Положа руку на сердце, ей трудно было поверить в неотвратимость беды. Сначала она испугалась, потом примирилась. Храбро отшучиваясь, твердо решила гнать от себя мрачные мысли. Просто слышать о них не желала, и точка. Она всегда была волевой женщиной. Однажды, когда Бек был в очередной поездке, она два дня ходила со сломанной рукой, пока он не вернулся и не взял на себя заботу о детях. Это случилось вскоре после очередного их переезда, когда Бека опять перевели на другую работу. В чужом городе ей не к кому было обратиться за помощью. Вот и теперь, много лет спустя, она не стала принимать никаких лекарств, даже аспирина, ни у кого не искала сочувствия, ни о чем не расспрашивала.
- Доктор говорит, я слепну, - сообщила она детям, в глубине души не веря этому.
А зрение между тем ухудшалось с каждым днем. Ей казалось, будто свет разжижается и тускнеет. Спокойное лицо Эзры, которое она так любила, расплывалось. Теперь и при ярком солнце ей стало трудно различать его черты. Она замечала сына, лишь когда Эзра подходил совсем близко - большой, сутулый, с годами чуть пополневший. Она ощущала его уютную теплоту, когда он садился рядом на диван и рассказывал, что передают по телевизору, или разбирал фотографии в ее ящике; она так любила, когда он этим занимался.
- Что там у тебя, Эзра? - спрашивала она.
- Какие-то люди на пикнике, - отвечал он.
- Пикник? Что за пикник?
- Белая скатерть на траве. Плетеная корзина. Дама в широкой блузе с матросским воротником.
- Может, тетя Бесси.
- Тетю Бесси я бы узнал.
- Или кузина Эльза. Помнится, она любила такие блузы.
- Первый раз слышу, что у тебя была кузина, - удивлялся Эзра.
- И не одна, - отвечала она.
Перл откидывала голову и вспоминала своих кузин, теток, дядей, деда, от которого пахло нафталином. Удивительно, память ее будто слепла вместе с ней самой. Она смутно представляла себе их лица, зато отчетливо слышала голоса, шелест крахмальных женских блузок, чувствовала аромат помады, лавандовой воды и резкий запах нюхательной соли, которую болезненная кузина Берта носила с собой в маленьком флаконе на случай обморока.
- У меня было много кузин, - говорила она Эзре.
Все они думали, что она останется старой девой. Стали выказывать деликатность, оскорбительную деликатность. Едва она появлялась на пороге, как разговоры о чужих свадьбах и родах мгновенно обрывались. Дядя Сиуард предложил ей поступить в Мередитский колледж, прямо здесь, в Роли, так что не надо будет уезжать из дому. Он явно опасался, что ему всю жизнь придется материально поддерживать племянницу и эта одинокая старая дева, прочно обосновавшаяся в спальне для гостей, камнем повиснет у него на шее. Но она отказалась: колледж - не для нее. Она считала, что поступление в колледж будет равносильно признанию собственной несостоятельности.
Чем же объяснялись ее несчастья? Она была недурна собой. Маленькая, изящная, с нежной кожей и копной светлых волос. Но с годами волосы становились все более сухими и ломкими, а в изогнутых подвижных уголках рта залегли морщинки. Ее окружало множество поклонников, правда, все почему-то теряли к ней интерес. Казалось, будто есть на свете какое-то волшебное слово, которое знали все, кроме нее, - многие девушки, гораздо моложе, без труда повыскакивали замуж. Не слишком ли она серьезная? Может, надо быть помягче? Опуститься до бессмысленного хихиканья, как эти безмозглые близняшки Уинстон? Она просила совета у дяди Сиуарда, но тот только дымил трубкой и предлагал ей пойти на курсы секретарш.
