Ей дали "сорок пятого", который откликнулся простуженным старческим голосом на всю комнату:
- Сорок пятый слушает.
Она спросила:
- Это от вас, кажись, кто-то депутата облсовета приглашал?
Голос в трубке ответил:
- Да, от нас.
- Ну и как? Разобрались?
- Разобрались.
- А что было-то?
- Да ерунда оказалась. Склочница она, эта наша Ефимиха. Сама знаешь. Померещилось ей, что участком го обделили, что будто бы за ее счет соседу прибавили. Вот она и настрочила заявление.
- Ну и что?
- Ну, измерить пришлось. Ее же саму мерить заставили. Оказалось, у нее даже больше на несколько квадратных метров. Ей говорят: "Может, отдашь эти метры-то?". Молчит. Успокоилась теперь. Но, надо думать, ненадолго. Определенно другую каверзу сочинит. Не может она так, чтобы без склоки. Натура не позволяет.
Я напомнил девушке:
- А где депутат?
И девушка спросила в трубку:
- А депутатка-то у вас пока еще?
Но голос ответил неторопливо:
- Нет. Уехала. Уже с утра уехала. Что ей тут у нас делать? Других скандалистов у нас не имеется.
- Куда уехала?
Это я крикнул тому, чей голос выходил из трубки, как будто он мог меня слышать. И девушка повторила мой вопрос. А голос ответил:
- А мне почем знать? Мне это знать не положено. Может, в район, а может, на МТС. Иван Николаевич должен знать, да его нет сейчас. Ушел на ферму.
- Когда он вернется?
Это опять я спросил. И девушка, которой, как видно, уже надоели мои вопросы, нехотя повторила это в трубку. Старческий голос ответил с такой же неохотой:
- Не знаю. Не сказал он мне.
Вот черт, как складывалось дело! Приходилось, видно, самому идти его искать. На всякий случай я спросил:
- Но она по крайней мере та самая?
Девушка взглянула на меня с удивлением. Я пояснил свой вопрос:
- Как ее звать? Надежда Петровна Иванова? Из колхоза "Путь коммунизма"?
Девушка повторила мой вопрос в трубку. Но в это время на другом конце телефонного провода случилась какая-то заминка. Девушка спросила еще раз:
- Она не из колхоза ли "Путь коммунизма"?
И тут ее перебил по телефону другой мужской голос, молодой и звонкий:
- Да, да, Зиночка, из колхоза. Именно оттуда. А почему это тебя так интересует, позвольте узнать?
Девушка сказала недовольно:
- Отойди ты, не мешай!
А я подсказал:
- Спросите, она средних лет, черненькая и волосы гладко зачесаны?
Девушка, досадливо вздохнув, спросила:
- Матвеич, а Матвеич, она собой-то какая? Черненькая, волосы гладко зачесаны или как?
И тот же молодой, звонкий голос с готовностью подтвердил:
- Да, да, да. Черненькая, гладенькая. Все мы черненькие и гладенькие. А позвольте узнать, Зиночка…
- А ну тебя! Некогда мне. Отчет закончить надо. Мешают здесь целый день сегодня…
Девушка повесила трубку, прервав на полуслове молодого шутника. После этого она села на место, уже не глядя на меня. Так я надоел ей своими вопросами. Но я не мог уйти, не зная - куда. И я спросил опять:
- А это где, простите в одолжении?
- Что?
- Откуда это с вами говорили?
- Из Степановки.
- А это далеко отсюда?
- Два километра.
- А кто такой этот Иван Николаевич?
- Бригадир.
Она уткнулась в свои бумаги и больше на меня уже не смотрела. Но я спросил:
- А в какую сторону надо к нему идти?
- В ту.
Она махнула рукой, не отрываясь от бумаг. Я сказал ей: "Спасибо". Она не ответила. Я сказал: "До свиданья". Она ответила, но головы от бумаг так и не подняла.
Выйдя на улицу, я пошел по тому направлению, которое она указала. Это удаляло меня от станции Балабино еще на два километра, но я уже старался не думать об этом. Пройдя середину деревни, где новые дома образовали подобие площади с маленьким садиком в центре, я скоро выбрался к окраине. За деревней потянулись ржаные поля, но за ними не было видно другой деревни. Ее заслоняла осиновая роща. Дорога, пересекавшая Заозерье, была покрыта асфальтом и обсажена по сторонам молодыми деревцами. По ней в обе стороны то и дело проносились машины и велосипеды. Прижимаясь к самому краю дороги, я довольно быстро добрался до осиновой рощи и только за ней увидел наконец нужную мне деревню Степановку. Девушка, конечно, убавила расстояние до нее по крайней мере вдвое.
Пока я шел к деревне Степановке и пока разыскивал в ней бригадира Ивана Николаевича, день заметно склонился к вечеру. За это время бригадир успел побывать не только на всех фермах, но и в поле на трех участках. Так мне сказали, когда указали на него, идущего по улице. Это был крупный человек, и шел он почему-то очень быстрым шагом. Едва я, подойдя к нему, раскрыл рот, как он подхватил меня под руку, но не остановился и даже не убавил шага. Пришлось и мне поторопиться, чтобы не утруждать напрасно его руку.
Но, приноравливаясь к его шагу, я старался в то же время понять, зачем ему понадобилось хватать меня под руку так крепко, словно он заранее приготовился пресечь любую мою попытку вырваться. И вдруг страшная догадка пронзила мне сердце! Ведь его звали Иваном! Как же я сразу об этом не подумал! Его звали Иваном, и был он тот самый Иван, с которым я, кажется, еще не сталкивался. Или сталкивался? И если предположить, что я с ним пока еще не сталкивался, то полагалось мне теперь без промедления затрепетать от страха, потому что пришел мой час принять от него должное возмездие за вину Арви Сайтури. И кровь должна была застыть у меня в жилах при одной только мысли об этом возмездии.
Да, вот что полагалось испытывать мне теперь, когда его огромная лапа загребла меня и поволокла за собой. Страхом и ужасом следовало мне наполниться в такую минуту, вместо того чтобы с наивным любопытством разглядывать его сбоку.
И, торопливо перебирая ногами рядом с ним, шагающим крупно, я успел представить себе весь ход событий, который привел меня к такому невеселому концу. Ему сообщили с места моего ночлега, что в эти края отправился финн, тот самый финн, что воевал с ними и стрелял в них. И вот он подкараулил меня, а подкараулив, перехватил на дороге и без промедления поволок на расправу. Так обстоят у них дела здесь, в России. Запомните это на всякий случай вы, финские люди, которых я уже не успею предупредить. И как прав был ты, Юсси, предвидя это! Но слишком поздно оценил я твои гениальные пророчества. Они уже не могли мне пригодиться…
Так выглядят здесь их подлинные дела, которые кроются за их словами о миролюбии. Чего стоили после этого заверения Ивана Петровича в том, что можно якобы пройти насквозь всю их страну и не встретить ни в одном русском человеке вражды к финнам. Плохо же он знал своих русских людей! Не понадобилось мне проходить всю страну насквозь. Довольно было сделать по ней первые шаги, чтобы меня уже схватили и повели на казнь. И за что повели? Только за то, что на глазах этого человека кто-то убил его жену и ребенка при содействии финна по имени Арви Сайтури. Но ведь я же не Арви Сайтури!
На всякий случай я приготовился вырваться из его железных рук, но пока еще делал вид, что вполне доволен такой стремительной прогулкой. А он вдруг повернул ко мне свое широкое потное лицо, темно-коричневое от загара, и сказал вежливо:
- Я вас слушаю.
Вот так обстояло дело. Он меня слушал. Он предоставлял мне слово для оправдания. Каждому приговоренному к смерти дают перед казнью сказать последнее слово. И вот он мне тоже предоставил такое право. Ну что ж. Скажу свое слово, если так. И я сказал ему, что мне нужна Надежда Петровна Иванова, приехавшая к ним из колхоза "Путь коммунизма" как депутат областного Совета. Была ли у них такая и где она сейчас? Такие слова я ему сказал вместо оправдания. И не успел я их произнести, как он уже ответил:
- Уехала сегодня утром в район.
- Куда?
- В район.
- Как уехала?
- Самым естественным способом: на машине уполномоченного Промтрансторгснабсбыта.
Он произнес какое-то очень длинное странное слово, смысла которого я не понял. Но я опять Спросил свое:
- Почему уехала?
- Очевидно, делать здесь ей стало нечего. В недоразумениях разобрались до нее. Что-нибудь еще у вас есть ко мне?
У меня к нему ничего не было больше, но я спросил:
- А далеко туда?
- Восемнадцать километров.
На этом наш разговор можно было закончить, если у него, конечно, не имелось никаких иных намерений относительно меня. И нам оставалось только расцепиться, чтобы каждый мог пойти своей дорогой: он туда, вперед, в конец деревни, где его ожидало какое-то спешное дело, а я - назад, к станции Балабино. Впрочем, если бы он протащил меня с такой же скоростью те восемнадцать километров, которые отделяли теперь меня от моей женщины, то мы оказались бы в районе через полчаса. Но едва ли он собирался оказывать мне такую услугу. Да и самому мне не очень улыбался столь необычный вид путешествия. И, чтобы отвлечь его от подобного намерения, я спросил:
- А на чем туда можно доехать?
Он призадумался.
- Хм, действительно, на чем же? Была райкомовская машина - уехала. А вы проголосуйте.
- А?
- Проголосуйте.
Я так и не понял его. А он спросил:
- Больше у вас нет ко мне вопросов?
- Нет…
- В таком случае прошу извинить. Счастливо вам доехать!
Он отцепил от меня свою руку, и сразу же его шаг ускорился по крайней мере вдвое, а я начал отставать. Но и я тоже не сразу остановился. За время нашей сцепки он успел придать моему шагу такую скорость, что ноги мои уже без всякой надобности пронесли меня вслед за ним до самого края деревни.
На краю деревни стояла кузница. Он вошел в нее и остался там. В этот момент мне следовало бы остановить свой разбег, повернуться и тронуться в обратный путь, к станции Балабино. Но, не успев собраться с мыслями, я сделал вперед еще несколько уже замедленных шагов и тоже поравнялся с кузницей.
Дверь кузницы была открыта, и я увидел, как Иван Николаевич бил молотом по раскаленному куску железа, зажатому в клещах, которые держал в руках другой человек, пожилой и бородатый. Я повернулся, чтобы зашагать наконец обратно, но в это время Иван Николаевич заметил меня. Ударив еще раза два молотом по раскаленному куску железа, он вышел из кузницы и крикнул мне вдогонку:
- Что, не берут?
Я опять не понял его, и он сказал:
- А вы смелее! Погодите, сейчас я вам устрою.
И он выдвинулся на середину дороги, подняв руку перед грузовой машиной, которая только что вынеслась из деревни, пройдя ее всю без остановки. Но машина пронеслась мимо него, громыхнув пустыми железными бочками, наполнявшими ее кузов. За ней прошла легковая машина, которую он оставил без внимания, но перед следующей грузовой машиной опять поднял руку. В ответ на это она замедлила ход и, пройдя мимо, остановилась шагах в двадцати от нас. Он крикнул мне, указывая на нее:
- Бегите! Живо!
Я не знал, для чего это нужно было, но все же направился к машине. Из ее кузова тоже кто-то крикнул мне: "Скорее!". А выглянувший из кабины водитель сказал:
- Не задерживайте. Быстрее залезайте.
Я все еще не мог понять, зачем надо было мне залезать в кузов этой машины, если путь мой лежал совсем в обратную сторону. Но из кузова ко мне уже протянулась рука молодого парня, и я не мог не принять ее. Еще старый Илмари Мурто говорил мне, что нельзя отвергать руку человека, если ее протянули тебе от чистого сердца, особенно руку русского человека. Мог ли я не выполнить совета Илмари? Я принял руку русского человека, а другой рукой ухватился за борт кузова, поставив одновременно ногу на колесо. Парень рванул меня кверху, и я в один миг оказался в кузове.
