- Нет, нет, мой добрый Демо, ты прав. Пускай этот негодяй подохнет со страху, он это заслужил. В путь!
На улице их поджидала довольно большая толпа.
- Эй! Эй! - вскричали многие благочестивые прихожане, - это тот самый проклятый вельможа, что открестился от крестового похода. Этот альбигой, как пить дать, молится Магомету, а коняга его уж верно сам Сатана!
На герцога и Пострадаля градом посыпались булыжники, за ними последовали горящие головешки и говёшки, табуреты и табуретки, черепа и черепицы. Герцог был еретиком, аристократом и провинциалом, - иначе говоря, обладал всеми теми качествами, которые приводят в ярость добрых людей, но - что вы хотите! - Бастилию берут не каждый день, особливо в тринадцатом веке.
Выхватив меч из ножен второй раз за день, герцог Жоакен д’Ож врезался в толпу и мигом прикончил двести шестнадцать человек - мужчин, женщин, детей и прочих, из коих двадцать семь были патентованными биржуа, а двадцать шесть вот-вот должны были таковыми стать.
Чтобы выбраться из города, им пришлось сверх того еще сразиться и с лучниками.
III
- Эй! Эй! - послышался крик.
Но Сидролен недвижим, его сонное дыхание мерно вздымает носовой платок, которым он покрыл лицо.
- Эй! Эй! - слышится еще громче.
- Опять какая-нибудь канадка со своим игроком на банджо, - бормочет Сидролен под платком.
- Эй! Э-э-эй!
Крик явно приближается.
- Она одна. Ну и настырная же!
Сидролен решает прервать сиесту. Зевнув, он встает. У сходен действительно топчется какая-то девица в полном туристском облачении.
- Извините, месье, - говорит она, - как я пройти на туристическая турбаза для туристов?
На вопрос Сидролен отвечает также вопросом:
- А вы случайно не канадка?
Да, верно, она канадка, и отнюдь не случайно, а скорее по необходимости, поскольку она родилась канадкой и пока что не вышла замуж за иностранца (она, впрочем, вовсе не утверждает, будто она еще девица), а также не приняла ни руманского, ни занзибусского подданства. Приглядевшись к ней повнимательней, Сидролен замечает, что пригляделся к ней недостаточно внимательно, ибо, не будучи расистом, сразу не просек, что она краснокожая.
- Я вас удивляет? - жеманно осведомилась девица.
- Никоим образом, - ответствовал Сидролен.
- Я есть ирокезка, - заявила девица, - и я этим гордится!
- Ну что ж, есть чем.
- Это есть ирония?
- Нет, нет, я не иронизирую над ирокезами.
- Я вас имела разбудить?
- Я бы солгал, ответив отрицательно.
- Значит, вы надо мной сердиться?
- Голубушка, для чужеземки вы изъясняетесь чересчур вычурно.
- А эта туристическая турбаза, вы наконец расположен говорить мне, где она есть расположена?
Сидролен, прилежно жестикулируя, уточнил месторасположение данного объекта с точностью до десяти сантиметров.
- Я вас благодарит, - отвечала ирокезская канадка, - и я вас просит простить за то, что я имела потревожить ваша сиеста, но мне говорили, что все французы такие любезнательные, такие услужительные…
- Н-да, есть такое мнение…
- Вот почему я и разрешилась…
- Решилась!
- Решилась? Но… как же… без префикса?!
- А вы еще верите в префиксы? Так же искренне, как в любезнательность и услужительность моих соотечественников? Не слишком ли вы легковерны, мадемуазель?
- О Боже! Да разве можно не верить французская грамматика?.. Такая нежная… такая чистая… очаровательная… обаятельная… замечательная…
- Ну-ну, мадемуазель, не стоит лить слезы из-за пустяков. Лучше поднимайтесь ко мне на баржу да пропустите стаканчик укропной настойки, чтобы взбодриться.
- Ах, вот оно что! Вы есть сатир! Меня также говорили это. Все французы…
- Мадемуазель, поверьте, я…
- Если вы, месье, надеетесь достигнуть своих грязных, гривуазных целей, расточая мне свои любострастные любезности, чтобы завлечь в свой вероломный вертеп меня, бедную простушку, нет, более того, - бедную ирокезушку - то вы глубоко заблудились, месье, да, вы глубоко заблудились!
И, круто развернувшись, юная девица вскарабкалась на косогор, выставив при этом на обозрение весьма гармонично развитую мускулатуру своих нижних конечностей.
