- Так что пришлось остаться здесь, - сказал он. - Но я не хотел. Не собираюсь ишачить в этой мастерской всю жизнь. Займусь чем-нибудь другим.
- Чем же, например?
- Пока не знаю. Наверное, подыщу что-нибудь вместе с Эзрой, когда он вернется из армии. Он часто заходил сюда ко мне. Глянет, бывало, на все это и скажет: "И как ты только выдерживаешь? Такой грохот. Надо подыскать тебе что-нибудь другое". Но я не знал, где искать. А теперь Эзра уехал. Грохот - это еще куда ни шло, плохо, что летом здесь жарко, а зимой холодно. И от холода у меня на ногах болячки и зуд.
- Может, это цыпки, - сказала Дженни.
Она уже ничуть не робела. Казалось, они с Джосайей знакомы всю жизнь. Она провела ногтем по сгибу письма Эзры. Джосайя смотрел то ли на нее, то ли сквозь нее и хрустел пальцами.
- Скорей всего, я наймусь на работу к Эзре, когда он откроет свой ресторан, - сказал Джосайя.
- С чего ты взял? Эзра и не думает открывать свой ресторан.
- Нет, думает.
- Ну зачем ему это? Соберется с силами, поступит в университет и станет учителем.
- Кто это тебе сказал? - спросил Джосайя.
- Мама. Она говорит, у него терпения хватит. Кто знает, может, он даже профессором станет, - сказала Дженни и тотчас засомневалась. - Ты же понимаешь, ресторан - это не на всю жизнь.
- Почему?
Она не знала, что ответить.
- У Эзры будет такой ресторан, куда люди станут приходить просто, как на семейный обед, - объяснил Джосайя. - Он будет готовить каждый день всего лишь одно блюдо и будет сам раскладывать еду по тарелкам, все самое сытное и полезное, как в настоящей домашней кухне.
- Это тебе сам Эзра сказал?
- Совсем как дома.
- Ну, не знаю… А может, люди ходят в ресторан, чтобы забыть о доме?
- Такой ресторан сразу прославится на весь город, - сказал Джосайя.
- Ты его не так понял, - сказала Дженни. - Как ты мог поверить в такую чушь?
И вдруг он без всякого предупреждения стал прежним Джосайей, таким, каким она его помнила. Голова у него дернулась вниз, как у марионетки с оборванными нитками.
- Мне пора, - сказал он.
- Куда ты спешишь?
- Не хочу, чтобы они на меня орали.
И, не попрощавшись, он вприпрыжку побежал в мастерскую. Дженни смотрела ему вслед с таким сожалением, как будто это был сам Эзра. Джосайя так ни разу и не оглянулся.
Коди писал, что его приглашают на переговоры в крупные корпорации. После окончания университета он хотел заняться коммерцией. Эзра сообщал, что может теперь свободно прошагать без отдыха два десятка миль. Перл и Дженни мало-помалу перестали удивляться, что он солдат. В конце концов, он из тех, кто терпеливо и безропотно выполняет свои обязанности. Напрасно Дженни волновалась. Мать тоже немного успокоилась.
- Как видно, все к лучшему, - сказала она. - Служба в армии зачастую идет парням на пользу, у них появляется возможность обдумать все как следует, собраться с мыслями. Вот увидишь, он вернется из армии и поступит в университет. А потом наверняка и сам захочет преподавать.
Дженни ни слова не сказала матери про ресторан.
После того, первого раза она еще дважды навещала Джосайю. После уроков заглядывала в мастерскую, и Джосайя выходил к ней на улицу; он стоял, размахивая руками и глядя куда-то вдаль, и говорил об Эзре.
- Я тоже получил от него письмо. Оно у меня дома. Пишет, их заставляют делать большие переходы.
- По двадцать миль, - уточнила Дженни.
- Да еще в гору.
- Наверное, он здорово окреп.
- Он всегда любил ходить пешком.
Когда Дженни зашла в мастерскую в третий раз, было почти совсем темно. Дженни задержалась на спевке. Джосайя собирался уходить. Он надевал куртку в крупную неяркую темно-синюю и бордовую клетку. Ей вспомнились куртки, которые носят мальчики в начальной школе.
