотоцикл, который наверняка бы двигался, если бы Пыж достал некоторые детали.
После официальной части женским почерком было приписано, что Ваня Пыж имеет и некоторые недостатки. Например, он не всегда тщательно следит за собой, а в детдоме покуривал самосад, который выращивал в не известном никому месте.
Когда Сухов кончил читать, Пыж снисходительно улыбнулся: "Пишут же, черти, сами не знают, что!" - и протянул начальнику свидетельство об окончании семилетки.
- Вое пятерки! - объявил Сухов.
- А по физкультуре четверка, - поправил его Пыж.
- Да, по физкультуре четверка, - подтвердил Сухов.
Теперь это был другой Сухов, очень непохожий на того Сухова, который пять минут назад заявил, что если у дизеля еще раз расплавится подшипник, он отнесет стоимость простоя за счет виновного, влепит ему строгий выговор в приказе и вообще жизнь виноватого после этого станет очень тяжелой.
- Трактористом хочу быть, - сказал Пыж, поняв, что наступило время для делового разговора: всякие ненужные бумажки прочитаны.
- Как, товарищи, - обратился Сухов к присутствующим, - что ответим?
- Испытать можно… - заговорили мастера.
- Решено! - Сухов стукнул рукой по столу.
Такое случилось впервые: обычно кандидатуры новых учеников трактористов обсуждались долго и обстоятельно.
- Вот это по-деловому! - весело воскликнул Пыж, и быстро сложил бумажки в карман, и на прощанье протянул Сухову руку: - Спасибо!
- Слушай, Иван Иванович, - остановил его Волошин. - Ты хоть нам-то скажи, где выращивал табак?
- А за баней, в крапиве.
Так Пыж стал учеником тракториста. В общежитии, где ему отвели место, он аккуратно разложил вещи, красиво заправил кровать, затем нашел сторожиху тетю Машу, выпросил у нее березовый веник и отправился в баню.
Из бани он вернулся красный и очень довольный собой. Пыж сел на стул у печи и стал терпеливо ожидать своих товарищей по комнате.
Первым вернулся невысокий юноша с длинными, давно не стриженными волосами. Заметив Пыжа, он сказал: "Здорово!" - и стал что-то искать в тумбочке, но не нашел и потребовал:
- Дай-ка мыло… Опять уперли!
- Тракторист? - уважительно спросил Пыж, протягивая мыло.
Юноша посмотрел на него, зачем-то оттопырил нижнюю губу и хмыкнул:
- Держи карман шире!.. Так тут тебя и посадят на трактор! Помощник я, вот кто! - и ушел мыться.
Потом ввалились сразу двое - оба длинные, черные, в одинаковых промасленных фуфайках, пахнущих мазутом и хвоей. Каждый был в два раза выше Пыжа. Поэтому он уверенно подумал, что уж эти-то двое обязательно трактористы.
- Привет! - угрюмо оказал один из них, черным сердитым глазом рассматривая Пыжа. Второй глаз тракториста был прикрыт темной челкой. - Кто такой? - спросил он, сбрасывая фуфайку прямо на пол.
- Из детдома я, из Радугина, - ответил Пыж, - учеником тракториста буду. - И строго добавил - Подними фуфайку-то, ишь разбросался!
Вошедшие переглянулись. Тот, что молчал и казался особенно сердитым, свирепо поворочал глазами и скорее удивленно, чем зло, сказал:
- Смотри-ка, Петро, еще один указчик выискался! Ну прямо житья от них не стало! Повесь фуфайку, назло всем повесь!
Захватив полотенца и мыло, они тоже ушли.
"Здорово попало им от кого-то!" - подумал Пыж, стараясь представить того человека, который мог сделать это.
Вскоре явился пятый жилец комнаты. Дверь с треском распахнулась, стекла в окнах дрогнули, и на пороге выросла фигура парня лет двадцати. Одет он был чисто, даже немного франтовато: рабочий комбинезон был из добротной новой материи, фуражка из блестящей кожи, а из расстегнутого воротника коричневой рубашки выглядывали сине-белые полоски тельняшки. Он обвел комнату большими серыми глазами и, не мигая, уставился на Пыжа.
