- Я приду завтра.
- Завтра суббота.
- Тогда я приду в понедельник.
- Ты мне нужен сейчас, а не в понедельник.
- Типпи, ты сегодня в жутком настроении.
- А как же иначе? Я просто схожу с ума. Даже стены начинают двигаться.
Она поползла к нему.
- Пол шатался подо мной. Но я знаю, что это они сошли с ума, а не я. Разве не так, Бен?
Ее слова тупо отдавались у него в голове. Он посмотрел вниз.
- Пожалуйста, Бен.
Тушь размазалась вокруг глаз и застыла полосками вдоль век. Она стала похожа на дешевую куклу-клоуна, забытую под дождем.
Он сел на пол рядом с ней. Он сам, наверное, сходит с ума. Эта бешеная сука обладала таким же извращенным умом, как и он. На ее лице сейчас было такое выражение, будто она в шоке от того, что игра слишком затянулась и перестала быть игрой. Он ясно понимал, что у нее на уме игра, которая, всего лишь отложена по независящим от них обстоятельствам.
Он вдруг понял, что качает ее и плачет вместе с ней.
Глава пятидесятая
Все служебные помещения банка были в темноте. В офисе Палмера тоже царил мрак.
Через несколько минут ночная смена охраны начнет обход здания. Хотя охранник, проверив лист ухода, знал, что Палмер еще в офисе, но, увидев его здесь в темноте, он, чего доброго, испугается и схватится за пистолет.
Палмер выдвинул верхний левый ящик стола и пересчитал выключатели, дошел до номера семь, щелкнул пальцем - и стоваттовая лампочка прямо у него над головой осветила поверхность стола.
В освещении он теперь чувствовал себя словно на сцене. Когда на тебя направлен луч света, в этом всегда нечто от театра, особенно когда свет цилиндрически падает сверху. Свет выхватывал из темноты только те предметы, на которые был направлен. Палмеру казалось это слишком нарочитым, неподходящим для кабинета банкира.
Он как-то сказал об этом Джинни. Еще когда между ними были хорошие отношения. Она согласилась с ним.
- Вам, банкирам, совершенно не нужно прибегать к разным театральным эффектам, - заметила она. - Вы можете привлечь аудиторию без этих ненужных штучек, просто благодаря той мертвой хватке, с которой вцепились в деньги зрителей!
Палмер ухмыльнулся. Он и Джинни принадлежали к совершенно противоположным типам людей. Он понял это уже тогда, а прошедшие полтора года только усилили их различия. Он всегда старался казаться тем, кем никогда не был на самом деле, - холодным, рассудительным, бесстрастным человеком и, как все люди такого сорта, не признающим эмоции в других.
Он отлично разбирался в своих чувствах. Он понимал себя чуточку лучше, чем понимали его другие. Он хотя бы был в состоянии трезво оценить увиденное.
- Ты так похож на своего отца, - как-то сказала ему Джинни. - Ты всегда говорил, что твой старший брат точно следовал указаниям отца и старался быть на него похожим, а ты был вечным бунтарем. Но это не так, правда?
Палмер даже и не утруждал себя объяснением Джинни истинного положения дел. Хэнли погиб во время тренировочного полета в самом начале войны. Так как Палмер остался в живых, ему пришлось выступать в роли сразу двоих сыновей своего отца. Так продолжалось довольно долго. Теперь он подумал, что Джинни была права.
Возможно, он во всем повторял отца - такой же малословный, без искорки, с холодной кровью, вредный маленький человечишка. Джинни была уверена, что все банкиры подобны Палмеру и его отцу, вскормленным кровью бедняков. Она росла в скромной ирландской семье в Нью-Йорке. Из-за этого у нее был весьма своеобразный взгляд на вещи. Палмер часто не понимал ее. Она была, вопреки логике, привержена одним вещам и пылала неоправданной ненавистью к другим.
