- Думаешь, не справлюсь? Еще как справлюсь. Мои девчонки знают, что делать в таких случаях. Десять капель нашатырного спирта на четверть стакана воды. Это внутрь. Потом холодный душ - и Леонид Карпович, как свежий апельсин. Вот ты на меня орешь. Не возражай: орешь "брось пить", кричишь. А ты меня спроси, чего я пью?
- Нечего спрашивать. В таких случаях у всех почти один и тот же ответ: с горя или с тоски.
- Нет, у меня причина особая, я от обиды пью… Да брось ты эти книги, потом посмотришь. Ты садись. И не улыбайся так. Думаешь, человек с пьяных глаз околесицу несет? Нет, я не пьян. Я только выпивши. О, я могу разве так нахлестаться!.. Но сейчас я только выпивши… Ты все улыбаешься? Ну, улыбайся, черт с тобой. Я ведь знаю, что ты обо мне думаешь. Ты думаешь: вот человек с жиру бесится. Ему только птичьего молока не хватает, а он из себя обиженного корчит. Ведь так думаешь, а?
- И в самом деле, - спросил Корепанов, - чего тебе не хватает?
- Ну, конечно, я так и знал. - Бритван снова налил себе рюмку и принялся отхлебывать маленькими глотками. Корепанов решил, что не станет обращать внимания: пускай пьет. - Я тебя, Алексей Платонович, за птицу крупного полета принял, - продолжал Бритван, - потому и разоткровенничался с тобой, а ты - как все. - Он опять отхлебнул из рюмки и посмотрел на Корепанова уже злыми глазами. - Да, у меня есть все. Больница у меня образцовая. Мало того, самая лучшая в области. Я ее создал и сберег. Да, сберег. Немцы хотели сжечь, два раза приезжали. Один раз я отговорил. А в другой - откупился, дал золотой портсигар и браслетку, тоже золотую, с камешками. - Он махнул рукой. - Мне, правда, эти безделушки тоже не бог весть во что обошлись… Но все равно больницу сохранил, оборудовал. Все у меня есть: электростанция - своя, водокачка - своя. Она знаешь во сколько обошлась мне? Да что там водокачка. Ты видел, какой рентгеновский кабинет я для Аськи оборудовал? У тебя в больнице какой аппарат стоит? "Буревестник"? Ихтиозавр. А у меня - "Матери", высший класс. Рентгенинститут позавидует. Думаешь мне его медснаб дал? Как бы не так! За свои кровные приобрел.
Алексей заметил, что рентгеновские аппараты в сельмагах не продаются.
- Такие вещи у нас нигде не продаются… Пришел человек, не то военный, не то гражданский, по одежде не разберешь. Могу вам, говорит, предложить новенький рентгеновский аппарат, иномарка, трофейный. В полном комплекте и электродвижок в придачу.
- Деньги тоже свои, кровные? - не удержался от язвительного замечания Корепанов.
- Деньги? - переспросил Бритван. - А ты знаешь, какая у меня практика? - Он потянулся к стеллажу с книгами. - Вот операционный журнал. Можешь познакомиться, если хочешь. Только на желудке больше двухсот операций сделал. Народ ко мне за сотни километров тянется… А ты спрашиваешь, откуда деньги…
- Поборами с больных занимаешься?
- И до чего же любят у нас бранными словами швыряться, - поморщился, как от зубной боли, Бритван. - Ну что такое побор? Взятка? Вымогательство? Кто же себе такое позволит? Да пойми ты: денег за лечение ни от кого не требую. Сами ко мне идут. Да только разве в деньгах дело?
- А в чем же? - спросил Корепанов.
- Ты же сам знаешь, что не в деньгах, - уже со злостью сказал Бритван.
Он встал и принялся ходить по комнате. Затем подошел к окну, открыл форточку. Жарко, черт подери! Возвратился к столу и несколько минут следил за тем, как Алексей просматривает операционный журнал. Потом спросил:
- Ну, как диапазон, Алексей Платонович?
