Так и оставили меня во чистом поле боя. Лежу я, в небо смотрю. Язык не ворочается, а мысли трезвые, и руки владают. Потрогаю промежность - кровью залито. "Эх, - думаю, - отлетела моя граната! Отстрелялся..."
И когда я очнулся в госпитале, первым делом спросил у доктора:
- Как там моя промежность? Прополку не сделали? Не охолостили?
- Бурьян твой, - говорит, - в порядке. Еще постоит.
Ну, значит, жить можно. Вернулся я домой и - опять на свой завод, директором. Поправился я, и дела пошли на лад. Да и как им не идти? Маслозавод - не колхоз. Не я им сдаю, а они мне. И отчитываются они передо мной. Председатели мне молоко везут, а я им обрат, творог. И они же мне спасибо говорят. Ну конечно, за спасибо я творог не давал. Я брал взамен мясом, и хлебом, и медом. Кто что мог... Ну, чего мне было не жить?
И на тебе! Наступил пятидесятый год, стали колхозы объединять. Вызывают меня в райком. Тогда еще первым секретарем был Семен Мотяков. У него не пошалишь.
- Булкин, - говорит, - сдавай завод!
- Как так сдавай? За что? В чем я провинился?
- На повышение пойдешь. В Брехово, председателем объединенного колхоза.
- Дак там Филипп Самоченков.
- Он и колхоз развалил, и сам запил.
Брат родной! Что тут делать? Я прямо сна лишился и ослеп от переживаний. В больницу ходил... Но у Мотякова один ответ:
- Ты самулянт! В колхоз не хочешь итить? Ты что, против линии главного управления? Да я тебя знаешь куда... в монастырь упрячу! В Святоглебский!!
Ну, словом, взяли меня за шкирку, избрали на бюро председателем и повезли в область на утверждение. Мотяков стоит за дверью, а я у секретаря заикаюсь:
- Не потяну я... По причине своего незнания.
- Откуда он взялся такой непонятливый? - спрашивает секретарь.
Кто-то за столом из комиссии говорит:
- С маслозавода. Директором работал.
- Ах, вон оно что! Привык там, на маслозаводе, масло жрать. А в колхоз не хочет? Исключить его из партии!
Тут Мотяков не выдержал, вошел в кабинет и прямо от дверей:
- Так точно, товарищи! Масло он любит жрать. Вон как округлился. Только насчет исключения давайте повременим. Мы доведем его до сознания.
Поехали обратно домой - он меня все матом, из души в душу. Всю дорогу крыл. Что делать? Согласился я.
А Маруська мне говорит:
- Ну, чего ты нос повесил? Не горюй! Если тебя посадят, я вернусь в свою избу. Не будем продавать ее.
Заколотили мы окна и переехали в Брехово. Распрощался я с райцентром навсегда. Не повезло.
КОНИ ВОРОНЫЕ
Таперика, сказать вам откровенно, напрасно я боялся председательской должности. Пронесло меня благополучно... И более того - жил я, скажу вам, лучше, чем на маслозаводе.
Оклад у меня две тысячи рублей, своей скотины полон двор: двадцать овец, две свиньи, корова, подтелок. Маруська у меня не дремала. Да и я при операциях состоял. Себя не обносил.
А кони у меня были... Звери! Ну, как в той песне поется: "Устелю свои сани коврами, в гривы конские ленты вплету..." Вороные, как смоль. И подбор весь черный с красным поддоном - потники, кошмы, попоны... У коренника на хомуте воркуны серебряные. Ездил только на тугих вожжах. Запряжем, бывало, с первыми петухами...
- Сашка, - говорю, - быть по-темному в Тиханове!
- Есть по-темному!
Лихой у меня был кучер. Сядет он в передок, на одно колено, второй валенок по воле летит, как у того мотоциклиста. Я в тулуп черной дубки залезу да в задок завалюсь, полостью прикроюсь от ископыти.
Эй, царя возили!
И - гайда! Только нас и видели.
По петухам определялись... Первые петухи в Брехове кричат, вторых настигали в Богоявленском, а третьих, рассветных, в Тиханове. Тридцать пять верст за час пролетали. До Богоявленского перевоза цугом едем - дорога узкая, переметы... А как за реку выедем - впристяжку, и по накатной столбовой... Только стаканчики на столбах мелькают.