Поэтому, расставшись с Палмером, Джинни постаралась, чтобы он не поверил, что причины ее разрыва с ним были всецело личными. Не вызывало сомнения, что связь с Палмером не имеет будущего. Он показал ей, каким жестоким может быть в бизнесе, коли обстоятельства заставляют сделать выбор. Она, наверное, со временем разлюбила бы его. Но ко всему этому она еще добавляла различия в их отношении к людям.
Палмер полагал, что это выражалось даже в том, как они проводили банковскую политику. Он снова ухмыльнулся, когда подумал, как мало личного в практике банковского дела. Джинни еще новичок, чтобы понять это.
Он всю жизнь занимался банковским делом и прекрасно понимал абсолютную безликость денежных операций. Но он никогда не мог убедить ее в этом.
- У тебя философия человека, у которого всегда были деньги, - как-то сказала она ему. - Конечно, для тебя деньги не имеют того значения, какое они имеют для бедняков.
В ее словах была неприятная правда. Он это теперь признавал.
Палмер встал и вышел из луча света над столом. Он пошел в дальний конец кабинета к огромным окнам. Он стоял там и смотрел на поток машин, бегущих по Пятой авеню после трудового дня. Шум такси, гудки автобусов. Потом он услышал скрежет - одна машина стукнула другую в зад. Это было похоже на парад кротов, которые на ощупь пытались найти дорогу домой.
Он подумал, почему только сейчас он стал понимать смысл того, что говорила ему Джинни раньше? Интересно, всегда ли так бывает в подобных связях? Может, их физическая близость мешала понять все остальное? Или, может быть, блаженство и свет полного физического удовлетворения и освобождение от постоянного напряжения ограждают человеческий разум от трезвого восприятия реальности?
Нет никакого сомнения в том, что с Джинни он был другим человеком. Она вызвала из тайников его души желание заглянуть в будущее, он проявлял такой интерес к жизни, какого не знал раньше.
Никогда "до" и "после" этого, добавил он.
Вдруг - среди тишины молчаливого здания - он услышал, как зашумел лифт. Через секунду охранник начнет обход помещений. Не следует ему видеть, как высокопоставленный чиновник мечтает у окна.
Когда банк достигнет определенных высот, сказал себе Палмер, он сможет рассчитывать на искреннюю преданность руководителей делу. Палмер вернулся к столу и достал пальто из шкафа, расположенного в стене за его креслом.
Не стоит, чтобы видели, как он стоит в темноте и о чем-то размышляет. Грустная партия соло. Он невесел, потому что получил приглашение на ужин, где, как знал, будет его бывшая любовница. Ему бы лучше одеться и идти домой, к семье. Разве не семья является стержнем всего?! Разве не в этом предназначение семьи? Разве его семья не держится на стальных нитях вины и разрушительной похоти, разве это не прочный щит, защищающий от нападения внешнего враждебного мира?
Да, сказал себе Палмер, воистину так!
Он услышал шаги охранника по коридору.
- Генри? - окликнул он.
- Я так и думал, что найду вас здесь, мистер Палмер.
- Уже ухожу.
- Вы у нас образец для подражания, - сказал Генри, подходя к двери. Он был бывшим полицейским шестидесяти лет и легко принимал тот послушный и преданный вид, какой, по его разумению, полагался на работе в таком солидном заведении. - Да, мистер Палмер, - добавил он, почесав макушку. - Вы всем нам пример.
Глава пятьдесят первая
Магазинчик на Гринвич-авеню был заполнен грязными, немытыми подростками. Эдис привел сюда Кимберли, и теперь они оба некоторое время просто стояли там, пытаясь сконцентрироваться на одежде, а не на этих жутких типах, которые пришли сюда за покупками.
Эдис знала, что подростки, кроме ее собственных детей, объявили войну мылу и воде. Не говоря уже о расческе или щетке для волос. Она это знала не только по их фотографиям в газетах и журналах. Она встречалась с некоторыми друзьями своих детей, которые иногда бывали у них дома, - девчушки-замарашки, с которыми дружила Джерри, или же длинные неуклюжие юнцы с маленькими тощими бородками из одного класса с Вуди.