- Диапазон широкий, - сказал Корепанов. - Диапазон - хирургическая клиника позавидует.
- Ко мне со всей округи идут, - продолжал бахвалиться Бритван. - И никому от меня отказу нет. Вот в соседнем районе… прислали хирурга. А что проку? - И он пренебрежительно махнул рукой.
- Андриенко - неплохой хирург, - сказал Корепанов. - Всю войну на фронте провел.
Бритван будто этого только и ждал.
- В том то и дело, что на фронте. В Нижнеалексеевском тоже фронтовик сидит. Но разве это хирурги? Костоправы. С переломом они справятся, рану зашить умеют, а если что серьезно - к Леониду Карповичу сейчас. Всё ко мне.
- Так с чего же ты пьешь, не могу понять, с какого горя?
Бритван долил рюмку Корепанова и наполнил свою.
- Ты в самом деле интересуешься, почему я пью?
- Спрашиваю ведь.
- Так вот я тебе скажу. Тесно мне здесь. Понимаешь, тесно! Ты знаешь, я на твое место метил - главным врачом областной.
- Это я знаю.
- И получил бы.
- Что же помешало?
- Биография помешала. Все у меня есть. А вот биографии нету. Я бы и в институте мог устроиться. Гляди, через несколько лет и кафедру получил бы. Так нет же. Куда ни ткнись - первый вопрос: "А что вы делали во время войны?" У тебя, небось, ордена да медали, а у меня что? Электродвижок и рентгеновский аппарат "Матери".
- Напрасно ты это, - сказал Корепанов, - я думаю, не по доброй воле ты во время оккупации здесь остался.
- Ну, конечно же, не по доброй воле! - обрадовался Бритван. - А после освобождения, в сорок четвертом, думаешь, я на фронт не просился? Еще как просился! Так мне сказали: "Не суйся. И без тебя обойдемся!"
- Ну, так тебе, пожалуй, не говорили, - сказал Корепанов.
- Конечно, так не говорили. Объяснили: и тут люди живые, и тут врачи нужны, - вот и оставили в тылу.
- Правильно, - сказал Корепанов. - Кто-то и в тылу должен работать.
- Да пойми ты, чудак, биография по тем временам не в тылу, а на фронте делалась.
- Глупости! - сердито бросил Корепанов.
Бритван помолчал немного, задумчиво вертя папиросу между пальцами. Потом сказал с неподдельной горечью:
- Может быть, ты и прав. Может, я и в самом деле глупости говорю. Потому что вообще-то ко мне хорошо относятся. И здесь, и в обкоме, и в облисполкоме даже в партию рекомендуют… Знаешь, кто рекомендует? Секретарь нашего райкома Загоруйко - старый коммунист, подпольщик, и директор нашей школы Рыбаков… Олесь Петрович тоже, между прочим, рекомендует. - Он посмотрел на Корепанова и вдруг спросил: - А ты дал бы мне свою рекомендацию? Есть у тебя такое желание?
- Чтоб в партию рекомендовать, мало одного желания. Надо еще и права иметь.
- Какие права? - настороженно прищурился Бритван.
- Ну, хотя бы совместно поработать определенное время.
- Увиливаешь? Но я все равно от тебя не отстану. Предположим, все права у тебя есть. Дал бы ты мне рекомендацию или не дал?
- Но я же тебя совсем не знаю, - рассмеялся Корепанов.
- Неправда, знаешь! - стукнул кулаком по столу Бритван. - Что у меня самая лучшая больница - знаешь! И что я хороший хирург - знаешь! И что я хозяин хороший - тоже знаешь!..
- Да разве это главное? - продолжая улыбаться, спросил Корепанов.
- А что главное?
- Человеком быть. В партию не хозяйственника, не хирурга принимают, а человека.
Бритван несколько секунд молча смотрел на Корепанова.
- Значит, по-твоему, я плохой человек? - спросил он, обиженно скривив губы.
- Ты просто пьян.
Бритван энергично потер виски.