- Еще одна канадка, которой мне больше не видать! - прошептал Сидролен. - А ведь сколько я их перевидал, этих канадок, - целые кучи докучных канадок - канадки-загадки, канадки-верхоглядки, канадки-ретроградки, канадки-психопатки, но все, как одна, в куртках без подкладки: а, впрочем, что ж тут странного, - ведь вижу-то я их летом. Или по весне. Или по осени. Эх, не сообразил, что бы мне сказать ей: какой, мол, нынче погожий осенний денек! - может, она хоть на это не рассердилась бы.
Он зашел в кубрик глянуть, который час, и в результате сего демарша вновь разлегся на своем шезлонге, дабы достойно завершить прерванную сиесту.
Когда он вновь открыл глаза, то узрел вокруг все, что видел каждый божий день: стены своей спальни, стрельчатое окно, едва пропускавшее свет, и скорчившегося в ногах постели, на охапке соломы, верного пажа Пострадала в окружении нескольких псов, причем все они носили имена: Ату, Фас, Апорт, Улюлю и Прочь. Привычное это зрелище сильно утешило герцога, и он, поднявшись с постели, разбудил всю компанию пинками, чем вызвал хныканье одного и лай других.
Облегчив душу утренним патерностером, а мочевой пузырь - на лестнице, герцог направился в часовню, дабы прослушать там мессу, отправляемую его капелланом Онезифором Биротоном. Онезифор Биротон был, что называется, аббат-наставник: стоило герцогу наставить ему синяк, как аббат наставлял ему два; вот почему герцог горячо любил своего духовного пастыря и нынче утром спешил потолковать с ним о нескольких весьма важных вещах. Не успел аббат Биротон отмессироваться, как герцог д’Ож потащил его к купели, где и сказал:
- Слушай меня внимательно, Онезифор, у меня появилось множество забот, коими я намерен поделиться с тобой по секрету.
- У вас были неприятности в столичном городе Париже?
- Не о том речь, - ответил герцог раздраженно. - А, кстати, ты что-то разнюхал или это просто домыслы?
- Хм… хм… - хмыкнул Онезифор. - Должен вам сказать, что за время вашего отсутствия дочери ваши упорно вели себя спокойно и достойно.
- Ладно, ладно, об этом позже. А сейчас я хочу задать тебе три вопроса, а именно: primo - что ты думаешь о снах, secundo - что ты думаешь о языке животных, и tertio - что ты думаешь о всеобщей истории в общем и об общей истории в частности? Я слушаю.
- Хм… хм… - хмыкнул Онезифор. - Distinguo…
- Никаких "Distinguo"! - гаркнул герцог, топнув ногой. - Слыхал? Никаких там "Distinguo", никакой диалектики, хватит с меня этой мути! Я желаю ясности! Слушаю тебя!
- Хм… хм… - хмыкнул Онезифор. - Но я не могу ответить на все три вопроса одновременно: моя речь, как и всякая человеческая речь, линейна.
- Не пойму, к чему ты клонишь.
- А вот к чему: мне следует ответить сперва на один вопрос, потом на второй и, наконец, на последний. С какого вам желательно начать?
- Со второго.
- Optime! А какой был второй вопрос?
- Ах ты, осел тупоумный, ты уже перезабыл мои вопросы? Может, тебе еще угодно, чтобы я их повторил, а, дурья башка?
И герцог сопроводил свои слова метким ударом, заехав аббату в правое ухо. На что аббат отвесил герцогу три плюхи - с пылу по рылу, с жару - еще пару.
- Ну ладно, - сказал герцог д’Ож, выплюнув резец, - начинай с любого. Например, с первого.
- Я забыл не ваши вопросы, а их порядок.
- Тогда начинай с какого сам хочешь.
- Я начну со снов.
- Прекрасно! Говори, что ты думаешь о снах.
- Одни из них посылает Господь, другие - диавол.
- А ты, случаем, не из альбигоев?
- Никоим образом, мессир; вот послушайте, сколь католично я лично рассуждаю: существует два рода снов, одни посылает Господь, другие - диавол.
- А как их различить?
- О, это и слепому видно.
- Как, я тебя спрашиваю? Каракатица ты вонючая, как ТЫ их различаешь? Я вот их не различаю.
- А между тем это очень легко. Если вы видите небеса, ангелов или даже просто пташек - при условии, что это не ночные пташки, - то сон сей ниспослан Господом, если же вы видите языки пламени, чертей или даже просто всяких ползучих тварей, особливо змей, значит, сон сей исходит от Диавола.
- Да я никогда ничего такого не вижу.
- А что же вы видите, мессир?
- Мне часто снится, будто я живу на какой-то барже, полеживаю в шезлонге, накрываю лицо носовым платком и совершаю недлинную сиесту.