Эдис по своей наивности решила, что эти молодые люди так грязны потому, что им не на что купить мыло, или же они живут в таких семьях, где родители не обращают внимания на личную гигиену. Она пришла в ужас, узнав, что большинство этих юношей и девушек просто бунтовали против своих семей, - они все принадлежали к среднему классу. Именно в подобных семьях соблюдение гигиены, наличие кредитных карточек и честная уплата налогов считались неотъемлемой частью жизни, а не пустыми словами.
- Как эта бедняжка может хотя бы что-то разглядеть? - прошептала она Кимберли, показав ему взглядом на шестнадцатилетнюю девицу в пончо из накидки для лошадей. Она была босая. На кончике носа торчали очки в золотой оправе с резными стеклами красного цвета, которые обычно применяли для габаритных огней автомобилей.
Кимберли улыбнулся.
- Может быть, - тихонько шепнул он на ухо Эдис, - она видит только то, что ей хочется видеть. Или, лучше сказать, не видит того, чего видеть не желает.
- Ясно.
Эдис взяла с вешалки пару вельветовых брюк бежеватого цвета в крупный рубчик. Она приложила их к себе, глядя в зеркало.
- Ну как?
- Чуть ниже. - Кимберли спустил пояс брюк до бедер. - Малышка, эти брюки носят на бедрах!
Она отрицательно покачала головой, повесила их на место, потом обратила внимание на пару "варенок" с рваными обшлагами и заплатками на стратегически важных местах.
- Подарок от Армии спасения, - пробормотала она. Проверила размер и исчезла в кабинке для примерки.
Через некоторое время занавеска отодвинулась. Эдис была в джинсах и в своей блузке.
- Ну?
- Ничего… неплохо.
Перед тем как уйти, Эдис купила еще фиолетовый шарф с оливковыми полосками, шляпу времен испанско-американской войны, как бы оставшуюся от армейских запасов, и потрепанные сероватые легкие туфли. Кроме того, она приобрела две мужские рубашки армейского покроя - одну из китайского полотна, как у армейского офицера, другую - голубую робу моряка, такие вояки носят в жарких странах.
- Правда, здорово? - сказала она, пока они шли по улице в направлении реки. - Мирное возмущение наших детей проявляется в ношении этого подобия военной формы.
- Для производителей одежды этот молодежный бунт обещает огромные прибыли.
- Мне кажется, что все это - ну как сказать - слишком по-американски.
- Что ты имеешь в виду?
Они шли по Бедфорд-стрит по направлению к квартире Кимберли.
- Я хочу сказать, что наша экономика построена на потреблении.
- Я все забываю, что ты жена банкира.
Эдис улыбнулась ему. Он тащил все пакеты, и она не могла разглядеть за ними его лица.
- Я хочу сказать, что это очень по-американски: эти мальчики и девочки протестуют против Америки, но остаются ее главными покупателями. Экономика не может обойтись без них.
- Эти кривляки под хиппи, что толкутся в лавках, не имеют отношения к молодежному движению.
- Кривляки?
- Мы видели просто ребятишек из семей среднего класса. Они делают вид, что принадлежат к рассерженной молодежи, а покупки делают на деньги родителей. Но есть настоящие отверженные изгои. Они перестали быть теми, кем стремится их сделать общество. Они перестали быть покупателями, солдатами, перестали платить налоги - словом, стали никем!
- Но они могут очутиться в тюрьме!
Кимберли кивнул, а может, ей показалось. Она ведь не видела его за пакетами.
- Но у них хватило мужества понять, в чем соль происходящего в нашей стране, и рассказать всем об этом.
Они остановились перед его домом.
- Ну… - начала Эдис.
Кимберли покачал головой.