- Этот Том… - Джосайя с ожесточением засунул кулаки в карманы куртки. - И Эдди тоже хорош. - Он быстро зашагал по тротуару. Дженни едва поспевала за ним. - Разговаривать по-человечески не умеют. И думать не желают, каково человеку, и знать не хотят, что чувства у него как и у всех других…
Дженни отстала, решив, что ему лучше побыть одному, но через несколько шагов он остановился и обернулся, поджидая ее.
- Я ведь живой человек? - сказал он, когда она поравнялась с ним. - Разве мне приятно, когда на меня орут? Вот жить бы где-нибудь в лесу, чтоб никто меня не дергал. Кругом тихо-тихо. А я бы разбил палатку, залез бы в спальный мешок…
Он повернулся и зашагал так быстро, что Дженни пришлось бежать за ним.
- Я совсем было решил уволиться, - сказал он.
- Почему же не уволился?
- Маме нужны деньги.
- Ну, ты бы мог найти другую работу.
- Не так это просто.
- Почему?
Джосайя не ответил. Они миновали плохонький ювелирный магазин, булочную, многоквартирный дом с приветливо светящимися в темноте окнами. И вдруг он предложил:
- Может, зайдешь к нам поужинать?
- Что? Нет, не могу.
- Эзра часто у нас ужинал, - сказал он, - пока не стал работать в ресторане, потом он уже не мог уходить по вечерам. Мама всегда рада была поставить на стол еще одну тарелку. В любое время. А вот твоя мама редко его отпускала. Она меня не любит.
- Ну…
- Может, все-таки зайдешь?..
Дженни остановилась и неожиданно для себя сказала:
- С удовольствием.
Джосайя нисколько не удивился (зато сама Дженни была потрясена). Промычав что-то, он помчался дальше. Космы черных волос торчали во все стороны. Он провел ее по узкой улочке, потом по незнакомому переулку.
С фасада дом Джосайи был очень похож на их - стандартный кирпичный дом с небольшим палисадником. Но они подошли с другой стороны, где он имел довольно обшарпанный вид из-за посеревшей деревянной пристройки, оказавшейся холодным тамбуром с потрескавшимся линолеумом на полу. Джосайя остановился, снял куртку, взял у Дженни пальто и повесил его вместе с курткой на крючки возле двери.
- Мама! - крикнул он и повел Дженни на кухню. - У нас к ужину гости, мама!
Миссис Пейсон, маленькая пухленькая женщина в темном, землистого цвета, платье, стояла у плиты. Она напомнила Дженни неприметную бурую птичку. Лицо у нее было круглое, гладкое, лоснящееся. Она взглянула на Дженни и улыбнулась. Джосайя так и не догадался их познакомить, и Дженни представилась:
- Дженни Тулл.
- Вот как! Ты не родня Эзре?
- Я его сестра.
- До чего я люблю этого паренька. - Миссис Пейсон сняла с плиты кастрюлю и поставила ее на стол. - Когда его призвали, я плакала горькими слезами. Джосайя тебе говорил? Просто рыдала. Ведь он был мне как сын. Часто приходил к нам… - Она поставила на стол три прибора, а Джосайя разлил в стаканы молоко. - Никогда не забуду, - продолжала миссис Пейсон, - когда умер отец Джосайи, Эзра пришел и долго сидел у нас. Приготовил нам еду, сварил какао. Я ему говорю: "Эзра, мне неловко, что ты здесь с нами, а не дома со своей семьей". А он отвечает: "Ничего, миссис Пейсон, не беспокойтесь".
Когда же это могло быть? - подумала Дженни. Эзра словом не обмолвился о смерти мистера Пейсона.
На ужин были спагетти и салат, а на сладкое - шоколадный торт. Дженни старалась есть поменьше - дома опять придется ужинать, чтобы мама не догадалась; а Джосайя все время просил добавки. Миссис Пейсон только успевала ему подкладывать.
- Посмотреть на него, - сказала она, - не подумаешь, что столько ест, правда? Тощий как жердь. Наверное, мальчик все еще растет. - Она засмеялась, и Джосайя, потупившись, смущенно улыбнулся - худущий, сутулый, неуклюжий мужчина.
Никогда раньше Дженни не приходило в голову, что Джосайя чей-то сын, драгоценнейшее сокровище какой-то женщины. Его короткие черные ресницы были опущены, голова с ежиком волос склонилась над тарелкой. Он был уверен, что хотя бы здесь его любят. Дженни отвела глаза.
