Фомич долго изучал ведомость - кому сколько отпустить бревен; на каждый колхоз отвел по тетрадочной странице, а потом раз десять замерял каждое бревно - выводил кубатуру. Еще на юридических курсах Фомич познакомился с хитрой наукой гонометрией, как он ее назвал. Всю гонометрию осилить он не успел, но высчитывать кубатуру бревен, определять сено в стогах или солому в скирдах - это он научился. Число бревен в плотах было такое же, как и в ведомости указано, а вот кубатура чуток завышена. Объегорил его толстобрюхий зав ровно на пять кубометров. Но так как колхозам отпускать положено не просто кубометры, а столбы, то есть поштучно, то Фомич не тужил: в таком деле растекутся эти пять кубометров и не заметишь как.
Вот-вот должны подъехать машины из колхозов, и Фомич тогда будет нарасхват, в самый почет войдет. "Федор Фомич, отпусти, пожалуйста!"; "Федор Фомич, попрямее каких нельзя?" - "А кривые куда? - строго скажет Фомич. - Андрюше на костыли, что ли?" Нет, одним почтением Фомича не разжалобишь; в деле он человек серьезный и спуску от него не жди.
В разгар самых деловых мечтаний Фомича нежданно-негаданно прикатил на "газике" Тимошкин - в белой расшитой рубашке, в белых парусиновых туфлях, в соломенной шляпе - как гусь, важно выхаживал он возле бревен, потом потребовал от Фомича разнарядку. Фомич знал, что Тимошкина повысили, - теперь он стал заместителем Мотякова. Начальство! Фомич вынул из кармана гимнастерки разнарядку и подал. Тимошкин пробежал по ней своими круглыми желтыми глазами и сказал:
- Чудненько! Значит, весь этот лес передай по акту согласно данного документа. Сегодня же.
- Сдать за день! - удивился Фомич. - Здесь более трехсот кубов. За месяц не увезешь.
- Это вас не касается. Вы сдавайте по акту все сразу. Другому человеку. Мы сами найдем охранника за трудодни. Понял? Лес наш.
- Дай сюда! - Фомич выхватил из рук Тимошкина разнарядку, спрятал в карман и зашпилил его булавкой. - Вот когда получите лес от меня под расписку, тогда он будет ваш. А пока лес мой!
- Твой лес? Ишь ты, частный элемент нашелся. Посмотрите на него! - Тимошкин указывал на Фомича коротким толстым пальцем и спрашивал своего шофера: - Видал, чирей какой? Кто будет деньги за этот лес платить? Мы! - Тимошкин подошел ближе к Фомичу. - А тебе платить не желаем. Понял! Уходи! Сдавай лес общим актом.
- Не сдам!
- То есть как не сдашь? А мы отберем? Колхозы будут приезжать и брать лес по нашему указанию.
- Попробуйте только! У меня вон два ствола... - Фомич кивнул на прислоненное к бревнам ружье. - Кто сунется - уложу на месте.
- А за разбой знаешь что бывает?
- Я охраняю государственное имущество. Кто меня поставил, тот и снимет.
- Так мы же договорились с начальником ГЭС, голова два уха.
- Этого не может быть! - опешил Фомич.
- Пошли к телефону!
Тимошкин покатился вперед, за ним - ружье наперевес - понуро шел Фомич.
- Ты чего мне в спину целишь? - обернулся Тимошкин. - Я тебе кто? Арестованный? Иди рядом! И пушку закинь за спину.
В клубе возле телефонной будки сидели верхом на скамье Пашка Воронин и свистуновский киномеханик и резались в шашки.
- Сидите, сидите! - царственным жестом успокоил их Тимошкин.
Впрочем, они и не думали вставать, только посмотрели на него исподлобья.
- Мне позвонить надо, - сказал Тимошкин.
- Звоните, - кивнул на телефон Пашка и снова склонился над доской.
- Почта? Дайте мне Тиханово! Это Тиханово? А? Тимошкин говорит. Соедини-ка меня с гидростанцией. Начальника, да! Прямым проводом, да. Товарищ Кошкин? А! Тимошкин говорит. Мы тут забираем лес. В Прудках, в Прудках. А Кузькин в колхоз пойдет! Ну, как договаривались. Хорошо, передам ему. До свидания! - Тимошкин положил трубку. - Ну вот, начальник не возражает, - сказал он Фомичу и чуть не замурлыкал от удовольствия. - Сдавай по акту лес и топай в колхоз на работу.
При этих словах Пашка и киномеханик вскинули, как по команде, головы и уставились на Тимошкина.