- Подожди секунду. - Он влетел внутрь и вылетел через несколько минут уже без пакетов. - Я оставил их здесь до твоего следующего визита.
Кимберли взял Эдис под руку.
- Разреши мне показать тебе кое-что. У нас есть еще пять минут, не так ли?
Они прошли до пересечения Бедфорд-стрит, Седьмой авеню и Мортон-стрит, потом повернули на запад и зашагали среди высоких деревьев, которые только начали одеваться листвой. На половине дороги улица поворачивала, вела прямо к реке. Они прошли еще один квартал. Миновали какие-то склады и стоянку грузовиков. Затем прошли под эстакадой Вест-Сайд-хайвей и далее проследовали до пирса, выходящего к Гудзону.
Солнце уже начало касаться крыш зданий, стоявших через реку в Нью-Джерси. По Гудзону переливалась широкая желто-оранжевая дорожка, она доходила до самого пирса. Несколько человек с велосипедами и собаками остановились, наблюдая за закатом. Кимберли и Эдис сели. Их ноги болтались над водой.
- Но что ужасного в их отчаянном бунте? - спросила Эдис.
- Я не думаю, что ты все поймешь, по крайней мере, сразу.
- Попытайся объяснить.
- Ты находишься в более выгодном положении, чем я.
Говоря это, Кимберли обнял Эдис за талию.
- Если они такие гадкие, я рада, что не имею с ними ничего общего.
- Средний класс - это доминирующий класс. Так в большинстве западных стран. И мораль среднего класса - это смесь сладкой проповеди святости и внутреннего ужаса, это мораль, которая правит обществом, посмотри на себя.
- Оставь меня в покое.
- Не могу. Ты такой хороший пример. Если посмотреть на тебя со стороны, ты - верная мамаша и жена. У тебя все в порядке. А внутри ты ничем не удовлетворена. Тебе не хватает того, что делает жизнь стоящей!
- Господи, твои замечания весьма дурного тона, - сказала Эдис. - Если учесть, что я совершила первую ошибку в жизни, а ты подтолкнул меня.
Они оба расхохотались так громко, что женщина, которая неподалеку читала книгу, посмотрела на них с омерзением. Потом она встала и пошла прочь. Эдис некоторое время смотрела на реку на противоположный берег в Нью-Джерси. Широкая полоска ряби, освещенная солнцем, постепенно превращалась в узкую линию бледного огня - солнце еле выглядывало из-за высокого здания.
- Все меняется, - сказала она. - Я знаю это. Я постоянно читаю об этом в газетах. Но трудно понять, почему столько людей хотят все изменить коренным образом и так скоро!
- Разреши мне время от времени кое-что тебе показывать. Этот город может тебе кое в чем помочь.
- Например, - продолжала она, как бы не слыша его, - эти мятежи. Что они себе думают? Что думает негр, поджигая квартал, в котором сам живет?
- Он хочет его уничтожить.
- Но там же дом, его семья, там у них хоть крыша над головой.
- Это прогнившая крыша. Крыша над крысами, тараканами и разными болезнями.
- Если он сожжет ее, то лишится даже этого.
- А он надеется построить новый дом. - Кимберли смотрел, как последний луч солнца исчез с небосвода. - Но даже если этого не будет, ему станет гораздо легче, когда сгорит подожженная им старая крыша.
- Но так он когда-нибудь уничтожит всех.
- Да, и белых.
- Понимаю.
Кимберли кивнул головой.
- Ему наплевать на этих белых.
- А тебе?
Он пожал плечами.
- Я слишком многим обязан белым. Я в долгу перед ними за обучение, акцент, профессию и образ жизни. Сколько негров имеют возможность покупать скульптуры? Мне не стоит задавать такой вопрос. Я тот, кого они называют комнатной собачкой мистера Чарли. Если хочешь узнать, сколько жестокости и насилия черный человек готов причинить белому, спроси об этом молодого негра на улице, с которым я работаю. Он ничего не имеет от белого общества. Что еще хуже - он хочет сокрушить это общество, в этом он видит хоть какую-то пользу. Поэтому, когда он кричит: "Гори, мать твою, гори!" - это не истерика.