- Здрасте! - насмешливо протянул он. - Откуда бог послал?
Это не понравилось Пыжу. Он тоже, не мигая, стал глядеть в глаза вошедшему.
- А ты откуда выскочил как бешеный? - спросил Пыж.
Несколько секунд они смотрели друг другу в глаза: Пыж - со спокойной уверенностью, а парень - с вызовом и угрозой.
Первым не выдержал парень в тельняшке. Он отвел взгляд и пошел к Пыжу.
- Ты смотри, ты знаешь… - пригрозил он.
- Я и так смотрю…
Неизвестно, что произошло бы дальше, если бы в комнату не вошли два сердитых тракториста. Увидев их, парень сразу же забыл о Пыже.
- Знаешь, Левка, так работать нельзя! - сердито заговорил парень. - Я тебе сто раз петь об этом не стану… А по часу чокеровать лес тебе никто не позволит!
Левка стал оправдываться: в разговор вмешался второй тракторист; они заговорили о каком-то мастере Павле Ивановиче, то ругая его, то восхищаясь его твердой линией, потом опять заспорили о чокерах, и Пыж из разговора понял, что все живущие в комнате не трактористы, а такие же, как и он, ученики. И еще узнал он, что парня в тельняшке зовут Емельяном.
Доругавшись с товарищами, Емельян внезапно повернулся к Пыжу и насмешливо бросил:
- Рот закрой! Ворона залетит!
Пыж смутился. Оказалось, что действительно, увлеченный спором, открыл рот. Как это заметил Емельян, разговаривавший с товарищами, Пыж понять не мог.
Но он быстро справился с собой и, как будто ничего не произошло, отвернулся к окну.
- Так-то лучше! - торжествующе заметил Емельян и с обидной снисходительностью спросил у вихрастого юноши - Кого это к нам прислали?
- Не знаю… учеником тракториста, говорит, будет…
- Учеником! Ну, знаешь, прицепи корове седло! - с издевкой заметил Емельян, окидывая взглядом щуплую фигурку Пыжа. - Это же не ученик. Это же самолетный кочегар, - нашел он выражение, которым механизаторы называли людей, непричастных к технике.
В этот момент открылась дверь, и в комнату вошли знакомые Пыжу начальник пункта и загорелый человек, который спрашивал в конторе, где Пыж выращивал самосад.
- Здравствуйте, товарищи!
Они медленно обошли комнату, заглянули в тумбочки, проверили постели. Окончив обход, загорелый внимательно посмотрел на Емельяна.
- Поздравляю вас, Емельян Прохорович! Вы, говорят, сегодня чуть-чуть нормы не выполнили.
Краска бросилась в лицо Емельяну. Не поднимая глаз на загорелого, он забормотал:
- Смешно, конечно… Вам, товарищ парторг, только шутки…
- Не то, не то, Емельян, - улыбнулся загорелый, - растерялся ты, право слово, растерялся!
Затем начальник пункта и загорелый внимательно посмотрели на Пыжа. Парторг вдруг весело подмигнул Пыжу.
Пыж понял его так: "Попался, брат, Иван Иванович! Ну, ничего, бывает и хуже! Вое перемелется, мука будет!"
Когда на следующий день Пыж явился в лесосеку, Емельян сразу же заметил его. Он громко закричал:
- А, самолетный кочегар пришел!
Пыж и бровью не повел. Перепрыгивая через толстые бревна, он поднялся на эстакаду - так называется в лесосеке площадка, на которой распиливаются на бревна деревья. Слева на эстакаду поднимался трелевочный трактор. Лязгая гусеницами, машина с трудом втаскивала большой поз хлыстов. Деревья точно за что-то зацепились, так ощутимо было их сопротивление усилиям трактора. Тракторист высунулся из кабины, громко выругался и дал такой газ, что трактор приподнялся на дыбы, как норовистый конь. Ветки затрещали, хлысты медленно поползли за трактором.
- Силища! - восхитился Пыж.