Фомичу показался этот телефонный разговор подозрительным: и то, как больно скоро соединили Тимошкина с Раскидухой, и этот прямой провод... И главное - так просто и нахально выгоняли его, Фомича. А тот приезд начальника что ж тогда значил? Смеются они, что ли, над ним? Да неужели его начальник такой двуличный человек?
- Ну-ка, отойди в сторону! - Фомич оттер Тимошкина и снял трубку: - Свистуново? Нюра, это Кузькин говорит. Мне бы вызвать Раскидуху. Начальника.
- Долго ждать придется, дядя Федя, - ответила телефонистка.
- Вот те раз! Только же давали Раскидуху!
- Это не через меня. Может, через Тиханово.
- Давай, как знаешь. Все равно буду ждать.
Фомич припал к трубке и долго слушал монотонный, вялый голос телефонистки: "Алле-у-у! Самодуровка, Самодуровка! Алле-у-у! Брехово!.. Алле-у-у!.. Алле-у-у!" И Фомичу чудилось, будто это лепечет на лесной опушке птичка-сплюшка: "Сплю-у-у, сплю-у-у. Брехово!.. Сплю-у-у, сплю-у-у".
Наконец Брехово ответило, и телефонистка оживилась:
- Брехово! Дайте Раскидуху! А? Начальника соедините?..
И вот в трубке послышался знакомый голос начальника ГЭС:
- Слушаю!
- Это Кузькин говорит, из Прудков!
- В чем дело? Колхозы приезжают за лесом?
- Еще нет. Мне передали из райисполкома, будто вы вместе с ними решили меня с работы того... - У Фомича пересохло в горле, он глотнул слюну и наконец произнес: - Снять.
- Со мной говорил вчера Мотяков, - ответил, помолчав, начальник. - Видите ли, товарищ Кузькин, вы, оказывается, колхозник. А нам не разрешается принимать колхозников на работу, да еще без согласия колхоза. Вот Мотяков и жаловался, что я колхозников у него переманиваю.
- Да я же отпущен из колхоза. У меня есть и справка, и паспорт! - крикнул Фомич.
Пашка с киномехаником давно уже отложили свою игру и теперь с напряжением слушали этот разговор.
- Меня же отпустили, понимаете, отпустили! - Фомич изо всех сил дул в трубку.
- Да вы не волнуйтесь, товарищ Кузькин, - ответил наконец далекий начальник. - Я ведь не сказал, что мы вас снимаем. При всех условиях работайте до конца. А там видно будет.
- А сейчас вы тут ни с кем не говорили? - поглядывая на Тимошкина, осторожно как бы спросил Фомич.
- Где это тут? У тебя или у меня?
- По телефону из Тихановского района сейчас никто с вами не говорил?
- Нет. А что?
- Да тут передо мной стоит один тип. - Фомич теперь жег глазами Тимошкина. - Прохвост в соломенной шляпе. А еще руксостав!..
Пашка и киномеханик, начиная понимать, в чем суть дела, выжидательно улыбались и нахально смотрели на Тимошкина. Тот снял шляпу и отер взмокший лоб.
- А что такое? - спрашивал начальник Фомича.
- Говорит, будто вы приказали меня выгнать. А лес по общему акту сдать ему.
- Что за чепуха! Не слушайте вы никого. Работайте, товарищ Кузькин.
- Вы бы с ним поговорили. Он тут вот передо мной стоит. Я ему сейчас трубку передам. - Фомич сунул Тимошкину трубку, но тот шарахнулся от нее, как от горящей головешки, и в дверь.
А вслед ему оглушительно хохотали Пашка с киномехаником.
На другой день с утра понаехали из колхозов и на лошадях, и на машинах, выстроились у фермы табором. Каждый к себе тянет - поскорее бы нагрузиться. Все - Фомич да Фомич! А что Фомич! На четырех ногах, что ли? И так совсем закрутился...
Сначала решил отпустить подводы из дальних колхозов. Уже нагрузились было хохловские, осталось подсчитать кубатуру да подписи поставить, как прибежала плачущая Авдотья. У Фомича сердце так и екнуло:
- Что случилось? Ай с ребятами что?
- Федя, хлеб нам не дают в магазине.
- Как так не дают?
Был вторник - хлебный день, и Фомич не понимал, почему не дают.
- Продавец говорит, район запретил. Сам Мотяков звонил: не давать Кузькину хлеба... - Авдотья утирала слезы концом пестрого платка, повязанного углом. - Чем же мы теперь кормить свою ораву станем? Ой, господи!
- Да не реви ты! Разберемся - уладим.