Солнце село, казалось, что все вокруг потемнело. Барашки на реке стали свинцового цвета. Эдис поежилась.
- Почему он не верит, что мы хотим ему помочь?
- Потому что вы этого не хотите, и он прекрасно все понимает.
- Но мы правда хотим, - настаивала она. - Я никогда не относила себя к либералам, но знаю, что мы хотим помочь неграм, чтобы им стало лучше.
Кимберли покрепче обнял ее.
- Дорогуша, либеральная этика - мертва. Черные не верят белым либералам уже много десятков лет, большинство из них не верят в данный момент ни одному белому - когда я вижу эти черты в ребятах, с которыми работаю, то пытаюсь думать о том, что, может быть, их взгляды удастся изменить мирным путем, но потом понимаю, что это невозможно сделать, некоторые ребята готовы умереть, отстаивая свои убеждения. Они могут погибнуть во время бунтов, или же их пошлют во Вьетнам, и они погибнут там. Почему бы и нет? Они постоянно умирают на баррикадах. Уровень смертности среди черных гораздо выше, чем среди белых. И они умирают раньше. Не потому, что они физически слабее белых ребят, но потому, что живут в таких условиях, что их организм изнашивается гораздо раньше. Поэтому не стоит их обнадеживать, что, мол, помощь придет.
- Но другие меньшинства имеют…
Он резко отстранился от нее. А когда снова заговорил, у него слегка дрожал голос.
- Это еще одна ложь белых либералов. Они рассказывают, что существовала дискриминация против ирландцев, евреев и итальянцев, но они покончили с этим. Враки! Нельзя сравнивать ни одно белое меньшинство с меньшинством чернокожих. Настоящая аналогия существует только между американскими индейцами и американскими неграми.
- Боюсь, что я…
Он вскочил на ноги. Темнота сгущалась.
- Я и не ожидал, что ты поймешь, - прервал он ее.
Он начал снова говорить, потом остановился. Долго молча смотрел на нее. В сумерках она почти не могла различить его лицо.
- Ладно, забудь об этом, - сказал он. - Ты поверила в "Операцию Спасение", а я тебе наплевал в душу.
Эдис тоже встала.
- Нет, если ты действительно думаешь так, то твоя работа с этими людьми - самообман, мечта, не имеющая будущего.
- Ты права, у нее нет будущего. Но я могу помочь хотя бы нескольким подросткам. И это лучше, чем не помочь ни одному!
Они пошли, чтобы поймать ей такси.
- Ты часто приходишь к мысли, что у некоторых вещей нет будущего? - спросила она у Кимберли.
- Да, часто.
- Но "Операция Спасение" - это же твоя идея!
- Она родилась от безысходности. Я пробовал помочь моему народу чем-то.
- Я и не представляла, что так трудно быть негром.
Он тихо засмеялся.
- Ты становишься хиппи, детка, - сказал он с наигранным сильным акцентом.
- Не смейся надо мной.
- Ладно.
- Я на тебя не обижаюсь. Я уже привыкла к этому.
Они остановились, ожидая такси.
- Когда я девочкой училась в школе, меня всегда дразнили за рост и за то, что я была тощей. Но я не обижаюсь, когда ты меня дразнишь.
Кимберли поднял руку, увидев такси.
- Малышка, ты не такая уж тощая, - прогудел он как бы от подступившей страсти.
Машина развернулась перед ними. Водитель засомневался, когда увидел Кимберли, потом разглядел цвет кожи Эдис и остановился.
- В понедельник, - шепнула Эдис, целуя кончик уха Кимберли. Она села в машину.
- Как скажете, мисс, - произнес Кимберли ясным громким голосом.
Машина отъехала.