- Баржа… шезлонг… сиеста… это что еще за чертовы слова? Я их не постигаю.
- Эти слова я придумал сам для обозначения вещей, которые мне снятся.
- Так вы, стало быть, увлекаетесь неологизмами, мессир?
- Ну, ологизмами или не ологизмами, это не твое собачье дело, а моя герцогская привилегия! Итак, я беру латинское "sexta hora" и образую из него слово "сиеста"; или же, взяв из вульгарной латыни слово "barga", которое нахожу и впрямь вульгарным, преобразую его в "барку" или в "баржу"; что же касается шезлонга, то я просто-напросто слил два самых что ни на есть французских слова в одно, руководствуясь самыми что ни на есть общепринятыми и диахроническими законами лингвистики.
- Ох, мессир, далеконько же вы ушли от премудрой и наихристианнейшей онирологии! Ваша семантическая наука сильно попахивает ересью.
- Какая же это ересь - видеть во сне баржу?!
- Ну, я, конечно, признаю, что во сне редко увидишь ангелов и святых. Судя по моему личному скромному опыту, чаще всего снятся мелкие происшествия повседневной жизни.
- Ну, а они, каракатица ты вонючая, посылаются дьяволом или Богом?
- Ни тем, ни другим. Они безразличны. Положительно безразличны. Ad primam respondi.
- Ишь ты какой шустрый! Нет, аббатишка, так легко тебе не отделаться! Не для того я тебя держу при себе, чтобы выслушивать эдакие пустяшные отговорки, каких я и сам напридумываю сколько хочешь. Неужто ты надеешься по-прежнему получать от меня ежедневный харч за подобные благоглупости? Я требую вразумительного ответа!
И герцог, нацелясь в правую берцовую кость аббата, применил добрый старый прием - выпад ногой, достигший своей цели. Онезифор вознамерился ответить, лягнув герцога в живот, но промазал и растянулся на полу. Тотчас же герцог вспрыгнул на него и принялся топтать с криком:
- Отвечай, дурья башка! Отвечай!
Тот сделал знак, что согласен.
- Итак? - спросил герцог, спрыгивая со своей жертвы.
- Итак, - сказал аббат, поднимаясь на ноги, - это все сны из того промежуточного мира, что населен троллями, феями, гномами, домовыми, эльфами, лешими, духами, карликами, ундинами и водяными - существами, которые ни богу свечка, ни черту кочерга, ибо они не привержены ни добру, ни злу.
- Ишь ты как заговорил: ни вашим, ни нашим. Интересно, что скажет на это Святая Инквизиция!
- Optime! Таков мой ответ на ваш вопрос. Ad secundam, касающийся языка животных…
- Что-то ты больно заторопился, любезный!
- …скажу вам, что отнюдь не всеми признается, будто Адам, преступив Господний запрет, увлек за собою, в падении своем, и животных тварей. Самые именитые богословы оспаривают этот тезис. С другой стороны, поскольку они явно не участвовали в строительстве Вавилонской башни, ничто не мешает им понимать друг друга.
- Кому, богословам?
- Нет, мессир, тварям.
- Ишь ты умник какой! Я же тебе толкую не о тех животных, что говорят между собой, а о тех, которые говорят человеческим языком, а ты мне тут болтаешь невесть что.
И герцог размахнулся, собираясь влепить аббату затрещину, но тот, опередив собеседника, врезал ему прямым в челюсть, заставив слегка покачнуться.
- Ad tertiam, respondeo, - поторопился сказать капеллан.
- Погоди, погоди! - прервал его герцог, водворяя на место свернутую челюсть. - Не так быстро! Я бы желал послушать твое мнение о животных, говорящих в моих снах. Эти-то от Бога или от черта?
- Никакого значения! Без разницы. Ad tertiam…
- Погоди, погоди! Ты мне только что сказал, что ползучие твари, коих мы видим во сне, есть дьявольское наваждение.
- Dixi.
- А если они говорят?
- Bis diabolici.
- А если с ними говорят?
- Ter diabolici.
- A если они отвечают?
- Quater.
- Ладно. Это меня вполне устраивает, ибо я никогда не беседовал во сне со змеями, не в пример праматери нашей Еве.
- Но она-то беседовала вовсе не во сне.
- А что видел во сне Адам, когда Господь Бог усыпил его, чтобы вытащить ребро?
- Это уже четвертый вопрос, который мы можем отложить на завтра. Ad tertiam, respondeo…
- Погоди, погоди. Я еще не покончил с говорящими животными. Вот, например, уаттомобили - они от бога или от дьявола?
- Уаттомобили? Понятия не имею, что сие значит.