6
Машина понеслась дальше на восток, встряхиваясь временами на тех местах, где асфальт имел бугры или вмятины. Я стоял, слегка пригнувшись, чтобы удобнее было держаться за борт кузова, и старался понять, куда и зачем я еду. Парень, поднявший меня наверх, стоял таким же образом у другого борта. У его ног сидел на развернутой газете пожилой мужчина и курил папиросу. Рядом с ним на запасном колесе сидела старая женщина. Три девушки в светлых блузках с короткими рукавами и в коротких юбках стояли позади кабины и пели песни. Их голые загорелые икры блестели прямо перед моими глазами. А по сторонам проносились назад зеленые деревья, кустарники и поля.
Скоро мы въехали в небольшую деревню да так и проехали ее, не задерживаясь. Таким же манером проехали мы и вторую деревню. Третий поселок, оказавшийся на нашем пути, состоял больше из сараев, чем из домов. В сараях и под навесами стояли разные сельскохозяйственные машины. Но еще больше их стояло вокруг сараев и навесов. Здесь пожилой мужчина выбросил за борт кузова папиросу и сказал девушкам:
- Стукните-ка там, доченьки!
Они прервали песню и застучали по кабине. Машина остановилась. Пожилой мужчина и парень слезли, и старший из них сказал в дверцу кабины:
- Спасибо, Мишенька.
Может быть, и мне следовало сойти вместе с ними и отправиться скорее в обратный путь, пока я его еще примерно помнил. Куда я ехал и зачем? Разве я знал? Но, пока я так раздумывал, уже готовый занести ногу за борт кузова, машина тронулась. И опять замелькали по сторонам зеленые поля и перелески. Блеснула речка на очень низком месте, по берегам которой на широких заливных лугах шел сенокос. После этого мы проехали еще одну деревню. И вдруг старая женщина заговорила громко и торопливо:
- Батюшки! Никак проехала? Стучите, доченьки, стучите!
И она сама тоже застучала по кабине, просунув между полными икрами девушек свой сухонький кулачок. Машина остановилась. Старая женщина слезла с помощью девушек на дорогу и сказала в окно кабины:
- Проехала дом-от свой! Спасибо, желанный.
Она побрела по дороге назад, а мы покатили дальше и на этот раз доехали без остановки до небольшого города. На окраине города машина остановилась, и водитель, выйдя из кабины, сказал девушкам:
- Приехали, красавицы. Слезай!
Они слезли, и он добавил:
- Плату бы с вас следовало взять, да уж ладно.
Они ответили все три почти одновременно:
- Плату? Пожалуйста!
- Ничего не имеем против.
- Сколько с нас?
Он принялся подсчитывать, для чего приставил палец ко лбу, над которым влажные от пота, темные волосы сбились в клочья. Подсчитав, он сказал:
- Да хотя бы по одному поцелую с каждой, что ли. Меньше нельзя.
И они опять ответили, все три разом:
- Ишь, чего захотел!
- С ума спятил!
- При посторонних-то!
Он спросил:
- А если я к вам в совхоз приду как-нибудь под воскресенье?
И опять он получил одновременный тройной ответ:
- Ну, там видно будет.
- Там еще куда ни шло.
- Там и разговор другой.
Они ушли, а я остался стоять в кузове машины, не видя нигде вокруг подходящего для себя прибежища. Водитель спросил:
- А вам на какую улицу?
Я ответил не очень уверенно:
- А мне в район…
Он взглянул на меня с некоторым удивлением, но сел в кабину и повез меня дальше. Проехав несколько улиц, он остановился возле группы больших домов и сказал мне, приоткрыв дверцу кабины:
- Приехали.
Я спрыгнул с кузова на мостовую и спросил для верности:
- Это район?
Он опять удивился и, подумав немного, тоже спросил:
- А что вам нужно в районе?