- Да, я действительно пьян, - сказал он. - Ты не станешь возражать, если я прилягу тут, на диване? Ну, конечно же, не станешь. Смешно возражать пьяному… А Леонова я тебе пришлю. Обязательно пришлю. Ты не раздумал забирать его?
- Нет, не раздумал, - сказал Корепанов.
- Ну вот и хорошо, - поднялся Бритван, - и Сенечкина я тебе тоже пришлю. Ну его к черту, этого Сенечкина!..
- А Сенечкина почему же? Ведь у тебя на почках вон сколько операций. И все с блестящим эффектом. Почему же Сенечкина ко мне?
- Не лежит у меня душа к нему, - ответил Бритван. - Черт его знает, почему не лежит! Может быть, потому, что он знатный человек - лучший тракторист в области. И сам знатный, и родня знатная: один брат в генералах ходит, другой в академии наук заседает… Ну их к черту, этих знатных!.. Случится что, не оберешься неприятностей. "Почему на себя много взял? Почему в область не направил?" Областная больница - это сила!
- А из этой областной, которая "сила", к тебе оперироваться едут, - вспомнил Марфу Полоненкову Алексей.
- Это дело случайное, - махнул рукой Бритван. - Это авторитет работает… Ты на меня не обижаешься?.. Нет, правда, ты на меня не обижаешься?.. Тогда я прилягу. Чертовски болит голова.
Он лег на диван, подложил кулак под голову и сразу же уснул.
Алексей вышел, чтобы позвать Асю.
- Пускай спит, - сказала она. - На него иногда находит. Жаловался на свою судьбу?
- Жаловался, - сказал Корепанов.
- Ну вот видишь! Я же тебе говорю, что на него иногда находит. А вообще-то он славный. Пускай спит.
Она расстегнула Бритвану воротник, подложила под голову подушку.
- Душно тут, - обернулась к Алексею. - Пойдем на веранду… если хочешь.
- Хочу, - сказал Корепанов.
4
Было уже поздно. Ася стояла, прислонившись к столбу веранды, и смотрела прямо перед собой. В темноте глаза ее казались еще больше, глубже, и звезды отражались в них.
- Зимой и осенью здесь очень тоскливо, - сказала она, - зато летом… Не правда ли, волшебная ночь?
Ночь действительно была хороша - вся наполненная мягким теплом, запахами дозревающих хлебов, чебреца и еще чего-то, очень свежего, долетающего с реки, - а самое главное - насквозь пропитана звуками: то очень громкими, то едва уловимыми, как шорох. Яростно перекликались между собой сверчки. Внезапно пробудившись, завели концерт лягушки и тут же притихли, будто передумали. Где-то совсем близко сначала фыркнула, потом глубоко вздохнула лошадь. Опять завели концерт лягушки и опять замолкли.
- Там тоже лягушки орали, помнишь? - шепотом спросила Ася.
- Помню, - так же тихо отозвался Корепанов.
- Сколько же это лет прошло? Семь или восемь?
- Восемь.
- Боже мой! Восемь лет! А будто вчера… Они - так же орали.
- Кто они?
- Лягушки. Они просто с ума сходили.
Она замолчала. И молчала долго.
"Интересно, смогла бы она ради подруги пойти на муку, на смерть, как та, в черном свитере? - думал Корепанов. - Нет, не смогла бы… Неужели я любил ее? Да, любил. И очень. Согласись она тогда, и я бы с ней на край света поехал, бросил бы институт, черт знает чего натворил бы. А сейчас вот стою рядом и думаю о другой, которую совсем не знаю, которую, быть может, никогда больше не увижу".
- Ты не жалеешь?
- О чем?
- О том, что было.
- Нет, конечно. Мне только кажется, что там со мной была другая.
- Я очень изменилась? - с тревогой спросила Ася.
- Нет, стала еще интересней, но какой-то совсем чужой. И потом, в глазах у тебя появилась грусть. Раньше этого не было.
- Я много пережила.
Она посмотрела на Алексея так, словно ожидала вопроса. Но Алексей молчал. Тогда она спросила:
- Тебе интересно?