После ужина она помогла миссис Пейсон вымыть посуду, расставила чистые тарелки и стаканы на открытых крашеных-перекрашеных полках. Дома мать, наверное, уже с ума сходит, но Дженни нарочито медленно перетирала каждую вилку. Потом Джосайя пошел проводить ее.
- Приходи еще! - крикнула миссис Пейсон, стоя в дверях. - И застегни пальто как следует!
Дженни вспомнила сказку о Джеке Великане и бобовой плети… А может, это была какая-то другая сказка, в которой бедная вдова, честная добрая женщина, живет в хижине со своим сыном. В сравнении с этим и холод темных улиц, и облик ее собственной суетливой матери казались ей хрупкими, лишенными той мягкой цельности, что была свойственна жизни Джосайи.
Они молча шли по Кэлверт-стрит, выдыхая клубы белого пара. Пересекли улицу и поднялись на веранду Дженниного дома.
- Ну вот, - сказала Дженни, - спасибо, что пригласил меня, Джосайя.
Джосайя, неуклюже дернувшись всем телом, подался вперед. Ей показалось, он хочет что-то сказать. Но он наклонился, заключил ее в кольцо жестких рукавов своей клетчатой куртки и поцеловал в губы. Сначала она не сообразила, что происходит, потом страшно огорчилась - не столько за себя, сколько за него. О, как все это грустно - он все неправильно понял. Ведь со стыда же сгорит. И как он мог так ошибиться?
Размышляя об этом (против воли прижатая к его щетинистому подбородку и жесткому рту), Дженни неожиданно увидела все его глазами - их скромный "роман" (так, наверное, он это называет), такой же неправдоподобный, как сказочное’ существование вдовы Пейсон. И ей вдруг страшно захотелось, чтобы это оказалось правдой; она остро затосковала по жизни с его матерью в их уютном доме, по простой и спокойной супружеской жизни. И ответила на его поцелуй, ощутив даже сквозь толстую одежду, как он напрягся и задрожал.
Внезапно яркий сноп света ворвался в темноту, входная дверь с шумом распахнулась, и на них обрушился голос ее матери:
- Что?! Что все это значит?
Они отпрянули друг от друга.
- Ах ты, дрянь! - закричала Перл. - Шлюха! Мерзавка! Так вот что у тебя на уме! Не удосужилась сообщить, где шляется! Дома ее нет, ужин не приготовлен! Я тут голову потеряла, места себе не нахожу, а она вот где! Целуется! Целуется с…
Не подобрав подходящего слова, мать с кулаками набросилась на Дженни и влепила ей здоровенную пощечину. Глаза у Дженни наполнились слезами. Джосайя, будто это его ударили, резко отвернулся и уставился куда-то в сторону. Губы его беззвучно шевелились.
- …с сумасшедшим, с идиотом! С дебилом! И все это назло мне. Так? - продолжала Перл. - Издеваешься надо мной? Я целыми днями надрываюсь в лавке, а она валяется в подворотнях с этим животным, с этой гориллой, разрешает ему все что угодно, лишь бы осрамить меня…
- Нет-нет-нет! - заикаясь, крикнул Джосайя.
- …лишь бы насолить мне, а я-то мечтала… А она небось прогуливала уроки, валялась с ним в кустах или на заднем сиденье в машине, а может, даже и в этом доме; откуда мне знать? Пока я надрывалась у братьев Суини…
- Нет! Нет! А-а-а! - закричал Джосайя, и Дженни увидела в полосе света белые брызги слюны. Потом он раскинул длинные, как у чучела, руки, ринулся вниз по лестнице и исчез.
С тех пор Дженни, разумеется, не встречала Джосайю. Она тщательно выбирала дорогу и никогда больше не ходила к нему, не приближалась даже к тому месту, где могла бы на него наткнуться. Дженни казалось, будто и он поступает так же, будто они по обоюдному согласию разделили город пополам.
Да и незачем ей было видеть его. Эзра писем не присылал. В один прекрасный день он явился домой собственной персоной. Однажды в воскресенье, когда Дженни спустилась к завтраку, она увидела на кухне брата. Он сидел на стуле в старых джинсах и потрепанном синем свитере, которые на время его армейской службы были пересыпаны нафталином и убраны. Но одежда висела на нем - как с чужого плеча. Дженни ужаснулась: до чего же он похудел! Короткая стрижка не шла ему. Лицо бледное, постаревшее, под глазами темные круги. Он сидел сгорбившись, зажав руки между коленями, а Перл тем временем соскребала в раковину обгорелую часть гренка.
