Задремывая, я думал о том, что если это тут рецессия, то что тогда у нас? Развал?.. Распад?.. Или, может быть, возрождение на малой земле?.. В последнее время я стал часто себе подобные вопросы задавать. Видеть, как рушится мир, в котором ты вырос, горько и обидно. Тоже мне, Онегин-Печорин, скажешь ты. Да ведь и великие то же самое чувствовали, что и мы с тобой. Только мы после двух Smirnoffbix прозреваем, а те и от бокала заводились.
А может, родной, их тоже мафия замочила?.. Мартынов вполне за киллера сходит, Дантес - рожа поганая, мог и на евреев работать, у голландцев с евреями всегда были тесные связи, да к тому же Пушкин, как известно, арап абиссинский был, такого на тот свет отправить сам Иегова велел. А субсидировал все это какой-нибудь генерал-губернатор, кн. Селезень-Лужковский, чтоб от смутьяна избавиться. Или же сам Николай I - версия известная. Кстати, если его, казнившего пятерых, успели Кровавым прозвать, то кто же тогда Сталин будет?..
Здесь, между прочим, отца народов очень уважают и даже предлагают ему посреди Европы два памятника поставить - за то, что от фашизма спас, и за то, что 30 лет дикие орды за железным занавесом держал. Он бы точно не дал страну налево пускать. Ведь что происходит? Ленин страну советизировал, Сталин электрифицировал, Горбачев - рассоветизировал, а эти, нынешние, должны ее разэлектрифицировать и растащить. Задача выполнимая, но трудная - как ее размонтируешь так скоро?.. Ведь в каждой избушке лампочка Ильича дотлевает. Это сколько же ГЭС взрывать придется?.. Проволоку сматывать, в вагоны грузить, на Запад толкать, рельсы по бартеру загонять, шпалы по рекам сплавлять?.. Думаю, если всем миром навалиться, то за год справиться можно, столбов на пару сезонов печи топить хватит. А потом лишь бы искра осталась, раздувать ее всегда охотники найдутся. И обязательно раздать по полбревна на душу, пусть все свои доли честно получат. Никто не забыт и ничто не забыто. Просто плохо помнится. В любом случае запасай, брат, керосинки - не ошибешься. Тем более, что лебеда уже зацвела в Лебедяни, скоро можно будет суп варить, если весь керосин в Панаму или Китай не утечет.
Ханси решил срезать по Франции. Надписи пошли мелкие, ни черта не разобрать. Объезды, стройки, котлованы, и дома обшарпанные - шику нет. И это немцы всегда отмечают, французов якобы жалеючи, а те, злобой давясь, объясняют, что мы-де всё наше состояние не в виллы и ремонты, а в человеческое общение вкладываем, дома вообще не сидим, а всё больше по гостям ходим.
В Метц мы не заехали, но могу сказать тебе, что в этом городе есть собор, глядя на который стыдно за свое существование поганое становится. А в соборе - витражи. Старые стекла патиной покрыты, а новые горят. Витражи Шагал тут сотворил не такие, как в Цюрихе, где цвета, как на пожаре, а линии бьются, словно рыбы о лед. Тут он мягок. Тут и антураж другой, камерный.
Рядом с собором аббатство - глухая стена, узкие окна. Вот где весело когда-то было!.. Монахи столы накрывают, вино из подвалов несут, девок через потайную калитку впускают и по кельям разводят. После вечерней трапезы - сюрприз в маске… Чем не жизнь?.. А утром, в соседней пивоварне опохмелившись, сиди себе у окошка да Библию читай, или стихи пиши, или на улицу смотри, как бабы кренделями торгуют.
Я поделился своими мыслями с Ханси, описал этот скромный рай, но старичок тут же начал ругать французов. К ним он относился свысока, презирая в целом, но хваля за кухню, а в этом он понимал толк, полжизни провел в ресторанах:
- Дело французов - еда и парикмахерские. А они всё в революции лезут. Они больны грандоманией. Всё у них самое большое и великое. Их время прошло. От них одни проблемы в Европе всегда были, больше ничего.
Тут еще время платить за дорогу пришло, а это уже никому не нравится. Роясь в карманах, он приговаривал:
- Вот, 10 марок - а за что?! Дороги плохие, скорость ограничена, сервиса никакого - а плати!.. Unordnung! У вас в СССР дороги такие же?