- Интересно. Но если для тебя эти воспоминания тягостны…
- Пойдем к реке, - предложила она.
- Пойдем.
Она шла рядом, глядя вперед, и, нервно теребя тонкий шарфик, рассказывала. В голосе ее все время звучала грусть, словно она жаловалась на свою судьбу. Корепанову даже казалось, что она в чем-то обвиняет его. Будто бы это он виноват в том, что с ней произошло за все эти годы… Помнит ли Алексей ту записку, которую она написала ему, когда ушла? Она тогда просила его не приходить на вокзал. Но она все время ждала, до последней минуты. Если бы Алексей появился на перроне, она бы все бросила и пошла с ним уже насовсем, на всю жизнь. Но Алексей не пришел. Она ждала его и потом, уже в Одессе. Все надеялась, что приедет, во время каникул хотя бы. Потом началась война. Муж был зачислен в госпиталь. Последнее письмо она получила от него из Житомира. А спустя несколько часов пришла телеграмма от товарищей, которые сообщали, что он убит во время бомбежки.
- Если бы я его любила, мне было бы легче. Но я не любила его… А он был хорошим. Очень хорошим.
Она еще долго рассказывала о мытарствах во время эвакуации, о том, как похоронила мать на обочине дороги под Николаевом, как пришлось метаться из одного села в другое, спасаясь то от немцев, то от бомбежек, то от степных пожаров.
Да, ей пришлось очень много перенести. Ее подобрали где-то на дороге наши отступающие части и оставили вместе с другими ранеными здесь, в этой больнице.
- У меня оказалось рожистое воспаление голени. Началось заражение крови. И я погибла бы, если бы не Леонид Карпович. Это он спас меня.
Алексею показалось, что только сейчас, впервые за весь вечер, голос ее прозвучал искренне.
Они дошли до реки. Остро запахло осокой. Сквозь просеку в камышах виднелась широкая черная полоса воды, гладкая, неподвижная, и на ней - лунная дорожка. Она дрожала, и казалось, будто по черному бархату струится расплавленное серебро, убегая вдаль, к противоположному берегу, и теряется там у белого плеса.
- Ну, какая же я, право! - сказала Ася. - Не спросила даже, как он тебе, понравился? Он тебе нравится?
- Он хороший хирург, - сказал Алексей. - Да, да, он очень хороший хирург! Прекрасный.
Они возвратились. Алексей закурил. Ася стала на прежнее место у столба и запрокинула руки за шею. И опять звезды отражались в ее глазах.
- О себе ты так ничего и не рассказал.
- А что рассказывать? У меня ведь ничего особенного не произошло. После института работал. Потом - война. Сейчас вот опять работаю.
- Не женился?
- Она погибла на фронте.
Ася долго смотрела на него, словно раздумывая, спросить или не спросить, наконец решилась:
- Ты ее очень любил?
- Очень.
- Сильнее, чем меня?
- Это было совсем другое.
- Какое другое?
- Настоящее.
Ася опять долго молчала.
- Мне кажется, я очень виновата перед тобой, - сказала она, и голос ее опять прозвучал искренне.
- Не надо об этом…
Он поднес к глазам часы, стараясь рассмотреть стрелки.
- Я тебе постелю в столовой. А хочешь, можно тут, на веранде. Я принесу раскладушку, ладно?
- Люблю спать на свежем воздухе, - сказал Алексей.
Ася постелила ему. Он стоял, облокотившись на перила веранды, и курил.
- Спокойной ночи, Алеша, - сказала она.
- Спокойной ночи.
На следующий день, провожая Алексея, уже на станции Бритван сказал:
- Ты забудь, чего я там вчера наговорил. Болтал чепуху спьяна… Понравилась тебе больница?
Корепанов ответил не сразу.
- Больница-то понравилась…
- А что же не понравилось? - насторожился Бритван.