Потом она встретила Бека Тулла, коммивояжера корпорации "Таннер", продающей на восточном побережье сельскохозяйственную технику и садовые инструменты. В ту пору ей было уже тридцать, а ему двадцать четыре. Человек толковый и молодой, Бек Тулл мог твердо рассчитывать на продвижение по службе. Был он тогда худой, длинноногий, с шапкой причудливо уложенных черных волос. Глаза лучились ослепительной, почти неземной голубизной. Кое-кто мог назвать его - как бы это сказать? - несколько экстравагантным, что ли. Человеком не вполне ее круга. И, разумеется, он был чересчур молод для нее. Перл понимала: некоторые считают, будто он ей не пара. Но ей-то что до всего этого? Она была наверху блаженства: будущее сулило безграничные возможности.
Они встретились в баптистском молитвенном доме. Перл очутилась там лишь потому, что ее подруга Эммалин была прихожанкой этого молитвенного дома. Сама Перл не была баптисткой. Она посещала епископальную церковь, хотя, по правде говоря, не верила в бога. Придя в молитвенный дом, она увидела там незнакомца - безупречно выбритого, в ярко-синем костюме. Это был Бек Тулл - спустя несколько минут он уже просил позволения навестить ее; из какого-то суеверного чувства она решила: Бек послан ей господом в награду за посещение баптистской молельни. К ужасу своей семьи, она стала прихожанкой этого молитвенного дома и на протяжении всех лет замужества продолжала посещать баптистские молельни в разных городах, чтобы у нее не отняли ее награду. (В конце концов, думала она, может, в этом и состоит подлинная вера.)
Ухаживая за Перл, Бек не появлялся без шоколада и цветов, а чуть позже и без более серьезных, с его точки зрения, подарков - проспектов с описанием товаров корпорации. Он подробно рассказывал о своей работе и планах на будущее. Сыпал комплиментами, которые смущали ее; и, только оставшись одна у себя в комнате, она упивалась ими. Бек уверял, что она чрезвычайно образованная и утонченная барышня, он таких в жизни не встречал, что у нее изысканные манеры, что на всем белом свете нет более изящной женщины, чем она. Часто, прикладывая ладонь Перл к своей, он восхищался ее крохотной ручкой. Вел себя вполне прилично, без вольностей, какие позволяют себе многие мужчины. И вдруг он узнал, что фирма переводит его в другой город. Бек и слышать не хотел о том, чтобы оставить ее одну, настаивал на немедленной женитьбе, хотел увезти с собой. И вот они, как она позднее вспоминала, впопыхах отпраздновали свою баптистскую свадьбу и потратили медовый месяц на переезд в Ньюпорт-Ньюс. Она даже не успела насладиться новизной своего положения. Некогда было похвастать перед подругами нарядами из приданого, поразить их блеском двух золотых колец - перстнем с жемчужиной и надписью: "Перл - жемчужине среди женщин", подаренным при помолвке, и тонким обручальным кольцом. Все было скомкано.
Они перебрались в другой город, затем в третий, в четвертый… Первые шесть лет это казалось делом несложным: у них не было детей. На каждый новый город она смотрела с надеждой и думала: может, именно здесь у нее родится сын. (Беременность приобрела для Перл теперь такое же значение, как некогда замужество, - сокровище, которое легко доставалось всем, кроме нее.)
Но вот родился Коди, и переезжать с места на место стало труднее. Она заметила, что дети осложняют жизнь. Понадобились доктора, школьные тетрадки, то, другое, третье…
Между тем она вдруг поняла, что вольно или невольно потеряла всякую связь с родственниками. Тетки и дяди умирали, а она, находясь вдалеке от них, ограничивалась лишь соболезнованиями, которые отправляла по почте. Дом, где она родилась, был продан какому-то человеку из Мичигана, кузины повыходили замуж за совершенно незнакомых людей, изменились даже названия улиц, так что вернись она когда-нибудь в родной город - заблудилась бы.
Однажды, когда ей уже перевалило за сорок, ее как громом поразила мысль: ведь она понятия не имеет, какова судьба деда, от которого пахло нафталином. Не мог же он так долго жить? Значит, умер; и никто не посчитал нужным известить ее. Впрочем, не исключено, что извещение отправлено по адресу трех-четырехлетней давности. Или ей все-таки сообщали о его смерти, а она в суете очередного переезда просто запамятовала об этом? Все могло случиться…
О эти переезды! Для них всегда находился повод - возможность повышения по службе, более удобный район… А в результате, как правило, никаких существенных перемен.