- Это такие вертлявые визгливые твари, они бегают туда-сюда на круглых лапках, не едят никакой твердой пищи, а пьют только олеум.
И глаза у них светятся в темноте.
- В жизни такого не видывал.
- А вот я так частенько вижу их в снах. Тысячами, миллионами, легионами. Они заполняют все улицы и дороги. И это от них доносится с набережной ко мне на баржу тот ровный, несмолкаемый гул…
Поскольку пересказы снов не интересовали аббата Биротона, он немедленно заснул.
- К вящей славе Господней!
Сидролен обернулся.
- О, прошу прощения, - сказал человек, одетый в серо-стальной безупречного покроя костюм. - Я вас знаю, и мне не хотелось лишний раз беспокоить… Вы ведь местный?
- Я живу на барже, там, напротив, - сказал Сидролен.
- Достаточно. A Dieu!
Квази-священник оседлал свой мопед и покатил к туристической турбазе для туристов. Сидролен, глазевший на прилежно трудящихся строителей, продолжил свою прогулку в том же направлении. За оградой из колючей проволоки множество альбионцев, брабантцев, нидерландцев, финнофонов, пиктов, галлов, остзейцев и норвегов с упоением предавались своим занятиям, каковые занятия состояли в беготне от автокаравана или палатки к туалетам, от туалетов к душевым, от душевых к столовой, а от столовой к автокаравану или палатке, в ожидании новых дорог и маршрутов, ведущих к Эльсинору, Зальцбургу, Уппсале или Эбердину. Это суетливое кишение сопровождалось разноголосой музыкой: назойливое нытье десятков транзисторов временами заглушалось хоровым пением на иностранных языках под аккомпанемент волынки, рожка или окарины. Особо жизнерадостные особи испускали восторженные вопли и колотили себя кулаками в грудь, изображая барабанную дробь.
Рядом с Сидроленом толпились другие зеваки; один из них заметил:
- Дивимся на них, как на заморских зверюшек, а ведь это все же не зоопарк.
- Почти, - сказал Сидролен.
- Ну, не станете же вы утверждать, будто это не люди, а животные.
- Докажите! - сказал Сидролен.
- Они разговаривают.
- А попугаи? - сказал Сидролен, - разве они не разговаривают?
- Попугаи не понимают, что говорят.
- Докажите! - сказал Сидролен.
- Ну и зануда же вы! С таким занудой никакого душевного разговора не получается.
- Однако же он получился, и очень даже душевный. Признайте, что не каждый день вид туристической турбазы для туристов вызывает соображения, достойные того, чтобы записать их на магнитофон.
- Засунь свой магнитофон знаешь куда? - сказал с омерзением зевака и удалился, недовольно ворча.
Тот же квази-священник издали помахал Сидролену. Сидролен весьма учтиво ответил ему тем же, после чего вернулся к себе. Загородку и дверцу на откосе вновь оскверняли ругательные надписи. Достав банку с краской и кисть, Сидролен принялся их замазывать.
IV
На террасе кафе влюбленные парочки упражнялись в поцелуях типа "засос"; слюна текла рекой по их влюбленным подбородкам; среди самых оголтелых "засосочников" находились Ламелия и ее гортранспортист; особенно увлеклась Ламелия, а гортранспортист все же не забывал время от времени поглядывать на часы, памятуя о своих профессиональных обязанностях. Ламелия же, закрыв глаза, с поистине религиозным пылом предавалась изучению чужого языка.
Но вот настал миг расставания, и гортранспортист медленно приступил к процессу расстыковки; успех достигнутого ознаменовался смачным всхлюпом. Гортранспортист утерся тыльной стороной руки и сказал:
- Надо сваливать.
И он увлажнил пересохшую слизистую рта глотком пива.
Ламелия поглядела на него обалдело. Гортранспортист вынул из кармана монеты и, постучав ими по столику, довольно громко позвал:
- Гарсон!
Ламелия обалдело на него поглядела.
Гарсон приходит, чтобы получить по счету. В этот момент Ламелия кидается на своего гортранспортиста и повторяет трюк с засосом. Молодой человек вынужден объясняться жестами, весьма, впрочем, красноречивыми. Гарсон сгребает монеты. Зрелище засоса отнюдь не засасывает его. Он удаляется.
Гортранспортист предпринимает новую расстыковку. Он действует мягко и грациозно, результат опять сопровождается смачным всхлюпом. Затем он вытирает губы тыльной стороной руки и говорит:
- Теперь и вправду пора сваливать.
И осушив залпом кружку, проворно встает. На него обалдело Ламелия глядела. Она также встала, говоря: