Юродивый зачерпнул воду из лужи и старательно вымыл вспотевшее лицо. От этого немного полегчало, и он принялся проверять содержимое ведра, ничего ли не пропало во время погони, сокрушаясь о том, что обидел людей и вызвал их недовольство.
Он с трудом приходил в себя. Затравленно оборачиваясь всем корпусом, он заспешил к выходу: мимо цветов, они не для него, он разозлил людей; мимо мочалок и шерстяных носков, мимо страшных, лохматых веников - возьмут и сметут его в мусор!.. Мимо звенящих ножами точильщиков - вот, уже точат, острят ножи, искоса поглядывая на Колу, перемигиваются, а искры летят из-под ножей… Быстрее, быстрее отсюда!.. А то зарежут, повесят вниз головой, как туши, что висят там, за мясниками, и никто не спасет его, никто, и будет он тихо покачиваться на крючке, спать…
Он так спешил, что забыл о милостыне и спрятал поросшую коростой, отполированную мелочью ладонь в карман пальто. Он думал о чем-то неуловимом, что только что было, есть и сейчас будет, и иногда останавливался, пытаясь вспомнить, о чем же он думает и что именно надо вспомнить.
И в этой глубокой задумчивости он вошел в сад, а там приблизился к дереву и, расстегнув штаны, принялся писать.
Это вызвало возмущенные вскрики за спиной и удар камнем, который метнул в него толстый милиционер, лузгавший семечки на обочине. Гижи-Кола по-собачьи взвизгнул, подхватил штаны и заплакал. Не от боли, а от огорчения и обиды на самого себя: значит, он опять чем-то разозлил людей, опять чем-то их обидел, значит, он плохой!..
- Его надо убить! - быстро произнес невнятный голос за спиной, а другой, помолчав, добавил:
- Нет, отдадим его точильщикам, пусть они его зарежут!..
Тут Кола бросился наутек. Вылезая из разбитых башмаков, прикрывая руками лицо от злых взглядов, с гремящим на боку ведром, он бежал через сад, напрямик, по клумбам и газонам. Мельком увиденная сломанная повисшая ветвь усугубила его панику: и он, и он так же повиснет, как ветка, вниз головой, будет висеть на крюке, и его обдерут, как баранью тушу, и кровь будет капать из его шеи!.. И никто не спасет, не вспомнит, не пожалеет Колу!..
На повороте к своей улице он вдруг столкнулся с человеком, который, протяжно вопя:
- Т-о-очить мясорубки, но-ожи, но-ожницы!.. - нес на плече адскую машину с колесом и педалью. О, Кола, плохи дела!.. Вот он, точильщик!.. Брызнет огонь из-под ножа, завертится колесо, застучит педаль!..
Юродивый спешно перебежал на другую сторону улицы. Скорей, скорей прочь отсюда, подальше от точильщика, который неспроста ходит тут, поблескивая зубами и выслеживая кого-то. И на базаре были такие, стояли, точили ножи, ухмылялись в усы, перемигивались, переговаривались. Точильщиков Кола боится так же, как и старика, который, говорят, ходит по дворам и хватает в мешок тех детей, которые не слушаются маму. Кола послушный, он маме не перечит, но всё же, всё же… Вдруг старик и его головой в мешок, и унесет куда-нибудь?.. Кажется, этот точильщик идет за Колой уже давно, с самого базара. Тихо вздернул свою машину на плечо и пошел следом, а ножи уже блестят, ухмыляются, ждут, облизываются, ворчат, скворчат…
Заплетаясь в башмаках и оглядываясь, юродивый поспешил от страшного человека. "Домой… солнце уснуло… темно… боится…" Пора к сестре.
И вот Кола уже входит в ворота своего дворика. Миновав никогда не закрывающуюся дверь, он, не снимая пальто, деловито включает электроплитку, ставит на неё пустую кастрюлю и начинает аккуратно перекладывать в нее содержимое ведра: пучочки зелени, лимон, пара яблок, камень, обрезки сыра, монетки, кривой огурец, червивая груша, грязный платок из урны, луковицы, скорлупки орехов…
С чувством исполненного долга он усаживается на пол возле плитки и, уставясь в зеленый бок кастрюли, принимается размышлять о том, что делают сейчас все люди на земле. Вот он варит суп, а они?.. Может, так же сидят и тоже варят, не зная, что Кола готовит не только для себя - для всех?.. Пусть приходят, Кола всем даст, он не жадный, он любит всех. И сестре даст, вон она тихо лежит, ожидает…
В кастрюле начинает потрескивать, от нее поднимается дымок, но Кола не обращает на это никакого внимания, привалившись к стене и слушая неясные шумы в ушах… Так, в блаженных мыслях, его уносит. И он тотчас же засыпает, не замечая, как начинает тлеть пола пальто, которое он забыл с себя снять, торопясь сварить суп для голодного человечества…
Через несколько дней чистильщик обуви, усаживая своего постоянного клиента, рассказал ему о том, что в пожаре сгорел их "районный" сумасшедший, псих Гижи-Кола.
- Как же это он сгорел?.. - рассеянно спросил клиент.
- Да кто его знает? Сделал пожар - и сгорел.
- В дурдом его надо было посадить. Хорошо еще, что не убил никого.
- Да нет, он добрый был. Такого доброго человека я еще не видел, - покачал головой чистильщик, и ему стало стыдно за то, что много раз он брал у юродивого деньги и ни разу не вычистил ему его старые, разбитые башмаки.
- А Христос таким ноги мыл, - словно отвечая на его мысли, неожиданно произнес клиент, и чистильщик вдруг почувствовал от этих слов жуткий страх, словно Кола мог пожаловаться на него Христу.
Но Кола был добрым человеком и этого не сделал.
1989, Тбилиси / Грузия
ПОВЕСТИ СТРЕЛКИНА
Редакция! Эти бумаги я нашел в саду на Васильевском острове, когда барышню ждал. Она как взглянула, так и начала ржать: "Раз на стрелке на Стрелке нашел - значит "ПОВЕСТИ СТРЕЛКИНА"! Посылай в редакцию, может, денег дадут!" Я так и сделал. Надеюсь, эти бумаги тебя пригодятся. Делай с ними, что хочешь, а я свой долг выполнил, о чем и сообщил участковому, который ведет список моих добрых дел, необходимый для отчета в ИТК-125, откуда меня досрочноусловно выпустили. Так что никто не скажет, что я чужое присвоил, выбросил или пустил на махру, что у нас то и дело случалось (даже Ленина жгли, не говоря уже о всяких других). А если гонораром поделишься, возражать, конечно, не стану. Заранее благодарю.
Демьян Чурук, разнорабочий
Верный слуга
Один большой начальник отправился к любовнице в пригород Москвы. Свой белый "Мерседес" с шофером он оставил у переезда, а сам двинул напрямик, через пути - идти было недалеко. По пути он хотел еще раз обдумать неприятное положение (его прежний телохранитель зачастил к его любовнице) и решить, от кого избавляться, если их связь подтвердится.
Застав у девчонки того, кого он и предполагал застать, он заметил раскрытую постель, придвинутое к ней зеркало, бутылку коньяка на столе, панику в их глазах. Одежда охранника была явно не в порядке. А когда, рванув со злости халат на девчонки, он увидел знакомый секс - лифчик, то дал охраннику тяжелую затрещину. Тот въехал ему по скуле, девчонка закричала, и он, в ярости разбив ногой зеркало, выбежал наружу и ринулся прямо через пути, лихорадочно прокручивая в голове, через кого из знакомых можно нанять надежных парней для расправы.
Краем глаза он видел далекую фару поезда, но думал успеть, однако запнулся, замешкал и чудом перескочил через рельсы под самым поездом.
Но не успел он оглянуться, как вдруг оказался в потоке грохота, лязга и свиста - это мчалась встречная электричка. Он попал между двумя поездами. Его стало кружить и бить о вагоны. Потеряв ориентацию, не понимая, что происходит и думая, что он попал под поезд и вагоны грохочут над ним, он закрывал голову руками - но клацанье только нарастало. Он вытягивал руки - их било о поручни. Он пытался устоять - его швыряло о вагоны. Почувствовав боль, он рухнул без сознания.
Когда электрички умчались, его заметили грибники, пережидавшие у кромки леса. Они оттащили его с путей, кое-как стянули ногу. Рана была глубока, лилась кровь, а из сломанной руки зловеще вылезали белые кости.
Кто-то добрый побежал через лес к переезду, увидел белый "Мерседес" и стал просить шофера срочно доставить в больницу раненого, попавшего между поездами, но шофер наотрез отказался вести неизвестно кого неизвестно куда, потому что он ждет хозяина и уехать никуда не может:
- Умер-шмумер, я тут при чем? Не надо было между поездами скакать! Как я могу хозяина бросить в лесу, одного? Нет, это не идет. В "Скорую" позвонить - да, пожалуйста, нет проблем, - (что он и сделал по радиотелефону), - а уехать с поста не могу, не имею права, друг!
И он даже отъехал от переезда, чтоб избавиться от настырного просителя.
Кто-то добрый прибежал назад и вместе с грибниками стал смотреть на раненого, который то терял сознание, то приходил в себя и шептал:
- Ну что это, где шофер? Где машина? Почему здесь? Зачем? Что?
- Придет машина, сейчас придет, мы вызвали, потерпи!
Грибники что-то пытались делать, но тщетно: кровь лилась из ран, вся трава кругом была черна и липка, от нее поднимался удушливый сладковатый запах, и грибники оттаскивали его от натекающих луж, ахая, ругая "Скорую" и разрывая на бинты свои рубахи.
Через два с половиной часа, когда их, наконец, нашла "Скорая", раненый был едва жив и по дороге в больницу умер. А верный слуга всё ждал, удивляясь сексуальным успехам шефа - обычно тот укладывался в полчаса.
Жилетчатый и кобурной
Однажды встретились два бывших одноклассника. Они сели на кухне, собрались выпить и закусить. Один, здоровый, снял куртку и остался в кобуре, второй, толстенький, повесил пиджак на стул и расстегнул жилетку.
Кобурной сказал:
- Мы знакомы сто лет, знаем друг друга от и до. Пока я сидел, ты бизнесменствовал…
- Бизнесменил потихоньку, - уточнил в жилетке.
- Вот-вот, - усмехнулся кобурной, - ты всегда был отличником, слова знаешь. Поэтому я и предлагаю тебе бизнеснуть разок вместе.
- У нас ведь разные бизнесы? - заметил жилетчатый.
- Но цель-то одна. Короче: хочешь пару лимонов баксов?
- Кто же откажется, родной?
- Тогда я завтра принесу тебе три лимона фуфловых долларов, дружок из Азии подогрел, а ты их будешь постепенно растворять в своем банке. Понятно говорю? Фирма сдает валюту, всё честь-честью, а ты ее потом ершишь в общаке, с настоящими тасуешь - и всё. Оформлять будем, как полагается: фирма, доходы, приходы, расходы и вся прочая поебень, как там у вас для марьяжа полагается. Мне - пол-лимона настоящих, остальное тебе, делай что хочешь…
- Ты когда вышел-то из колонии? - перебил его жилетчатый.
- Полтора минуло, а что?
- Так, просто. Отстаешь от жизни… - Он помолчал, играя цепью от часов. Друг детства смотрел на него, не мигая. - Выходит, ты хочешь продать мне за полмиллиона настоящих долларов несколько кило резаной бумаги? - сказал он погодя.
- Это не бумага. И не продать, а в дело войти.
- Как бы там ни было. Всё дело в том, родной (мы с тобой близкие люди, можем говорить открыто), что в банке уже год как настоящей валюты никто в глаза не видел, так что твое фуфло будет просто лишним. Давно этим занимаемся. Если бы ты только знал, откуда только туфтовые баксы не идут!.. Из Польши, из Сингапура, из Африки. Вот, говорят, Иран у Штази два станка купил и уже три миллиарда долларов нашлепал. Теперь вот Азия. А рублей сколько фальшивых ходит - ужас! Да и совесть тоже надо иметь, рухнет же экономика, чего тогда делать? У пьяного ежика сосать?
- Это что же, все места заняты, что ли? - Кобурной уставился на него тем противным, отрешенно-стальным взглядом, за которым всегда, начиная с пятого класса, следовала вспышка. - Смотри, чтоб тебе с этим ежиком раньше не пришлось встретиться, пока экономика еще стоит!.. Ты что мне, политграмоту вздумал читать, о совести вспомнил, шалава? Я тебе дело говорю - а ты мне романы тискать, Паустовский?.. Что у кого Штази купила?.. - Он потянулся к плечу и, не отводя взгляда от жилетчатого, начал отстегивать хлястик кобуры. - Смотри, пристрелю на месте!
- Стой, не кипятись, - поспешил объяснить жилетчатый, кладя свою отманикюренную ладошку ему на лапу, - просто пойми: у нас всё забито. Но я попробую спросить напротив, может, они чем-нибудь помогут. Не волнуйся, не пропадет твоя кукла, найдем ей применение. Отвечаю. Слово банкира! - сказал он напоследок, украдкой утирая холодный пот.
И они выпили за встречу, за дружбу и на посошок, а потом разбежались: один, на надежном "Вольво" - в банк, другой, на быстром "БМВ" - в аэропорт, встречать из Азии никому не нужные лимоны, которым, однако, скоро нашлось очень даже неплохое применение.
Кобурной пригласил жилетчатого в ресторан, куда тот явился в сопровождении двух любовниц. Шкафы и лбы - братаны кобурного - с умилением смотрели, как жилетчатый пил ликер из крошечных рюмочек, курил черные сигарки и хлопал по мордашкам своих девочек. И говорили, чокнувшись стопарями:
- Вот, понимаю, чистая работа. А тут, понимаешь, ни сна, ни покоя, одна маета - а результаты?..
- Учиться надо было, родя!
- Да, говорила мне мамка - учись на компьютере…
- А ты всё больше кошек вещать!
- Во-во. Ну, будем!
- За связь науки с производством! - говорил жилетчатый и с пьяной слезой дарил другу детства свои часы с цепью, тот стаскивал с пальца перстень, оркестр настраивал балалайки, амбалы и бугаи вставали и пили, а девочки, шаря по ним глазами, перешептывались меж собой:
- Ну жлобье, жлобье же!.. А наш-то щекотунчик - сила!
Антипатриотка
Села женщина с сыном в поезд на Белорусском вокзале ехать к мужу за границу. Проводник помог ей затащить коляску и скарб, принес чай и пообещал приглядывать за вещами и помогать водить в туалет простуженного ребенка.
Накормив и напоив сына, она достала книгу и принялась читать. Она привыкла быть одной и надеяться только на себя - муж четыре года работал на Западе, она иногда ездила к нему, в остальное время писала бодрые письма, хотя ночами плакала в подушку. Она не могла оставить больных родителей, муж не мог бросить выгодную работу, кормившую всех; брак их подвергался непосильным проверкам, оба чувствовали это и оттого встречи их каждый раз бывали всё печальней.
Незадолго до польской границы (была почти ночь) она в очередной раз повела сына в туалет и, вернувшись, обнаружила, что в купе нет ничего, даже пакета, куда она собирала грязные пеленки. Купе было абсолютно пустым.
Она кинулась к проводникам, но у них было заперто. Она побежала в соседний вагон - там та же картина: ни души, только зловещий бой вагонных колес о шпалы и рывки на стыках рельс.
С ребенком она не могла идти дальше. Вернувшись, попыталась обдумать случившееся, взять себя в руки, но положение было идиотско - нелепым.
Вскоре вошли польские пограничники, осветили ее фонариком и потребовали документы. Она сказала, что ее только что обокрали, на что пограничники опять, уже внимательнее осветив ее и осмотрев с ног до головы, сказали, что "по-руску не мувимы" и где "папиры"? Она ответила на смеси всех известных ей славянских слов, что ничего нет, всё украли.
- Фшистко украдли? Пашпорту теж нема? - удивились они.
- Няма, нямя! - отвечала она, чуть не плача.
Ребенок молчал, однако пограничники осветили и его, как будто это была кукла, в которой везут героин. Они тупо смотрели на него. И тут ей показалось, что они мертвецки пьяны. Это испугало ее.
Тут послышались лязг дверей, голоса, по вагону кто-то пошел, и пограничники, без долгих разговоров приказав:
- Идзь до пшоду, цыганка, порозмавямы у начельника! - повели ее на таможню, где царила большая суета, ходили солдаты с собаками, ездили автокары и ругались какие-то люди, чей багаж везли два носильщика под надзором толстого майора.
На таможне ее опять долго "не розумели", расспрашивая с издевкой, ощупывая взглядами и пару раз недвусмысленно трогая за бока, а замначальника таможни предложил переночевать у него в гостях, выпить водки, а может, и заработать, что так любят делать ее соотечественницы, он их много перевидал.
Она вспыхнула, резко ответила, замначальника немного стих и приказал привести проводника из ее вагона. Когда того доставили, он спросил:
- Знаш те кобете? Мяла она билет? Папиры? Где ей багаж? Где жечы? Вещи, вещи где?
Проводник, еле держась на ногах, утираясь и делая удивленное лицо, пьяно разводил грязными руками:
- Первый раз вижжу, вашшше яснепанство! В нашшем вагоне не было, у меня глаз алмаз, а слово жжжелезо! - и показывал какую-то засаленную папку, где на местах "28" и "29", действительно, было пусто. - Вот, нету билетов, вашшше сиятельство! Первый раз вижжжу!
И замначальника отпустил его, сказав:
- Свинья Иван, завше пиян, гнуй! - а ей предложил, во-первых, написать заявление о краже и, во-вторых, дать телеграмму родственникам, чтоб те прислали деньги на обратный билет, но только на его имя, потому что без документов на почте ей денег не выдадут. Позвонить он ей не разрешил, потому что это служебный телефон и занимать его нельзя.
Наконец, их отвели в очень подозрительную комнату "Матери и ребенка", где она испытала столько страха, сколько не собрать за всю прежнюю жизнь. Всю ночь стуки и грохоты пугали ее, не давая заснуть; ребенок нервничал, ничего не понимал, и она боялась, что ночью пьяные пограничники сделают с ней что-нибудь страшное.
На другой день она все-таки сумела позвонить брату, и тот перевел деньги срочным платежом. Убедившись, что валюта поступила, замначальника велел посадить ее в первый проходящий поезд, приказав шустрому проводничку:
- Одвезешь до Москвы, пес! - на что тот козырнул, пообещав:
- Будет сделано, шеф, лишь бы ты был здоров!
- И всадишь до таксувки, быдлак! - подобрел замначальника, вдруг вспомнив, что еще немного долларов капнуло на счет. Пустячок, но приятно.
Шустрый проводник поселил ее у себя в купе и приставал к ней до тех пор, пока она не сказала, что ее будут встречать и ему не поздоровится, если она скажет брату. Тогда он, пробурчав:
- Стервоза натуралис! - надолго исчез и появился только перед Москвой, а на ее напоминание о такси огрызнулся: - Делать мне больше нечего - на такси всяких сажать!
После этого она, улетев через неделю самолетом, больше назад не возвращалась, хотя очень любила свою родину и никогда уезжать из нее не собиралась.