- Ты что будешь, варенье или мед? - спросила она. - Дженни, посмотри-ка, кто к нам приехал! Эзра, целый и невредимый! Давай я налью тебе еще кофе, Эзра.
Эзра молчал, устало улыбаясь Дженни.
Выяснилось, что его демобилизовали как лунатика. Он ничего такого за собой не помнил, но каждую ночь видел один и тот же сон: он шагает по однообразной равнине, вокруг ни деревца, ни травинки, только потрескавшаяся глина, а над головой - безжизненный синий купол неба. Он медленно переставляет ноги и шагает, шагает, шагает… А по утрам у него болели все мышцы. Он думал - от дневных переходов, пока ему не объяснили, в чем дело. Всю ночь, сказали ему, он бродил по лагерю, неторопливо шагая между рядами коек. Солдаты просыпались, спрашивали: "Тулл, это ты?" И он уходил. Молча, не просыпаясь, шел куда-нибудь в другое место. Его молчание пугало некоторых солдат, особенно молодых. Посыпались жалобы. Его послали к врачу, тот дал ему коробочку с желтыми таблетками. Он стал принимать таблетки, но все равно продолжал ходить во сне, хотя иногда падал и оставался лежать до утра. Однажды, очевидно, он упал ничком, и, когда его разбудили, нос у него был в крови. Решили даже, что он сломал переносицу. Перелома не обнаружили, однако несколько дней кряду под глазами у Эзры не исчезали синяки. Затем Эзру направили к армейскому священнику, тот спросил, нет ли у него причин для беспокойства. Может быть, дома что-нибудь стряслось? Может, какая-нибудь история с женщиной? Или заболел кто-то из родных? Эзра на все вопросы ответил: "Нет". Он сказал священнику, что все в порядке. И что сам никак не возьмет в толк, отчего с ним все это происходит. Священник поинтересовался, нравится ли ему военная служба. И Эзра ответил, что это не может нравиться или не нравиться, просто через это надо пройти - вот как стоит вопрос. И добавил, что служба в армии не вполне в его вкусе, больно много крика и шума, тем не менее он вроде со всем справляется. Все идет своим чередом. Священник сказал ему, что в таком случае он должен постараться отучить себя ходить во сне. А на следующую же ночь Эзра отправился в нижнем армейском белье в городок, расположенный милях в четырех-пяти от лагеря; глаза его, безжизненные, как ночные окна, были широко раскрыты, но он крепко спал. И официантке в закусочной пришлось разбудить беднягу и попросить своего зятя отвезти его на машине в лагерь. На другой день вызвали еще одного врача. Тот задал Эзре несколько вопросов, подписал какие-то бумаги и отправил парня домой.
- И вот я здесь, - бесцветным голосом сказал Эзра. - Демобилизовали.
- Так ведь не за проступок же, - утешила его мать.
- Конечно, нет.
- Подумать только, что с тобой творилось; и ты даже слова об этом не написал.
- А чем вы могли мне помочь? - спросил он.
Вопрос этот словно состарил ее. Она сникла.
После завтрака Эзра отправился наверх, повалился на свою кровать и весь день проспал. Дженни пришлось будить его к ужину. За столом у него все равно слипались глаза, он сидел, качаясь как пьяный, почти ничего не ел, засыпал, не дожевав кусок, а после ужина снова лег спать. Дженни слонялась по дому, нервно задергивая шторы. Неужели теперь так и будет? Неужели он останется таким навсегда?
Но утром в понедельник он опять стал прежним Эзрой. Одеваясь, Дженни услышала, как он снова наигрывает на своей грушевой блок-флейте "Зеленые рукава". Когда она спустилась вниз, Эзра жарил ее любимую яичницу - с сыром и кусочками зеленого перца, - а Перл читала газету. За завтраком он сказал:
- Я, наверное, пойду работать на старое место.
Перл взглянула на него поверх газеты, но промолчала.
- Почему же ты так и не навестила миссис Скарлатти? - спросил он у Дженни. - Она писала, что ты ни разу не была у нее…
- Я собиралась… - Дженни потупилась и, затаив дыхание, замерла. Сейчас он скажет что-нибудь о Джосайе. Но он этого не сделал. Дженни подняла глаза, увидела, что брат намазывает маслом гренок, и только тогда перевела дыхание. Она так и не поняла, что Эзре известно, а что нет.