Фомич сказал хохловским колхозникам, уже нагрузившим подводы:
- Подождите уезжать! Я сейчас обернусь! - И побежал через выгон к магазину.
Возле древней кирпичной кладовой с отъехавшей задней стенкой, из расщелин которой тянулись тонкие кривые березки, толпилось человек пятнадцать - все больше баб да старух, - хлебная очередь. А в полуразваленной кладовой - наследство попа Василия - размещался прудковский магазин.
- Что это еще за новости на старом месте? - спросил Фомич, входя в темное помещение.
- Я не виноватая, - сказала продавщица Шурка Кадыкова. - Гузенков приезжал... Говорит, райисполком запретил продавать тебе хлеб... Мотяков! Уж не знаю почему.
- А чего ж тут не знать? - Бабка Марфа зло сверкнула глазками из-под рябенького, в горошинку, платка. - Он наш, хлеб-от, колхозный.
- И то правда... Много до него охотников развелось...
- Они ноне не жнут, не сеют... - загалдели в толпе.
- Ваш хлеб в поле остался, - обернулся Фомич к очереди. - А этот вам господь бог посылает, вроде манну небесную.
- Так мы ж отрабатываем за этот хлеб-от...
- А я что, груши околачиваю? - Фомич махнул рукой. "Да что это я с бабами сцепился?" - подумал.
Он побежал в клуб, попросил соединить его с Мотяковым.
- Чего надо? - недовольно спросил тот, услыхав голос Кузькина:
- Почему мне хлеб запретили продавать?
- Этот хлеб для колхозников привозят. А вы не только в колхозе не работаете, но даже помогать отказались.
- Так я же работаю в Раскидухинской ГЭС?!
- Ну и поезжайте на Раскидуху за хлебом. - Мотяков положил трубку.
- Ах ты, сукин сын! Ну погоди. Еще посмотрим, кто в убытке останется.
Фомич дозвонился до начальника ГЭС и доложил ему о хлебном запрете.
- Я не могу лес отпускать, товарищ начальник. Поеду за хлебом в Пугасово.
- Правильно! Не давай им лесу, если они такие мерзавцы. Заворачивай все подводы и машины. И вот что. В Пугасове есть корреспондент областной газеты. Заезжай к нему. Он сидит в редакции "Колхозной жизни". А я позвоню ему, предупрежу. А если что не выйдет, давай ко мне.
На свой лесной склад Фомич возвратился злым и решительным.
- Разгружай подводы! - крикнул он еще издали хохловским колхозникам.
- Да ты что, в себе? Мы еще по-темному выехали из дому, а к ночи еле доберемся назад. И с пустыми руками?!
- А если бы вы встали с пустым брюхом, день проторчали тут и пошли бы спать с пустым брюхом? Это каково?
- А мы тут при чем? - окружили Фомича шоферы и возчики. - Чего ты нам-то войну объявляешь?
- А со мной без объявления начали войну, - сказал Фомич. - Не я начинал, не я и отвечать буду. Езжайте к Мотякову. Раз они так - и мы эдак.
- Ты уж нас-то пожалей. Нагрузились ведь... - упрашивали Фомича хохловские колхозники.
- А меня кто жалеет? У вас дети есть? Вот ужин подойдет, они придут к матери: "Дай хлеба! А она скажет им: "Ложитесь не емши. Отец хлеба не принес, ему некогда. Он целый день хохловских мужиков жалел". Так, что ли?
Хохловские мужики, ругая и Фомича, и Мотякова, а пуще всего некое мифическое начальство, пошли к своим подводам.
- Ладно уж! - остановил их Фомич. - Давайте накладную, подпишу.
Высокий, сутулый, обросший седой щетиной, как сухостой лишайником, хохловский бригадир протянул Фомичу накладную. Фомич подложил под нее тетрадь и подписал на коленке.
- Спасибо! - Хохловский бригадир спрятал накладную и сказал: - У нас тут есть хлеб, с собой брали. Возьми ребятишкам.
- Да вы что! Вам самим топать до ночи. - Фомич замотал руками и головой. - Я, чай, найду хлеба-то. А вы, ребята, не сердитесь, - сказал он шоферам. - Я, может, обернусь к вечеру. Хотите, ждите.
- Ничего, мы ведь тоже не свое горючее жгем.
Фомич отдал Авдотье ружье.
- Останешься за меня тут.
- А ты куда, Федя? - спросила Авдотья, принимая ружье.
- За кудыкины горы! Правду пойду искать. - Фомич, видя, как вытянулось Авдотьино лицо, все-таки пояснил: - В Пугасово пойду за хлебом.