Позади него вдруг появился маленький человек в очках, привязанных за уши цветными веревочками. Он сердито посмотрел на тракториста и закричал:
- Так-с, товарищ Дутов, трактор перегружен!
Тракторист, пожилой, сутулый, с висячими украинскими усами, проворно выскочил из кабины и потребовал, чтобы пересчитали бревна. Бревна пересчитали, даже измерили толщину каждого небольшой палочкой с зарубками, и человек в очках разочарованно заявил, что нет, трактор не перегружен, а то, что он с трудом поднял хлысты на эстакаду, объясняется просто: эстакада высокая. Собственно говоря, это он знает давно и даже предупреждал кого следует, но ведь есть люди, которым хоть кол на голове теши, ничего не понимают.
Тогда тракторист рассердился. Он поднял с земли газогенераторную чурочку, сунул ее под нос человеку в очках и ехидно спросил:
- Сырая?
Человек в очках взвесил чурочку на руке, вернул ее трактористу и озабоченно согласился:
- Сыровата…
- Да не сыровата, а сырая! И вот я тебя спрашиваю: будет на такой чурочке трактор тянуть на все сто? Будет, спрашиваю?
- Ты не суй чурочку-то! Сам вижу… Мне бы только узнать, кто эту чурочку принял! - стукая кулаком о кулак, свирепо продолжал он. - Ты кто? - Это уже относилось к Пыжу. Его обнаружил, обернувшись назад, человек в очках. - Почему не работаешь? Дутов, возьми-ка его в оборот… Это ученик.
Человек в очках убежал, и Пыж остался наедине с сутулым трактористом, который бесцеремонно его разглядывал.
По-видимому, осмотр не удовлетворил тракториста. Дутов кивнул головой в сторону лесосеки и спросил:
- Это они тебя… самолетным кочегаром-то?
- Меня, - просто ответил Пыж.
- Ты, говорят, с детдому? - продолжал Дутов, свертывая самокрутку толщиной в палец.
- Да.
- Так, так… Кличут как?
- Иван… Фамилия - Пыж.
- Ишь ты, Пыж!.. Чем патроны забивают… Технику безопасности проходил?
- Нет еще. Велели к мастеру Павлу Ивановичу.
- Значит, к нему и надо. Вон он, Павел Иванович-то, в очках… Вот что, парень, ты давай-ка пока садись в трактор. Я тебе на ходу объясню пятое-десятое…
Обо всем забыл Пыж, забираясь в кабину трелевочного трактора. Впереди, поблескивая медью, гудел источающий тепло мотор. Пыж не мог оторвать восхищенного взгляда от многочисленных ручек и приборов, которыми уверенно орудовал Дутов. Прямо перед глазами было окно, по которому, если надавить маленькую кнопочку, задвижется плоская щеточка-дворник, очищающая стекло. Дутов выжал сцепление, хрустнули шестерни, коробки передач: вздернувшись на дыбы, трактор быстро взял с места. Пыж обеими руками вцепился в сиденье и, затаив дыхание, смотрел то в окно, то на рычаги управления, которые передвигал Дутов. Бледноватое лицо Пыжа покраснело от волнения. Дутов искоса посмотрел на него, тихо засмеялся:
- Ишь ты!.. Чем патроны забивают!.. Ну, парень, смотри да слушай! Первое твое дело - чурочка. С нее любой тракторист начинается…
Они оказались несложными, эти первые обязанности Пыжа. Когда трактор вернулся на эстакаду, Дутов показал ему большую плетеную корзину, в нее набирали чурочку.
- Чурочка, она легкая, если сухая, - заметил Дутов, снова, как в прошлый раз, окидывая Пыжа оценивающим взглядом. - Топить бункер, парень, - это тебе не печку шуровать. Пока ты этому делу не выучишься, не будет из тебя тракториста, хоть ты всю математику назубок пройди.
Пыж выжидательно молчал, но Дутов так и не оказал главного: когда начнет учить управлять трактором. Пыж вздохнул, потом поплевал на руки, взял корзину и направился к навесу, под которым лежала чурочка.
- Правильно, - одобрил Дутов. - Я рейс сделаю, а ты заправочку приготовишь…