Однажды из-за этих коней попал я в переделку.
Вызывают меня после посевной в район. Куда семена дел? Почему изреженные всходы? Так и далее... Уполминзаг приезжал ко мне и навонял. Энтот был обособленный, никому не подчинялся. И силу большую имел, захочет - все выгребет, до зернышка. Шныряет, бывало, по сусекам, а ты ходишь за ним и молчишь.
Ну, ладно. Оделся я чистенько: сапожки хромовые, китель из желтой чесучи, шляпу соломенную набекрень. Полетели!
Доезжаем до перевоза - стоп! Шофер знакомый с Выселок.
- Ты куда?
- В район.
- И я в район.
Стакнулись мы с ним. Он вынул поллитровку.
- Давай, - говорит, - для начала эту распечатаем да речной водичкой запьем, освежимся. А уж в районе подкрепимся по-настоящему.
Раздавили мы эту бутылку на троих, я и говорю Сашке:
- Ну, чего ты в Тиханово поедешь? Оставайся с конями здесь, а я в кабине проедусь.
Сели мы в машину - поехали. Вот тебе до Свистунова не дотянули - стоп наша машина. Раза три выстрельнула, будто наклестка треснула на телеге, и остановилась. Что такое?
- Это, - говорит, - свеча подгорела. Сейчас сообразим.
Открыл мой шофер капот, уткнулся в мотор, как в колодец - один зад наружу - и притих. Уж я ждал, ждал, - а он все не шевелится.
- Да ты что, в самом деле, смеешься надо мной? Я на совещание тороплюсь, а ты меня фотографировать? Некогда мне на твою сиделку любоваться.
- Сейчас, сейчас...
Тут он забегал вокруг машины; забежит спереди - посмотрит, посмотрит, хлопнет по ляжкам руками, как кочет крыльями, назад побежит - опять смотрит.
- Ну, что такое?
- Не могу, - говорит, - определить.
Потом успокоился, сел в кабину и эдак, даже с радостью, говорит:
- Уяснил наконец.
- Ну?
- Бензин весь кончился.
Брат родной! Куда мне деваться? Назад бежать, к лошадям - и за час не добежишь. Вперед идти - пятнадцать километров - до обеда не дотопаешь. А совещание уже открылось по времени.
- Ну, - говорю, - душегубец ты проклятый! Что ты таперика мне присоветуешь?
- У меня травка в кузове. Ложись, Афанасеич. Попутная машина пойдет - я тебя крикну. А я, - говорит, - за рулем, вздремну. Дело привычное.
Какое тут спать! Я как представлю заседание бюро районного комитета и выступление товарища Мотякова, нашего докладчика, - у меня прямо вши от страха мрут. Но что делать?
Встал, как суслик, возле дороги, стою - жду. Впору хоть засвистеть от досады. И вот - катит грузовик. В кабине рядом с шофером женщина, а в кузове стол и корова. Останавливаю:
- Дайте бензину!
- У самих еле-еле до Тиханова доехать.
- Возьмите тогда меня с собой?
- Пожалуйста, но только в кузов.
Я и полез к столу да к корове. Уселся на стол, за рога ухватился - поехали! Едем, а пыль, пыль на дороге - ну, прямо коровы не видать. Меня так разукрасило, что китель из желтого в серый превратился. А на лице одни глаза остались.
И явился я на бюро в таком виде. Эк, меня и взял в оборот Семен Мотяков. К тому времени его понизили до заведующего райзо. Но силу имел он большую.
- Вот он, полюбуйтесь! Мельник с помола... И семена израсходовал, и на членов бюро наплевал.
- Я, - говорю, - в кузове ехал на попутной.
- Нас дело не касается. Телефонограмму получил - изволь явиться вовремя.
И закатили мне строгача. Зашел я в столовую (раньше в Тиханове столовая с райкомом одним ходом сообщалась, вроде туннеля), выпил разведенного спирта - меня и хмель не берет. Доехал на попутной до перевоза - смотрю, Сашка здесь и кони мои тут, на приколе травку щиплют. Встречает меня друг, объездчик луговой, однорукий Ленька Заливаев. И ружье на плече, и собака при нем, и две утки висят на поясе. Он хоть и об одной левой руке остался, но бьет только влет, да так, что ты с обеими руками и ружья не успеешь вскинуть, а он уже с левого ствола вторую утку добивает.
