Алексей захватил двух рабочих, Стельмаха и пошел в порт. В трюме стояла темень. При свете электрического фонарика сначала нелегко было разобраться в том, что тут навалено. Потом, когда глаза привыкли к темноте, Алексей только ахнул.
Он отобрал полсотни кроватей, несколько десятков стульев, десятка три оригинальных прикроватных тумбочек, диваны и два операционных стола. Увидел автоклав и тоже занес его в список.
- Как вам нравится это трофейное имущество? - спросил Стельмах. - Стулья называются венскими, а штамп на них Одесской мебельной фабрики. Диваны - тоже наши.
- Операционные столы немецкие, - сказал Корепанов.
Стельмах присветил фонариком и согласился. Да, столы трофейные, Берлин. Первый сорт. Люкс. Ах, черти, эмаль отбили!
Ордер на все это имущество Алексей получил сразу. Он решил, что будет вывозить его сейчас же, несмотря на приближающийся вечер. Мало ли что может за ночь случиться.
Было уже около полуночи, когда Стельмах предложил Корепанову идти домой. Осталось забрать самую мелочь, и они обойдутся без него.
Алексей ушел, а утром, разглядывая привезенное добро, увидел несколько ящиков стекла.
- Откуда стекло? - удивился он.
- Там, за кроватями лежало, у самого борта, - сказал Стельмах.
- Стекло! Это очень кстати, - обрадовался Алексей. - Но взято оно без ордера, и если хватятся…
- Никто не видел, - заверил Стельмах.
- Нехорошо, - сказал Корепанов. - Да и охраннику отвечать придется.
- Так ему и надо, - беззаботно махнул рукой Стельмах. - Тоже охранник называется. Если мы у него из-под носа смогли столько добра унести… Убивать таких охранников надо.
Алексей решил тут же сообщить о стекле. Пускай оформят ордер - и дело с концом. Но позвонил Малюгин и сказал, что снабженцы уже хватились и подняли шум. Требуют немедленно вернуть.
Алексей рассердился. А не проще ли ордер выписать?.. Да кому оно предназначено, это стекло?.. Ах, для ресторана?.. Тогда скажите, что стекла уже нет… Очень просто: разрезали, операционные стеклят.
Да, стекло для операционных у Алексея было. Но чем стеклить остальные окна?
- А давайте консервными банками… - предложил Цыбуля. - Позакладаем окна банками, щели цементом замажем - и все тут.
Смешно? Да. Но выхода иного нет.
- А банки где взять? - спросил Корепанов.
- На складе коло консервного завода банок этих - прорва. При немцах их все, кому не лень, брали. А сейчас сторожа поставили… Ну, да если ордер достать…
Идти в исполком за ордером Алексей не рискнул: решил послать Коваля.
- Мне кажется, лучше вам пойти, - сказал Ульян Денисович.
- Я слишком часто клянчу у них, - ответил Корепанов. - Им стало легко отказывать мне.
- А мне, вы полагаете, они не откажут?
Корепанов улыбнулся.
- Я надеюсь на ваши дипломатические способности.
- До вас никто не был высокого мнения о моих дипломатических способностях, - заметил Ульян Денисович. - Но я постараюсь, как это говорится, оправдать доверие. Как вы считаете, для такого случая ордена свои надеть нужно?
- Нужно, - сказал Алексей. - Орденоносцам труднее отказывать.
Вернулся Ульян Денисович явно смущенный.
- Они согласны отпустить нам банки и сколько угодно, но при одном условии: вернуть им ящики с витринным стеклом, которые вы якобы стянули. Они так и сказали: "Стянули". Я им доказывал, что тут какое-то недоразумение, что этого не может быть…
- Они вам, конечно, не поверили? - усмехнулся Корепанов.
- Представьте - поверили. Только просили, чтобы я принес от вас расписку, что вы не брали стекла. Пишите расписку, и я сейчас же принесу вам ордер.
- Но стекло лежит у нас на складе, - сказал Корепанов.
- И это вы его стянули? - делая ударение на "вы", Ульян Денисович ткнул пальцем Корепанова в грудь.
- Выходит, что так.
Коваль задумался, потом спросил с укоризной:
- Почему же вы от меня скрыли это? Человек, облеченный дипломатическими полномочиями, должен знать все.
- Не огорчайтесь, Ульян Денисович, - поспешил успокоить старика Корепанов. - Вы свою миссию выполнили блестяще. Теперь я знаю, что банки можно получить. И я их получу.
Он снял трубку и попросил, чтобы его записали на прием к председателю облисполкома.
С председателем облисполкома Степаном Федосеевичем Балашовым Алексей еще не был знаком. Но он слышал его выступления на партактиве. Алексею понравилось, как говорил Балашов - просто и убедительно. И лицо - мужественное, немного суровое и в то же время приветливое. Одет скромно - костюм полувоенный, и чувствовалось, что ему в этом костюме легко и удобно, что он привык к такой одежде.
Балашов внимательно слушал Алексея, который излагал свою просьбу коротко и четко, и когда тот закончил, снял трубку, попросил соединить его с горисполкомом и спросил, почему отказали больнице в банках.
Трубка бубнила. Балашов слушал и кивал головой, потом сказал недовольно:
- С этой историей разберитесь как-нибудь сами, а банки нужно выдать. Сколько? Сколько просит. Десять тысяч, так десять. Ведь он не собирается ими на базаре торговать… Насамовольничали вы там со стеклом, - не то спросил, не то просто сказал Балашов, опуская трубку.
Алексей рассказал все начистоту. Потом спросил:
- Как вы считаете, что важнее: операционная или ресторан?
- Конечно, операционная, - с досадой произнес Балашов. - Но самовольничать все же…
- Ладно, не буду, - пообещал Алексей и поднялся.
Балашов тоже поднялся, протянул руку на прощание.
- Когда же вы думаете закончить ремонт?
- Через три месяца.
- А не переоцениваете свои силы? Там ведь работы, работы… А сейчас - зима. Холодная, да еще с ветром. Вон как метет.
Алексей заверил, что через три месяца в главном корпусе будут стоять койки.
- Если на открытие пригласите, приеду, - сказал Балашов. - Это ведь для нас, товарищ Корепанов, событие первостепенной важности. Ну, желаю успеха! - И он еще раз протянул руку Алексею.
От облисполкома до больницы почти три километра. Северный ветер дует прямо в лицо, ожесточенно хлопает обледенелыми полами шинели по голенищам. Но Алексей ничего не замечает. Думает.
"Людей теперь надо - печников, плотников, штукатуров. Да где их найдешь сейчас, мастеров?"
- Может, в колхозы податься? - спросил он у Цыбули, когда вернулся в больницу.
- Пустое, - махнул рукой Гервасий Саввич. - Ведь колхозник, он как? Он если в город подастся, особенно если специалист, сейчас же - на завод. Там, какое ни на есть, а общежитие, столовая, продуктовые карточки. А у нас?.. И потом. Платить мы ему будем по твердым расценкам. А что ему в этих расценках, если буханка хлеба на базаре столько тянет, что на нее и за неделю не заработаешь. Нет, о колхозах и думать забудьте.
- Тогда придется своими силами, - решил Корепанов.
- Попытка - не пытка, - вздохнул Гервасий Саввич. - А только с чего начинать будем?
Корепанов улыбнулся. Это "с чего начинать будем?" всегда приводило его в веселое настроение. Кажется, предложи Гервасию Саввичу в один прекрасный день перенести больницу куда-нибудь на необитаемый остров, он, ничуть не смутившись, поскребет затылок и скажет: "Попытка - не пытка. А только с чего начинать будем?"
- Созывайте собрание, - распорядился Алексей. - С этого и начнем. Всех зовите - врачей, сестер, санитарок, дворовых рабочих… всем колхозом думу думать будем…
Закладку окон Алексей поручил молодежной бригаде. Бригадиром назначил Ирину Михееву.
В сорок четвертом, вытаскивая с поля боя тяжело раненого мужа, Михеева нарвалась на мину. Мужа убило, а ее искалечило - без глаза осталась. Она, видимо, все время помнила о своем недостатке, тяготилась им и, разговаривая с людьми, то и дело терла мизинцем переносицу, закрывая при этом ладонью черную повязку. И на собраниях она тоже всегда усаживалась так, чтобы не бросаться в глаза. Только во время работы забывала обо всем и сейчас, строго следя за тем, чтобы никто не отлынивал, она сама работала не разгибая спины, с какой-то злостью.
Известковый раствор быстро застывал на морозе, и его приходилось то и дело разогревать в "теплушке", как называли большую комнату на первом этаже, где жарко полыхала плита.
В теплушку приходилось забегать не только для того, чтобы подогреть раствор, но и самому погреться. Когда холодный ветер пронизывает насквозь и хлещет сухим колючим снегом в лицо, недолго продержишься на подоконнике. Алексей распорядился выдать всем, кто работает на закладке окон, резиновые перчатки. Они оберегали руки от извести, но пальцы в них стыли еще быстрее. И как внимательно ни следила Ирина, чтобы девчата не отморозили рук, все же не уследила: Надя Мухина - сестра из инфекционного отделения, худенькая девушка, с нелепо торчащими в сторону косичками, стояла у плиты и плакала.
- Медицинская сестра называется, - напустилась на нее Михеева. - Видишь, что пальцы приморозила, чего же ты сразу в тепло суешься?..
Она налила в тазик воды, заставила девушку опустить туда руки и начала осторожно массировать ей пальцы, продолжая отчитывать. Надя уже не плакала, а только всхлипывала.
- Я бы их, сволочей, сюда пригнала, - говорила Михеева сквозь зубы. - Всех пригнала бы - и баб, и мужиков, и парней с девками. Пускай строят, на морозе кирпичи таскают, все пускай делают. Все пускай восстанавливают: и города, и деревни, и фабрики, и заводы, мосты, железные дороги… И домой - нах хаузе - только тогда, когда все станет, как было… Покажи! - обратилась к Мухиной. - Теперь хорошо, отошли… Ты побудь здесь, погрейся, а я пойду.
Глава третья
1
В теплушке всегда толпились люди, здесь было светло и как-то по-особенному уютно. Уходить не хотелось. Но Люся, чуть отогревшись, снова убегала наверх. Работа была трудной - окна ли закладывать банками, помогать ли штукатурам, подавать кирпичи печникам - все трудно. А после работы еще надо бежать в школу. Из школы она возвращалась поздно и такая усталая, что даже есть не хотелось: только спать, спать.
Когда окна были заложены, в помещении потеплело, и работать стало легче. Больные, которые и раньше помогали, теперь приходили еще охотнее. Только Никишин отказался.
- Я сюда не работать приехал, - говорил он, - а лечиться. Вот пускай и лечат.
Но в отделении стало скучно. Костя Дембицкий, с которым можно было и побалагурить и в козла срезаться, выписался. И Никишин почти все время проводил в теплушке, играл с кем-нибудь в домино или просто зубоскалил, отпуская шутки по адресу тех, кто особенно усердствовал.
Больше всех доставалось Люсе.
- Стараешься? Ну, старайся, старайся. Интересно, кем ты сюда нанималась? Штукатуром, каменщиком или печником?
- Шел бы ты отсюда! - отмахивалась от него Люся.
Никишину давно приглянулась эта девушка. Дома, в селе, девчата сохли по нем, любая, только бровью поведи, - твоя. А эта и смотреть не хочет. Равнодушие Люси и злило и подзадоривало Никишина. "Подожди, девонька, - думал он. - Сама придешь, никуда не денешься".
Но время шло, а Люся не приходила. И Никишин не мог понять, откуда такое упрямство.
Однажды во время Люсиного дежурства, когда в коридоре никого не было, Никишин сказал ей:
- Давай дружить, Люська. Тебе со мной хорошо будет.
- Представляю, - сказала Люся, даже не подняв головы.
Он попытался ее обнять. Она выскользнула из его рук и замахнулась грязным веником.
- Еще раз полезешь, так отработаю - на всю жизнь охота пропадет…
После этого Никишин якобы оставил девушку в покое. Проходя мимо, он лишь пренебрежительно посвистывал. Но потом опять взялся за старое.
Все началось как будто в шутку. Красивая девчонка. Почему бы не поухаживать? А кончилось тем, что Никишин и не заметил, как влюбился.
По ночам, когда в палате наступала тишина, он ловил себя на том, что все время думает только о Люсе, мысленно представляет себе, как она открывает дверь, крадучись входит, ступая на цыпочках, приближается к его постели…
Никишина бросало в жар. Не хватало воздуха. Он вскакивал, набрасывал на плечи халат и шел в коридор курить.
А Люся занималась своим делом - мыла панели, чистила инструменты или убирала в коридоре - и совершенно не замечала его.
"Это все Яшка, - думал Никишин, искоса поглядывая на девушку. - И с этой дракой в плавнях тоже совсем плохо вышло. Думалось, посмеются ребята, а получилось вон как. Ну что она в этом Яшке нашла?"
В такие минуты сердце стискивала злость и хотелось досадить обоим.
Однажды, когда в теплушке было особенно многолюдно, Никишин, глядя на два ряда новеньких орденских колодок на груди у Стельмаха, стал рассказывать, как Стельмах покупал эти колодки.
- Узнал я, что привезли в наш военторг орденские колодки. Ну и пошел. Народу там - не протолпиться. Смотрю, у прилавка Яшка стоит, колодки выбирает. "Это какая, - спрашивает, - ордена Красной Звезды? Отложите мне парочку. А это? Отечественной войны второй степени?.. Давайте. И вот эту заверните. Красивая…" "Эта - Александра Невского", - говорят ему. "Александра Невского? Не нужно. А для медали "За отвагу" нету? Есть? Тогда заверните парочку. Для ровного счета…" Вы не заметили, братцы, у него вчера другой набор был? У него этих колодочек три комплекта. Какой хочет, такой наденет.
Никишин явно лез в ссору. Стельмах, казалось, не обращал внимания на его болтовню. Никишина это пренебрежительное молчание только подзадоривало.
- А для чего он, братцы, старается? Для девчат. Девчата на ордена и медали ох как падки… - Он покосился на Стельмаха. Тот продолжал работать. - А вчера поздно вечером вышел я покурить. Смотрю, кто-то около женского общежития маячит. Дай, думаю, посмотрю. Подкрался незаметно - это я умею - незаметно подкрасться, - вижу: Яшка Стельмах. Прижался к дереву спиной и с Люськиного окна глаз не сводит. А девчата раздеваются как раз. На дворе темень, а в комнате свет горит. И девчата, как на ладони…
- Между прочим, за такие басни бьют морду.
Стельмах оттачивал на большом точильном камне широкую стамеску и внешне был совершенно спокоен.
- Уж не ты ли хочешь со мной опять подраться? - будто этого только и ждал Никишин.
- С такими, как ты, не дерутся, - уже теряя спокойствие, сказал Стельмах. - Таких просто бьют. Чем попало и куда попало.
Он отбросил в сторону стамеску, схватил молоток и пошел на Никишина.
- Уходи отсюда, сволочь, слышишь? Уходи! Изувечу!
- Отставить!
Корепанов вошел вместе с Цыбулей и сразу все понял.
- Отставить, так отставить, - неожиданно спокойно сказал Стельмах и вернулся на свое место.
- Что здесь происходит? - строго спросил Корепанов.
- Ничего особенного, - ответил Стельмах. - Просто я вежливо попросил этого гада уйти отсюда. Мне почему-то кажется, что ему здесь делать нечего.
Никишин весь кипел.
- Этот выскребок грозился набить мне морду. Мне, заслуженному партизану!..
- А ну-ка, заслуженный партизан, убирайтесь отсюда! И чтобы духу вашего тут больше не было! - Заметив, что Никишин собирается возразить, Корепанов повысил голос: - Кому я говорю? Марш отсюда!
- Ну, я тебе это попомню, товарищ начальник!
Никишин запахнул халат и вышел, хлопнув дверью так, что накладная планка треснула.
- Зачем ты опять с ним сцепился? - обращаясь к Стельмаху, спросил Алексей.
- У нас был самый мирный разговор, - ответил Стельмах.
Корепанов усмехнулся.
- О, да!
- Между прочим, - сказал Стельмах, - он обозвал меня вышкребком. Я не знаю, что это такое, но мне почему-то думается, что это - обидное слово.
- Ничего тут нема обидного, - сказал Гервасий Саввич. - Вышкребок - это последний хлебец из остатков теста, что хозяйка из дижи вышкребает. Я, когда пацаном был, очень любил эти самые вышкребки. Особенно если с молоком. Вкусно!
- Вышкребок… Последний… Ха! - усмехнулся Стельмах. - У моей покойной мамы было семь душ детей. Но я, между прочим, пятый, а не последний… - Он вдруг закашлялся, тяжело, с надрывом, вытер губы платком, посмотрел на него и спрятал в карман.
Алексей молча наблюдал.
- Что вы так смотрите? - спросил Стельмах. - Это у меня еще с осени сорок четвертого. Перестанет и опять начнется. Пустяки.
- Пойдем со мной, - сказал Корепанов.
Стельмах согласился и стал складывать инструменты.
Когда они пришли в рентгеновский кабинет, где у аппарата восседал Ульян Денисович, Корепанов спросил:
- Когда у тебя появилось кровохарканье последний раз?
- После ополонки.
- Раздевайся! - сказал Алексей и обратился к Ульяну Денисовичу: - Давайте вместе его посмотрим.
Ульян Денисович долго вертел Стельмаха под экраном, выслушивал трубкой.
- Надо в больницу ложить, - сказал наконец.
Корепанов позвонил Шубову, попросил госпитализировать Стельмаха, и в тот же день его отправили на койку в городскую больницу.
- А что у него? - несмело подошла к Алексею Люся.
- Фронтовое ранение напомнило о себе, - сказал Корепанов. Потом посмотрел на девушку и добавил: - Все будет хорошо. Не надо тревожиться.
2
После стычки с Корепановым Никишин весь остаток дня провалялся у себя в палате злой от обиды, а вечером пошел к Дембицкому. Он захватил кусок сала, два круга колбасы - из дому привезли накануне.
Дембицкий обрадовался приходу Никишина.
- За гостинец спасибо, - сказал он. - А выпить у меня всегда найдется, особенно для друга.
Он достал из шкафа литровую бутылку самогона и поставил на стол.
Выпили по одной стопке, потом еще и еще. Никишин рассказал о стычке с Корепановым.
- Сволочь он, твой Корепанов, - выругался Дембицкий. - Такого человека выгнать!.. Чтоб о людях заботиться, так этого нет, а нагрубить человеку, в мороз на камыш послать больного или выгнать - это пожалуйста. На заслуженного партизана, как на собаку, цыкает. Если бы про все это в обкоме узнали…
- И напишу, - нахмурился Никишин.
Он вспомнил, как Корепанов выгнал его из теплушки, вспомнил о Люсе, как она замахнулась грязным веником, и о том, как Стельмах на общем собрании, при всем народе, назвал его, Никишина, кулацкой мордой, тоже вспомнил.
- И напишу, - повторил.
- Ты это только под пьяную руку бахвалишься, - хихикнул Дембицкий, - а протрезвишься - и храбрость вон, а написать нужно бы. И первому секретарю, самому Гордиенко.
- Напишу, сейчас же напишу, - упрямо сказал Никишин.
Дембицкий легко вскочил и достал из шкафа ученическую тетрадку.
- Я тут уже кое-что сочинил. Я ведь на него тоже зуб имею. И за себя, и за тебя. Но кто я такой, чтобы первому секретарю обкома письма писать? Мелкая сошка, какой-то заготовитель. А во время войны в помощниках интенданта ходил.
- А ну, читай, что ты там написал, - попросил Никишин.
Он хрустел огурцом, изо всех сил стараясь преодолеть хмельной туман, сосредоточиться. А когда Дембицкий окончил читать, потянулся за тетрадкой.
- Стерва ты, Костя! Вообще-то стерва… Но это ты написал правильно. Тут же все правда: и про харчи, и про камыши, и про нас с тобой. Все - чистая правда. Давай подпишу.
- Надо, чтобы своей рукой, - сказал Дембицкий.
Никишин расстегнул воротник.