- Хуже!
- Как, еще хуже? Mein Gott! Не может быть! - ужасался он минут десять.
Вот уже скоро на щитах Великое герцогство Люксембургское замелькало. Оно в европейской каше как-то уцелеть умудрилось, даже стена городская и мосты замшелые сохранились. И не только уцелело, но и торгует беспошлинно, так что вся округа сюда свои бензобаки и канистры заправлять ездит. Да и золото тут дешевое, если кому надо. Не знаешь таких, родной?.. И я не знаю, но уверен, что их много, а в Люксембурге особенно.
Вот недавно я в газете прочитал, что один арабский шейх бриллиант в юо карат за 22 миллиона купил. И какими силами небесными эти 22 миллиона обеспечены, можешь ты мне объяснить?.. Или шейх этот в 22 миллиона раз лучше нас с тобой?.. Или для человечества чем-нибудь послужил?.. Или заслуги имеет перед родиной, кроме тех, что его дедушка - бедуин по пустыне на верблюде кочевал и в песке колодцы рыл, чтобы воды напиться?.. Как тут раскольниковские идеи не вспомнить?.. А другой шейх купил картину Пикассо за 29 миллионов. И никто даже и не вспомнил, что настоящее искусство из ужаса художника перед жизнью, из оправданий за свою никчемную несчастную жизнь рождается. Эта мука первична, а услаждение арабских шейхов - вторично.
Но люди недаром побаиваются художников. А ну, помести на выставке под пуленепробиваемом стеклом три гнутых гвоздя, напиши, что эти гвозди гнули Ван-Гог с Гогеном. И сертификат на меловой бумаге приложи, с печатями. Что будет? Их тут же купят за пару миллионов, а другие посетители, возвратившись в свои конурки, только об этих гвоздях и будут вспоминать. И не сами гвозди, конечно, а миллионы, воплощенные в них. Раз художники могут делать миллионы из ничего, из мусора, холста и красок - значит, они чародеи и колдуны. Поэтому во время смут и мятежей их убивают первыми - а кого, как не колдунов, убивать прикажешь?..
Да к тому же смерть - это самый большой успех художника: после нее начинается его восход. Чем быстрее погибнет - тем быстрее взойдет, как ячменное зерно. К сожалению. Вот мне всё почему-то чудится в последнее время, будто Достоевский сейчас турне по европейским университетам совершает, со славистами встречается. Ведь они и раньше его тут видели, когда он, в пальтишке летнем, в дешевых трактирах чай пил и немецкие газеты читать пытался, да только замечать не хотели (чванства и заносчивости и тогда хватало). А сейчас по перронам бегут, встречая и овацируя.
После Люксембурга надписи пошли то на бельгийском, то на французском, то на валлонском, ничего не разберешь. Это тут так, втихую, из - под намордника демократии, национальная рознь вылезает, кантоны между собой враждуют. Французы - те вообще закон приняли, чтоб великий французский язык иностранными словами не засорять, а немцы пока ничего, держатся, хотя зубами и поскрипывают. Им, впрочем, язык спасать не надо, он и так, вместе с маркой, во все стороны расползается и, несмотря на рецессию, прогресс тут не за горами.
На подступах к Льежу старичок стал опять громко ругать Unordnung, когда выяснилось, что надо ехать через весь город. Мы как раз угодили в утреннюю пробку.
- Не могли объезд построить? - возмущался Ханси. - Денег нет, что ли?
- Рецессия, сам говоришь.
- Да, но не такая же! Конечно, в Бельгии своего сырья нет, надо ввозить, рабочая сила стоит дорого, но объезд все-таки могли бы построить! Гляди, что творится! Куда ехать - не разберешь!
Начали мы с ним смотреть по сторонам и, наконец, выбрались на трассу.
После нервотрепки он остановил машину на специальной площадке со столами и скамейками. Полез за пузырьком.
- Дай и мне попробовать! - попросил я. - Может, похмелье снимет.
- А я тебе и ложечку приготовил, - хитро улыбаясь, сказал он и накапал мне ровно 15 капель, хотя я и утверждал, что мне этого будет мало. Но он был тверд, и я выпил приторно-горькую микстуру, после чего потянуло закурить.