- Ты чего, - говорит, - такой снулый? Или жара уморила?
- Я побывал в такой печке, где мозги запекают. Так что меня, - говорю, - жара не снаружи, а изнутри мучает.
- А против этого лекарство имеется, - подмигивает Ленька. - Клин клином вышибают. А у меня и закуска соответствует, - он приподнял уток.
- Что ж, - говорю, - Сашка, запрягай! В Богоявленском полечимся.
- Там карантин объявлен, - говорит Сашка. - Нас не выпустят оттуда.
- А зачем туда ехать? Я сейчас обернусь, - сказал Ленька однорукий. - Здесь и расположимся. На вольном воздухе.
- А ты знаешь, сколько ее принести надо? - спрашиваю я Леньку.
- Дак прикинем...
- Все равно просчитаешься. Когда человек имеет сурьезные намерения, сроду не определишь - сколько ее понадобится. Поедем к ней сами.
Приезжаем в столовую - нет водки. Мы в магазин - нет! Только одно шампанское... Ну, что делать? Бери, говорят, кисленькое. Дак от нее только утробу раздувает, а до головы она не достигает - вся крепость газом выходит. А Ленька мне в ответ замечание:
- Мы ее, - говорит, - заткнем, утробу-то. И забушует, как в хорошей бочке.
Ладно, взяли кисленького или сладенького, я уж не упомнил. По гранате на брата... Пробки в потолок - бах, бах! Прямо как стрельба по уткам - и дымок с конца ствола вьется. Выпили... Ни в одном глазу. Взяли еще по одной... Не берет! Тогда я вошел в магазин - дверь на крючок и говорю Лельке, продавщице:
- Пиши фактуру, на магазин бреховский. Там рассчитаемся.
- Какую фактуру, Петр Афанасиевич?
- Ящик шампанского, - говорю.
Выписала. Я накладную в карман, ящик внесли в столовую речного пароходства, поставили под стол - и пошла стрельба.
Сорок бутылок выпили! И сами пили, и другим давали. Ежели, к примеру, понравится нам компания за столом, мы в них выстрелим пробками, а бутылки им на стол. Пейте, ребята, за счастливую колхозную жизнь! А Ленька однорукий все в буфетчицу метил, стервец. Попадет в нее пробкой - бутылку вина отдает. Она все: хи-хи-хи да ха-ха-ха! А бутылку за бутылкой под прилавок прячет.
Одно неудобство есть в употреблении шампанского, - иной раз дымок за пробкой вьется, а иной - такой водомет выхлестнет, что все рожи нам пообливало. Вышли мы из столовой, что из твоей бани. Лошади только дорогу почуяли - и понесли.
- Петр Афанасиевич! - кричит Сашка. - Впереди шламбалка.
- Преодолеть шламбалку! - приказываю.
Сашка встал во весь рост, шевельнул вожжами:
- Эй, царя возили!
А Ленька однорукий на колено поднялся, выхватил бутылку шампанского из кармана:
- Сейчас я этих коновалов, - кивает на часовых, - гранатой накрою.
А я откинулся на спинку в тарантасе и думаю весело: "Ну попробуй таперика задержи нас..."
- Э, ходи! Шагай, милые! Прочь с дороги!..
Помню, как хряснула шламбалка, бутылка зазвенела - это Ленька в сторожевое ружье угодил. Чего-то ветеринары кричали. А мы, соколики-чижики, как по воздуху пошли.
Ехали-ехали... Я хвать за голову - кепки на мне нет. Очнулся - оказывается, уже светает. Мы спим в тарантасе, а кони в овсах пасутся.
Явился я наутро в свой магазин, подаю накладную и говорю:
- Сдаю фактуру - ящик шампанского.
- Пожалуйста, заносите, Петр Афанасиевич.
- А я уже занес... К себе в живот. Ну ничего, Яков Иванович медом рассчитается.
Яков Иванович - это бухгалтер колхоза. Тонкий человек был. Так вел бумаги, что не одна ревизия с носом уходила. Хоть полколхоза растащи, все оправдает.
А за то, что я шламбалку поломал, мне строгача дали. Второй выговор за день заработал. Но нет худа без добра. Коней моих арестовали на сорок суток ветеринары. Так что и для меня наступил отдых - больше месяца в район ни ногой. Меня и по телефону, и депешей вызывают. Не еду! Не имею права. Арестованы лошади! А ветеринар не следователь, ему не прикажешь отпустить арестованного. По скотине закон строже соблюдается.
МОЙ БРАТ ЛЕВАНИД
Как вы уже знаете, мой брат Леванид работал когда-то ветеринаром. Потом его перевели в Корабишино санитаром. Но так как фельдшера там не было, то Леванид лечил всех - и скотину и людей. Лечил он ото всяких болезней чистым дегтем. Каждому больному прописывал по чайной ложке три раза в день.
- Ну, таперика пей и жди полтора года, - говорил он. - Болезнь изнутри выходить будет.
И вот что удивительно - многим помогало. К нему и сейчас ходят за советом. Намедни сижу у него, выпиваем. Приходит соседка, у нее девочка болеет, не то экзема, не то лишай.
- Хочу Ленку везти на курорт и боюсь, - говорит.
- Тогда не вези, - отвечает Леванид.
- Дак ведь он, курорт, все ж таки наружу вызовет болезнь.
- А может, он вовнутрь загонит? Еще глубже... Тогда как?
Соседка вроде бы в сумление вошла:
- Доктор сказал, вези, а гепат - не ездий.
- Гепат, он все знает.
И не поехала. Послал ее Леванид в Корабишино, к своей бывшей сотруднице по ветеринарному пункту бабке Кочабарихе. Та наговорила на конопляном масле, ну и что-то подмешала туда... И все болячки как рукой сняло.
Леванид живет таперика на персональной пенсии. Ему тоже платят шестьдесят пять рублей, но только по военной линии. Он ушел воевать командиром отделения, а возвратился командиром батлиона. Между нами говоря, он чуточку привирает. До батлионного он не дослужился, но командиром роты был... Это уж точно. От войны у него осталось ранение в голову. На самом темени выбита кость, и такая ямина образовалась - яйцо куриное уложишь. Точно говорю! Леванид, когда выпьет, разойдется, то размахнет кудри, поставит темя и кричит:
- Не веришь, что у меня полголовы нету? На, клади яйцо!
Я клал неоднова. Держится яйцо!
- Леванид, - говорю, - как же ты при своем офицерском звании не добился в госпиталях, чтобы заделали тебе эту пробоину?
- А-а! У нас доктора ненормальные. Лежал я в Грозном. Хирург мне и говорит: "Давай вырежем у тебя ребро да заделаем костью голову".
- А ты что?
- Отказался.
- Почему?
- Вот чудак! Как же без ребра-то жить?
Вы, может быть, посмеетесь? Но давайте так рассуждать. В нашем крестьянском деле ребра важнее головы. Пойдешь косить - при густой траве ребро за ребро заходит, потому как весь упор делается на ребра. А ежели у тебя ребра нет, какая может быть устойчивость? И какой из тебя косец?
Между прочим, мой брат Леванид до сих пор стога мечет и косит в колхозе во главе пенсионеров.
И в общественной жизни участие проявляет: металлолом собирает, пионерам рассказывает насчет проклятого прошлого, вопросы задает на лекциях о международном положении, так и далее.
А в день двадцатилетия победы в Тиханове он бреховским отрядом ветеранов командовал. Объявили, таперика, девятого мая парад: "Которые с медалями и орденами - в район на парад!" Прибегает Сенька Курман в правление и говорит:
- Товарищ председатель, а вот как мне быть? Медаль оторвалась, а эта самая висит?! - Он показал на приколотую к пиджаку колодку.
- Документы на медаль есть? - спрашивает Петя Долгий.
- Какие документы? У меня паспорта и то нет.
Просто смех!.. Между прочим, с последней наградой моего брата Леванида тоже получилась забавная история. Но тут надо отступ сделать.
Прошлой осенью произошел затор по мясу. Скота много развели, а девать его некуда. В заготскот, государству - не берут: мясокомбинаты перегружены. На рынок везти - не продашь. Трава выгорела, сена не заготовили. Кто же купит корову в зиму? Вот Феня, жена Леванида, и говорит моему брату:
- Давай продадим корову-то, а телочку купим. Уж больно она здорова. Это ж не корова, а прямо Саранпал. Она сожрет нас в зиму-то.
Ну, Леванид и в заготскот, и в район... мыкался, мыкался да ни с чем и вернулся. В тую пору бреховские сочинители Глухова и Хамов частушку пустили по народу:
С коровенкой бабка Таня
Ходит осень без ума;
Ей с района отвечают:
Мясо, бабка, ешь сама.
И вдруг приходит разнарядка на бреховский сельсовет: "Принять двух коров".
Ну, Леванид в сельсовет. Ходы знакомые. И авторитет у него все ж таки имеется. Отвоевал он одну разверстку. Несет домой в нутряном кармане, что твою путевку на курорт.
Ладно, пригоняют они по этой разверстке свою корову в заготскот. А им говорят:
- От своих мы не принимаем коров. Надо прививку против ящура сделать да две недели выдержки дать.
Сделали они прививку. Проходит две недели - пригоняют опять в заготскот. А им и говорят:
- У нас прием закрыт. Исчерпали, значит. Гоните свою корову на базу в Пугасово.
Батюшки мои. За сорок верст киселя хлебать. Но делать нечего. Повязали они веревку корове на рога, буханку хлеба под полу и пошли. Один за веревку тянет, второй подгоняет. Целый день пихтярили. Вот тебе, пригоняют на базу, а им и говорят:
- Где ж вы раньше были? У нас уж партия того... уклепонтована. Пригоняйте в конце месяца.
Ладно, приходит конец месяца, сложились они втроем, наняли грузовик, потому как снег уже выпал. Загнали они коров в кузов, а борта у него низкие. Вот тебе тронулся грузовик - коровы в рев да через борта повыпрыгивали. Леванидова корова упала на голову и рог сломала. Что тут делать, головушка горькая? Бегали они бегали, нашли военную машину с высокими бортами. Договорились. Только собрались коров грузить - является рассыльный: "Дядя Леонтий, тебя в сельсовет вызывают". - "Зачем?" - "Не знаю, а только наказывали - срочно явиться".
Приходит Леванид в сельсовет, а там сидит подполковник:
- Вы Булкин Леонид Афанасиевич?
- Я самый. В чем дело?
- У меня, - говорит, - награды ваши. Двадцать три года разыскивали вас насчет вручения орденов. И вот наконец вы нашлись.
- Да я сроду не скрывался нигде, - отвечает Леванид.
- Вас никто не подозревает. Только бумаги ваши долго ходили. Значит, вы награждаетесь орденом Отечественной войны первой степени и орденом Красной Звезды.
- Спасибо, - говорит Леванид.
- Надо отвечать - служу Советскому Союзу!
- Да я уж позабыл. Служба моя теперь вокруг бабы да коровы. Давайте ордена!
- Оба нельзя. Тут одна неувязка. Ваше отчество Афанасиевич?
- Так точно.
- Вот видите. А здесь в одном документе записано Афанасиевич, а в другом Аффониевич.
- Так, может быть, это не я?
- По всему видать, вы. И год рождения ваш, и место рождения... только отчество Аффониевич? Этот орден Красной Звезды мы отправим обратно в Москву и сопроводиловку пошлем, где укажем, что вы не Аффониевич, а Афанасиевич. Там исправят и пришлют обратно. Вы согласны?
- Согласен. Мне можно идти?
- А второй орден! Этот мы вам вручим.
- Ну, давайте! - Леванид протянул руку.
- Так просто из рук в руки орден нельзя передавать. Надо представителей власти собрать. Торжественную обстановку сделать. Тогда и вручим вам этот орден.
- Да мне некогда ждать торжественной обстановки, - говорит Леванид. - Мне корову надо грузить.
- Корову можно отложить.
- Никак нельзя. Два месяца ждал.
- Ну как же нам быть? И мне надо в район ехать... Тогда вот что! - придумал подполковник. - Накройте стол красной скатертью, над этим столом я вручу вам и орден и руку пожму.