Была ли тут вина Бека? Он отрицал это. А она не знала. В самом деле, ничегошеньки не знала. Он утверждал, будто его преследуют недоброжелатели. В этом мире, говорил он, полно мелких людишек. Она молча поджимала губы и вглядывалась в его лицо.
- Ты чего уставилась? - спрашивал он. - О чем думаешь? Во всяком случае, на жизнь я зарабатываю - и не допущу, чтобы моя семья голодала.
Так и было. Но Перл не покидало чувство тревоги. Глядя по утрам, как этот пошловатый, крикливый коммивояжер повязывает галстук, с нескрываемым самодовольством взбивает перед зеркалом свой влажный вычурный кок, укладывает расческу в нагрудный карман куртки, где лежали карандаши, ручки, линейка, блокнот и маленький манометр с броской рекламой, Перл понимала: на него положиться нельзя.
Вечерами за кружкой пива (не поймите превратно, он был человеком непьющим) Бек обыкновенно пел и при этом без конца тискал и мял руками лицо, немилосердно растягивая кожу. Она силилась понять, почему пиво заставляет его обходиться с собственным лицом так, будто это резиновая маска; перед сном кожа у него на лице растягивалась, щеки отвисали. Он пел свою любимую песню - "Никто не знает о моих страданьях". Никто не знал о них, кроме Христа. Может, так оно и есть, допускала она. Сама же не имела ни малейшего понятия, какие тайные мысли мелькали в этой голове, под копной черных волос.
В один из воскресных вечеров 1944 года он сказал, что не желает больше оставаться с семьей. Его переводят в Норфолк, и он полагает, что ему лучше переехать одному. Перл почувствовала, как внутри у нее что-то оборвалось, словно ее ударили под ложечку. И одновременно возникло острое любопытство, будто все это происходило не с ней, а с кем-то другим, в какой-то чужой жизни.
- Но почему? - спросила она довольно спокойно.
Он не ответил.
- Почему, Бек?
Он разглядывал свои кулаки. Прямо как задира школьник, пережидающий нотацию. Она заставила себя говорить еще спокойнее. Ведь надо выяснить причину. Не объяснит ли он ей, в чем дело? Он сказал, что уже объяснил. Сгорбившись, она опустилась в кресло напротив и устремила взгляд на его левый висок с пульсирующей жилкой. Что-то на него нашло. К утру он передумает.
- Утро вечера мудренее, - сказала она.
Но он возразил:
- Я ухожу сегодня.
И пошел в спальню за чемоданом, вынул из шкафа свой костюм. Чтобы оттянуть время, Перл спросила, нельзя ли обсудить все как следует. Серьезно обдумать. К чему такая спешка?
Он переходил от комода к кровати, от кровати к шкафу, укладывал свои вещи. Их было не так уж много. Он управился минут за двадцать, потом глубоко вздохнул, и она подумала: ну, теперь наконец он мне все объяснит. Но он только сказал:
- Я не безответственный человек. Буду посылать тебе деньги.
- А дети? - спросила она, цепляясь за новую надежду. - Ты ведь будешь навещать их?
(Он приедет с подарками для детей, она откроет ему дверь - надушенная, в нарядном платье, щеки чуточку нарумянены. Она всегда считала, что косметика старит, но возможно, она ошибалась.)
- Нет, - отрезал Бек.
- Что?
- Я не буду навещать детей.
У нее подкосились ноги.
- Я не понимаю тебя, - пробормотала она и подумала: должны же существовать какие-то особенные слова, более правдивые, чем все остальные, чтобы высказать бесспорную, всем понятную истину? Несомненно было одно: она не понимает его и не поймет никогда.