Он ходил по площадке, вытаскивая из багажника кульки с едой. От лесов веяло душистым и сырым. Вдали холмы ярко-зеленые, горы черные, поля желтые, Туманы выплывают. Сумрачные леса кругом. Дорожные щиты с оленем: "Не задави". Ограждения от кабанов. Бельгия.
Мы принялись неторопливо завтракать, слушая по радио историю, которую ты наверняка оценишь.
Итак, от жителя N. поступает в полицию жалоба на то, что из-за стены каждую ночь такие стоны несутся, что он спать не может. И не полчаса, не час, а всю ночь напролет, до утра. И пусть проверят, чем там соседи (садомазохисты, наверняка) занимаются, честным людям спать не дают. Как тебе известно, право на тишину - самое святое из всех прав. Франкфурт, крупнейший аэропорт Европы, все движение самолетов прекращает к 11 часам ночи и возобновляет только утром, потому что двадцать семей, имеющих виллы невдалеке от аэропорта, ни в какую не соглашаются уступить: взлетающие самолеты им спать мешают и, следовательно, самолеты не должны взлетать. Убытки - миллиардные. Теперь новый терминал из-за этого возводят. У нас бы срыли бульдозерами, спецназом зачистку б провели - и дело с концом. А здесь - нет, право на отдых священно.
Так вот, пишет и пишет жилец жалобы, что-де из-за истошных оргазмов спать не может. Жалобы идут по инстанциям. Их начинают проверять: приходят к соседям жильца, видят там молодоженов, говорят им о жалобах. Те соглашаются: да, мол, оргазмируем, но ведь право на оргазм тоже существует, ведь это наше дело, наша интимная жизнь, наше право, не менее важное, чем право соседа на тишину, не так ли?.. Не нравится ему - пусть переносит свою спальню в другую комнату или звукоизоляцию ставит, а нам и так хорошо.
И вот тяжба. Комиссии к жильцу ходят, у стены по ночам с секундомером всхлипы фиксируют. Медиков привлекли, те говорят: действительно, есть такие оргазмы, реактивные называются, один за другим припадкообразно следуют, особенно если партнер в регуляции смыслит и женщину до полного обморока не доводит. Дело в Конституционный суд в Карлсруэ передано, теперь там будут решать, на высшем уровне. И диктор просит всех слушателей прислать на радио свои мысли по этому поводу.
Посмеялись и поехали. После короткого молчания Ханси о жене заговорил:
- И сколько было вместе прожито!.. Летом мы всегда на юг ездили, в Ниццу или Канны, с детьми. Тогда там еще можно было отдыхать. И дела шли хорошо, и деньги были. И на рулетке ночи напролет играли. И на аукционах работали, и бюро открыли, деньги в рост давали, и всё сообща. И спорили всегда только из-за того, в какой ресторан ужинать пойти. А теперь?.. - И лицо его приняло детское выражение. - Теперь она хочет всё - дом, имущество, фирму, посуду!.. Я иду за деньгами в автомат, а он карточку проглатывает. Я иду в банк - а мне говорят, что счет арестован. И неизвестно, что она сделает завтра. Она всё время на шаг впереди. Дети осуждают ее, сын не хочет ее знать, обзывает шлюхой. Всё это травмы, проблемы, стресс! Я один теперь. Дочь живет с каким-то типом, сын ушел в интернат. Поверишь, я даже покупать не умею на одного, как иду в магазин - так и покупаю, как всегда, на четверых, и только потом вспоминаю, что семьи уже нет. А у меня аппетита нет, в холодильнике всё гниет и портится…
- Это беда поправимая, - успокоил я его. - Как увидишь, что срок годности к концу подходит - мне звони, я с другом зайду, под пол-литра подберем всё за милую душу. Не сомневайся. А друзья где?
- Друзья! - усмехнулся он невесело. - Все спрятались, никого нет.
- Но это же были ваши общие друзья, не только ее? Хотя, впрочем, понимаю: с этим туго. Денег у всех навалом, а души - с пятачок.
- Это так, - со вздохом согласился он. - Вон, знаешь старуху, от меня через улицу живет? Одна, в большом доме? Она, миллионерша, всё время сидит у телевизора и пьет. Вот и всё. Муж ее был какой-то изобретатель. Умер. А она даже соседей своих не знает. И знать не хочет.