- То, что ты эту хорошую больницу в свою собственность превратил. И твоя монополия не нравится. Ты думаешь, тебя твоя сноровка держит? Мастерство? Нет! Послевоенные трудности тебя держат, отсутствие хороших специалистов поблизости. Но ты сам понимаешь: трудности - дело временное. А специалисты скоро будут. И хорошие будут, не какие-нибудь костоправы.
- За Андриенко обиделся? - спросил Бритван.
- Андриенко что? Он всю войну в медсанбате работал. Куда же ему с тобой тягаться?.. А мы вот его в институт усовершенствования пошлем. Тогда к тебе из его района пожалуй меньше ездить будут.
Подошел поезд. Алексей протянул руку на прощание.
- До свидания, Леонид Карпович, - сказал он. - Асю поблагодарить не забудь. И скажи, что это я не велел будить, чтобы проститься. И еще скажи, пусть не обижается за то, что придется на "ихтиозавре" поработать.
- На каком "ихтиозавре"?
- На моем "Буревестнике". Я ведь у тебя "Матери" заберу, Леонид Карпович, ему в областной больнице место. И физиотерапевтический тоже переполовиню.
Бритван посмотрел на Алексея как-то с удивлением, будто присматриваясь: не шутит ли? Потом криво усмехнулся и спросил не то с насмешкой, не то вызывающе:
- Как это говорится, был бы хлеб, а зубы сыщутся? Так, что ли?
- А что ж, верно, - согласился Корепанов. - Нужда научит калачи есть… Ну, прощай! А Леонова этого и Сенечкина обязательно пришли. И не затягивай с отправкой.
Он крепко тряхнул руку Бритвана и вскочил на подножку уже тронувшегося поезда.
Алексей положил свои вещи на полку в купе и вышел в коридор к открытому окну. Поезд отошел уже далеко, а Бритван все еще стоял на перроне, широко расставив ноги, и смотрел ему вслед. Алексей помахал. Бритван тоже вскинул руку.
Железнодорожное полотно стало сворачивать влево. Перрон закрыло густой рощей. Потом, когда он снова показался, там уже никого не было, только по дороге в Мирополье пылила тачанка.
Алексей долго стоял у окна и глядел на широкую степь, на редкие курганы, появляющиеся то там, то здесь. Мелькали телеграфные столбы. Солнце подымалось все выше и выше. Стало припекать. У самого горизонта показалось озеро, обрамленное деревьями.
- Марево, - произнес кто-то за спиной.
Отчетливое до реальности видение вдруг подернулось дымкой и медленно растаяло.
Да, марево. В эту пору миражи часто появляются в степи. Когда-то Алексей рассказывал о них Ане. Обещал: "Вот поездим после войны по нашей степи летом - насмотришься". Тоскливо заныло сердце. Он закурил. Затянулся глубоко - раз, другой, третий, но горечь воспоминаний не стала меньше.
"Пора бы мне привыкнуть, что ее нет, - подумал он. - А я все не могу".
5
Далеко от Корепанова, в Германии, в больнице лагеря перемещенных лиц, Аня так же стояла у окна и задумчиво смотрела перед собой. Операционная - на втором этаже. Отсюда весь лагерь перемещенных лиц как на ладони: широкий двор, высокие тополя вдоль каменной ограды, спортивная площадка слева и длинный ряд бараков напротив.
Утром шел дождь. На земле и на дорожках, окаймленных коротко подстриженными туями, блестели лужицы. Тополя - словно умытые.
Лужицы и зелень радовали глаз, а вид бараков угнетал.
Там, в этих бараках, набитых до отказа двухэтажными нарами, шла своя жизнь - тяжелая, наполненная постоянными ссорами, нищетой, детским визгом и слухами. Особенно слухами. Мужчины приносили их из кабачков, женщины - с базарных площадей, старики извлекали из газет, роясь меж строк, выискивая там то, чего не было и не могло быть написано. Они комментировали все: статьи, заметки, даже рекламные объявления торговых фирм. Мелкий, ничего не значащий факт они раздували до размеров сказочного джина и потом сами же пугались его.