Они жили тогда в Балтиморе на Кэлверт-стрит. Детям было четырнадцать, одиннадцать и девять лет. Уже достаточно взрослые, они могли заподозрить неладное, если не соблюдать осторожность. Надо все время быть начеку. На следующее утро после ухода Бека Перл встала как обычно, оделась, причесалась, сварила детям на завтрак овсянку. Коди и Дженни ели молча, Эзра рассказывал длинный бессвязный сон. (Только он один был по утрам весел и разговорчив.) Дети были недовольны, что в овсянке нет изюма. Никто не поинтересовался, где Бек. По понедельникам он часто уезжал, когда они еще спали. И, случалось, отсутствовал целую неделю. Ничего необычного в этом не было.
В пятницу, в конце вечера, она сказала, что Бек задерживается. Он собирался повести детей в цирк лилипутов, и Перл обещала пойти с ними вместо него. Минула еще неделя. Близких друзей у нее не было, и если в бакалейной лавке она встречала случайную знакомую, то говорила как бы невзначай, что, к счастью, сегодня ей не надо тратить мясные карточки. "Муж уехал по служебным делам", - поясняла она. Люди равнодушно кивали. Бек почти всегда находился в разъездах. Многие даже не знали его в лицо.
Ночами, особенно по пятницам, она лежала в темноте и прислушивалась к резкому цоканью каблуков по тротуару. Шаги приближались, потом удалялись. Она переводила дух. Вот идет еще кто-то. Наверняка это Бек. Она представляла себе, как нерешительно он войдет в дом, готовый к худшему - слезам детей, попрекам жены, - но ничего подобного, все будет как прежде. Дети бросятся к нему. Перл чмокнет его в щеку и спросит, удачная ли была поездка. В глубине души он будет благодарен, что она сохранила тайну. Он сможет спокойно вернуться в семью - ведь только они двое знают, что он уходил. Для посторонних Тулл счастливая семья. Они и впрямь были счастливой семьей. Всегда были так счастливы! Уверены друг в друге. Им часто приходилось переезжать. А это очень сближает. Он вернется.
Вдова дяди Сиуарда прислала ей поздравление ко дню рождения (сама она начисто позабыла о нем). Перл ответила сразу же. Поблагодарила за внимание. "Мы отпраздновали этот день дома. Бек удивил меня - преподнес очаровательное ожерелье… Передай привет родным", - добавила она и мысленно увидела их всех в гостиной дяди Сиуарда. Что ни говори, она соскучилась по ним, но тут же Перл одернула себя, вспомнив, как они были уверены, что ни один мужчина не женится на ней. И разве может она теперь рассказать им обо всем?
Однажды к ней заехала ее старинная подруга Эммалин, по дороге в Филадельфию. Перл сказала, что Бек в отъезде; им так повезло - наговорятся всласть!
Вместо того чтобы постелить Эммалин в комнате для гостей, она улеглась с ней на большую двуспальную кровать. Полночи сплетничали и хихикали.
Была минута, когда Перл захотелось взять Эммалин за руку и пожаловаться: "Знаешь, Эммалин, мне так худо". К счастью, она вовремя спохватилась. Минутная слабость прошла. Утром они проспали, и Перл пришлось в спешке собирать детей в школу - тут уж не до разговоров.
- Надо почаще встречаться, - сказала Эммалин перед отъездом.
- Бек очень огорчится, что не повидал тебя, - ответила Перл. - Ты же знаешь, он к тебе всегда хорошо относился.
На самом деле Бек утверждал, что Эммалин похожа на сурка.
Наступила пасха. Дженни предстояло участвовать в живых картинах. Подошел день праздничного представления, а Бека нет как нет. Дженни расплакалась: почему его вечно нет дома?
- Он не виноват, - объяснила Перл, - идет война, надо налаживать производство. Ничего не поделаешь, компания ни дня не может обойтись без него. Мы должны им гордиться.
Дженни вытерла слезы и стала всем говорить, как папа старается помочь, чтобы война скорее кончилась. К тому времени война уже настолько затянулась, что на слова Дженни никто не обращал внимания. Однако настроение у нее стало получше. Перл надела лихую шляпку с козырьком, вроде тех, что носили в Добровольном женском корпусе, и отправилась на живые картины одна.
Через месяц после своего ухода Бек прислал из Норфолка короткое письмо: у него все в порядке, и он надеется, что она и дети ни в чем не нуждаются. К письму был приложен чек на пятьдесят долларов. Смехотворная сумма. Все утро Перл бродила по дому, мысленно перечитывала письмо, в поисках скрытого смысла останавливаясь на каждом слове. Но какой может быть потаенный смысл в словах "вполне приличная квартира с горячей водой" или "управляющий отделом сбыта неплохо ко мне относится". Потом она стала думать о деньгах. В полдень надела пальто и шляпку и пошла в соседнюю лавку братьев Суини "Бакалейные товары". В витрине там с давних пор висело пожелтевшее объявление: "Требуется кассирша". Перл взяли сразу же. Младший из братьев Суини научил ее обращаться с кассовым аппаратом и сказал, что она может приступить к работе завтра утром. Когда дети вернулись из школы, Перл объяснила, что нашла себе работу. У нее слишком много свободного времени, и теперь, когда они подросли и стали более самостоятельными, ей надо заняться каким-нибудь делом.
Прошло два, потом три месяца. Бек ежемесячно присылал по пятьдесят долларов. В конверте со вторым чеком письма не оказалось. Перл подумала, что оно застряло, и разорвала конверт, но внутри было пусто. К третьему чеку Бек приложил записку, в которой уведомил о своем переезде в Кливленд, где корпорация намерена открыть филиал. Это хороший признак, считал он, что его решили перевести туда - пригласить, как он выразился. Он всегда называл это не переводом, а приглашением. Приглашением принять участие в завоевании Запада. Хотя письмо начиналось с обращения "Дорогая Перл и дети", детям она его не показала, сложила аккуратно и присоединила к первому письму, спрятанному в комоде, в ящике с чулками, куда не сунул бы нос даже Коди. В четвертом письме снова был только чек. Она поняла: Бек не желает общаться с ней, а лишь поддерживает официальные отношения. И действительно, все это выглядело как "при сем прилагаю…". Она не собиралась отвечать. Но продолжала хранить его письма.
Что за мысли приходили ей в голову! Например: теперь у меня по крайней мере освободилось место в шкафу. И в комоде.
По ночам ей снилось: Бек снова тот удивительный человек, с которым она только что познакомилась. Он с обожанием смотрел на нее, и что-то непривычно замирало у нее внутри. Помогал переходить улицу, подниматься по ступенькам, заботливо поддерживал под локоть, обнимал за талию, нежно поглаживал по спине. Она млела от счастья. Просыпаясь, хотела только одного - вновь окунуться в свой сон. Она лежала с закрытыми глазами, не двигаясь, суеверно внушая себе, что еще не проснулась. Все было тщетно: сон не возвращался. Тогда она наконец вставала с постели и, будь то раннее утро или глубокая ночь, спускалась вниз сварить себе кофе. Стоя с чашкой в руках у кухонного окна, смотрела на улицу, наблюдала, как светлеет над крышами небо; в оконном стекле она улавливала отражение своего осунувшегося лица, подбородка, который с годами утратил округлость, тревожный изгиб бесцветных бровей, светлые кудряшки над шрамом, пересекавшим лоб. Это действительно была не морщина, а шрам - след несчастного случая в детстве. Нет, она еще не постарела. Нисколько. Потом ей вспомнился сам несчастный случай. Она попробовала прокатиться на велосипеде своей кузины - первом велосипеде в их семье Тогда его называли "колесо". Прокатиться на "колесе"! Сейчас, в 1944 году, велосипеды встречались на каждом шагу, но совсем другие, совсем непохожие на тот, первый. Ее дети умели кататься, и, если бы не война, у каждого из них наверняка был бы свой "велик". Как летит время! Недавно ей исполнилось пятьдесят… Надежды на возвращение Бека улетучились. Наверно, он нашел себе молодую обаятельную женщину, которая будет рожать ему детей. И они смеются над тем, что в душе она, Перл, всегда была старой девой.