- У нас дома было не так, - помолчав, сказал я.
- Ну конечно, ты всегда говоришь, что там, у вас, всё было по - другому, - возмутился Ханси. - По-твоему выходит, что Грузия - прямо-таки рай земной. Вот, показывали по телевизору, что там происходит, в этом раю… Прямо жуть берет!
- Это сейчас. Раньше было не так, - повторил я, не вдаваясь в подробности, которые вряд ли ему было понять, подумав, однако, о том, что и себе не могу вразумительно объяснить того, что случилось дома.
- А где вообще лежит эта Грузия? Где-то за Каспийским морем?
- Между Черным и Каспийским. В центре мира.
- "Kaukasier" в словарях - синоним понятия "белая раса"… Там, должно быть, климат хороший? - поинтересовался он.
- Если я скажу, что хороший, ты опять не поверишь. Первые люди в плохом климате селиться бы не стали.
- Поверю. Моря и горы - это всегда отлично. Надо будет посмотреть в атласе… А где карты, атласы - даже и не знаю, в доме всё перевернуто, дом продавать придется, она деньги требует, половину, - продолжал плаксиво Ханси. - И полную долю дела, которым мы всю жизнь вместе занимались. И всё остальное! Боже! Всё так внезапно рухнуло! За что?.. Иногда сижу вечерами - и жутко, тоскливо…
- И ты берешь свои капли… А потом - еще страшнее, правильно? - усмехнулся я.
- Да, да. Mein Gott, это так страшно - сидеть в пустом доме! Я сейчас понял это. У меня полно музыки, подвал забит вином, еще со старых времен осталось, когда к нам компании в 2 час ночи заваливались и мы до утра гуляли. Помню, звонит ночью сосед и просит не шуметь, а я ему: "Что?.. Кто?.. Говорите громче, ничего не слышно, тут музыка!.." Он орет: "Вот ее-то как раз и надо сделать тише, тогда услышите!" А я ему в ответ: "Извините, ничего не слышно, позвоните в другой раз!" Ха-ха-ха!.. Пару раз полиция приезжала, с нами до утра оставалась. Эх, было время!
- Ничего, зато у тебя сейчас свобода!
- Для чего она мне сдалась, эта свобода? Зачем? - И он тоскливо посмотрел мне в глаза.
- Что зачем? Найди себе кого-нибудь, мало ли женщин? Да хоть на Ёлке женись!
- Нет, я не хочу. Сейчас всё не то. - Он морщил лоб, двигал челюстями. - Я не могу понять - как? Почему? За что?
- Раньше уходила она от тебя?
- Нет. Мы часто ссорились, но уходить не уходила.
- Ты ревновал ее?
- Бывало. Она наполовину француженка, кокетливая была, вечно к ней мужчины цеплялись, а я с ума сходил, бесился. Лучше давай сменим тему, мне трудно об этом говорить. - Он покрутил приемник, нашел немецкую радиостанцию. - Послушаем новости.
Конечно, почему не послушать?.. Ты же спрашивал, тезка, что тут нового, так что тебе тоже будет интересно.
Вначале, как всегда, две-три горячие точки: Ельцин отдал приказ разбомбить нефтехранилище в Чечне; в Заире одна партия съела другую; три японца из какой-то секты отравили воду в Иокогаме; в Алжире экстремисты взорвали автобус с туристами; в Киншасе обнаружен новый клещ - разносчик вируса; где-то разбился очередной самолет (причем, как всегда, скрупулезно указывается: "Погибло столько-то человек, из них - столько-то немцев", как будто не все равно, какой национальности были покойники.)
Потом германские новости. Тут уж без калькулятора никак не обойтись: проценты, учетные ставки, надбавки, укорочки, заморочки, минуты, граммы, километры, тарифы, индексы. Одни призывают снизить, другие - повысить, а в бундестаге бушует дискуссия о дыре в бюджете, которую тут же решили заткнуть за счет пенсий и пособий. Это как с погодой: пошла безработица вверх - тут же вспоминают гастарбайтеров, пора гнать их взашей, а о том, как афера доктора Шнайдера (который миллиарды спер), на экономике отразилась - ни слова, потому что свой человек, немец, ему вроде можно. Лопнула прореха в бюджете - жди передач о переселенцах-захребетниках, о расследовании же по делу фирмы "Отто", десятилетиями печатавшей фальшивые деньги - молчок, т. к. свои, родные. Рецессия усилилась - ответ ясен: эмигрантов много стало, а о миллиардах недоданных в казну налогов - вскользь и с большой неохотой, потому что негоже сор из избы выносить.