Я не знал, что ему ответить. Мне была нужна Надежда Петровна Иванова. Но стоило ли об этом говорить человеку, который ее, конечно, не знал, да и со мной, как видно, не собирался заводить знакомство?
А он сказал, потеряв терпение:
- Вот райсовет и райисполком, а там райком. А в этом ряду музей, кино, школа, гостиница. Держите путь, куда вам нужно, а я поехал. До свиданья!
- До свиданья. Спасибо.
Я с опозданием ответил ему, и он уже не слышал меня отъезжая. Я осмотрелся. Так вот он, значит, район. Это то место, куда она поехала, моя женщина. И вот я тоже приехал в район. Но ее не было в районе. Я это ясно видел. Я очень старательно оглядывался на все стороны, но ее не видел нигде, хотя по улицам сновало туда и сюда немало людей. И нельзя сказать, чтобы это меня особенно развеселило.
Перебирая в памяти сказанное водителем, я вспомнил, что среди прочих слов он произнес также слово "райсовет" и при этом даже указал на определенный дом. А райсовет - это не какой-нибудь райский совет, а районный Совет, что я тут же выявил, подойдя поближе к указанному дому. И, конечно, они могли быть чем-то связаны - этот районный Совет и тот областной Совет, где моя женщина была депутатом. Значит, какая-то нить соединяла ее с этим домом. Вот какая ловкая догадка сложилась в моей голове! Но когда я вошел внутрь дома, меня остановила пожилая женщина в платке и спросила строго:
- Вам кого надо, гражданин?
Я ответил, что мне надо депутата областного Совета, который приехал сюда сегодня утром.
Она ответила:
- Ничего не знаю. Учреждение закрыто. В конторах уже никого нет. Завтра к десяти утра приходите.
Я стоял, не зная, как быть. Только что появилась какая-то ниточка, за которую я мог ухватиться, и вот она уже готова была оборваться. Женщина спокойно выжидала, когда я уйду. И вдруг она сказала:
- А вон секретарша идет. Спросите у нее.
Я загородил дорогу другой женщине, идущей к выходу, и сказал:
- Простите в осведомленности, пожалуйста, скажите, у вас не была сегодня женщина из колхоза "Путь коммунизма"? Она депутат областного Совета.
Здесь вежливые слова возымели свое действие, и эта женщина оказала мне больше внимания. Подумав немного, она вспомнила:
- Да, была. Но она уехала часа три назад.
- Куда уехала? Домой?
- Нет. По району. Впрочем, собиралась и в соседний район, в колхоз "Рассвет". А уж оттуда, вероятно, домой.
Говоря это, она вышла вместе со мной на улицу и там спросила:
- А вы к ней по делу?
- Да…
- Так поезжайте прямо в колхоз "Рассвет".
- Это в другой район?
- Да. В своем районе вы можете ее не догнать. А в тот колхоз она обязательно поедет. И если вы ее опередите, то там же и подождете. Кстати, тут машина есть из того колхоза. Вот она стоит с грузом возле Дома крестьянина. Кажется, вторая или третья от края. Вы спросите там, которая из них едет до "Рассвета", и поезжайте вместе.
Она ушла, а я приблизился к машинам, стоящим возле Дома крестьянина. С грузом оказались три машины. Наметив себе ту из них, на которой лежал самый большой груз, покрытый брезентом, я подошел поближе. Это была трехтонная машина. Водитель копался в моторе, приподняв капот. Я спросил его:
- Скажите, будьте любознательны, вы не до "Рассвета" едете?
Не разгибая спины, он повернул ко мне худощавое загорелое лицо, при виде которого я понял, что он чем-то рассержен. Водители часто бывают чем-нибудь рассержены. Такая уж это профессия. Обороты вежливости для таких людей - пустой звук. Может быть, ему даже хотелось выругаться в ответ на мой вопрос, но, увидав мой новый костюм и шелковую рубашку с ярким галстуком, он удержался от этого. Я спросил его еще раз, уже без вежливости:
- Вы едете до "Рассвета"?
- Да.