В завершение новостей - какие-нибудь казусы вроде того, как лучше говорить - "немецкий турок" или "турецкий немец"; монументалист Христо хочет упаковать в фольгу весь земной шар, у некой порнозвезды какие-то гады ампутировали груди, застрахованные на полмиллиона. Спорт - Шумахер, Беккер. И погода, по хорошо известной тебе схеме: у нас все о' кей, но соседи гадят.
После ампутированных грудей разговор наш принял игривое направление. Я спросил Ханси, не хочет ли он зайти в Роттердаме к одной из тех, с грудями, кто за 50 гульденов дарит полчаса каждому желающему.
- Нет, нет, что ты! - испуганно посмотрел он на меня. - Это ни к чему.
- Что значит - ни к чему? - засмеялся я.
- Нет, зачем, я не хочу.
- Не прикидывайся. К Ёлке же ходишь? У нее, правда, бюст не застрахован, но тоже дорогого стоит.
- Это другое дело, совсем другое, ты ничего не понимаешь! - смутился он подобно многим своим соотечественникам, когда при них заходит речь о чем-нибудь "эдаком". Но тут же расправил плечи: - Эх, вот раньше!.. По три-четыре бабы в день бывало!
- Где это так щедро?.. Ты, случайно, не в гестапо надзирателем работал?.. А?.. Признавайся!
- Какое гестапо?.. Я тогда молодой был совсем. Мы занимались возвращением пленных. Женщин было много, и все они за буханку хлеба делали всё, что угодно. Страшная вещь - голодная женщина, какой бы нации она ни была! Вот тогда я их и повидал, на всю жизнь хватило…
- Чего?..
- Отвращения к ним, - после некоторого молчания ответил он и, не поднимая глаз, полез за пузырьком. - Потом появились американцы, и женщины ушли к ним… Те рассчитывались мылом, консервами, выпивкой, сигаретами… Тогда я возненавидел их еще больше. Все они шлюхи поганые, а моя бывшая жена - первая из них! Как это я раньше не замечал? Старый дурак!
- Как ты мог заметить, если все время у Ёлки торчишь?
- Это не так! - визгливо возразил он.
- Тебя, случаем, твоя бывшая жена не проверяла на верность по методу баварского радио?.. А вот, кстати, еще вопрос того же радио: "Чем пользуется слониха во время менструации?" "Овцой". "Почему?" "Впитывает хорошо и за хвостик вытаскивать удобно!"
Это заставило его опять густо покраснеть.
Вдруг нас начала нагонять мрачная колонна мотоциклистов. Ханси шел под 160, но они неотвратимо приближались. Ему пришлось сойти с левой полосы. Мотоциклисты начали проходить мимо нас. Черные, прямые, неподвижные, сосредоточенные, замкнутые в своем опасном одиночестве, ровно-длинной цепью следуя друг за другом, они на какой-то миг заполнили всё кругом. Моторы странных машин безумно стрекотали, уродливые шлемы заглядывали к нам в окна, руки в перчатках с раструбами делали какие-то знаки. Потом они стали заваливаться на бок, зависать на повороте и постепенно исчезли, как божья угроза.
Я следил за последним из них, когда Ханси забеспокоился - всё время мелькает какой-то "Anvers", не ошиблись ли мы дорогой. Он не успокоился до тех пор, пока не заехал на бензоколонку и не выяснил, что "Anvers" и есть "Antwerpen", только по-бельгийски.
- Сепаратисты! Откуда мне это знать? - начал привычно возмущаться он, а я любовался странной, по-абстрактному пересеченной бельгийской природой, где зелень росла островками, а равнины вдруг уходили круто вниз, превращаясь в ущелья. В общем, как будто пьяный Малевич рисовал (так тебе будет понятнее).