- Да туда не дойдешь и дотемна! - ахнула Авдотья.
- Авось люди добрые подвезут, - сказал Фомич, поглядывая на столпившихся шоферов.
Наконец один скуластый плотный паренек в военной гимнастерке подошел к Фомичу и взял его за плечо:
- Ладно, отец... Поехали с нами. Под самое Пугасово подбросим. Не сидеть же ребятишкам голодными.
Авдотья вдруг сгребла платок с головы, уткнулась в него и глухо зарыдала; ее острые, худые плечи под выцветшей и застиранной - не то голубой, не то серой - кофтой то поднимались кверху, то опускались.
- Хватит, мать, хватит... При людях-то постыдись! - говорил Фомич, оглаживая ее плечи.
- Я си-ичас, си-ичас, - торопливо, виновато произносила она и снова всхлипывала. - Мне и того еще досаднее, что свои же бабы из очереди выгнали...
Через час Фомич был уже в Пугасове... Первым делом он зашел в хлебный магазин, наложил полмешка хлеба и только после этого разыскал корреспондента.
Его встретил очень моложавый, но уже седой, с высокими залысинами, приветливый, начинающий полнеть мужчина.
- Я уже в курсе, в курсе, - остановил он Фомича, когда тот начал рассказывать. - Я сейчас позвоню Мотякову. Но у меня к вам просьба - помогайте колхозу.
- Я же на работе нахожусь.
- А вы после работы, по вечерам.
- По вечерам я отдыхаю, потому что ночью опять работа - лес охраняю.
- Понятно, понятно... Но все-таки обещайте, что вы будете помогать колхозу. - Корреспондент говорил, улыбаясь, и получалось так, что он и сам будто не верил в эту помощь, а говорил просто для порядка.
"Это у них вроде игры, - подумал Фомич. - Как у солдат: назовешь пароль - проходи, куда хочешь, а не назовешь - не пустят".
- А почему мне никто не приходит помогать? - спросил Фомич.
У корреспондента поползли брови кверху, и он как-то обиженно надул губы:
- Странный вопрос! Ведь вы же не колхоз?
- А почему все должны помогать колхозу? Раньше ведь никто мужикам не помогал. А они сеяли, пахали, убирали - все вовремя.
- Вы говорите не на тему, товарищ, как вас, простите? Федькин?
- Нет, Кузькин.
- Ну, так вот, товарищ Кузькин, вы обещаете помогать колхозу или нет? - Корреспондент глядел теперь строго, и на лице его не было и тени давешней улыбки.
"Да от него, как от попа, не отвяжешься, - подумал Фомич. - Кабы чего хуже не было".
- Пока я на работе, никак не могу... Вот опосля - тогда другое дело... Посмотрим то есть. Отчего ж не помочь? - дипломатично ответил Фомич.
- Вот и хорошо! - обрадовался корреспондент. - А теперь выйдите на минуту, я по телефону поговорю.
Фомич вышел из кабинета, а дверь чуток не прикрыл, прислонился к косяку и стал прислушиваться.
- Товарищ Мотяков, запрет снимите... Советую! Да, да. Не то он до самого Лаврухина дойдет. У него дети... Да, да! Сигнал поступил с места. Рабочий класс! Ну, тем не менее... - доносилось из кабинета.
А потом вышел сам корреспондент, пожал Фомичу руку и пожелал счастливого возвращения.
- Поезжайте. Хлеб вам будут давать.
Фомич еще до вечера успел приехать в Тиханово и сразу прошел в кабинет к Мотякову. На этот раз даже сердитая секретарша не задержала его. А Мотяков как стоял у окна, так и не обернулся, будто не Фомич вошел в кабинет, а муха влетела.
- Что ж вы теперь прикажете? Продавать мне хлеб или как? - спросил Фомич от порога.
- Будут вам продавать.
- Выпишите мне бумагу. На слово ноне нельзя верить.
- Тимошкин пришлет. Можете ехать домой.
- А с чем я поеду? Там дети голодные ждут меня.
- Ступайте вниз, в нашем ларьке возьмете буханку.
- Да мне чего с этой буханкой делать? По ломтику разделить? В ленинградскую блокаду и то больше хлеба давали на нос.
- Ну, возьмите, сколько хотите, - процедил Мотяков, но все-таки не обернулся, только руки его назади в кулаки сжались.
- Это коленкор другой. - Фомич даже улыбнулся на прощание. - Спокойной вам ночи...
В райкомовском ларьке стояли три женщины; одна из них - в красной, котелком, шляпе, в зеленой, вязанной из шерсти заграничной кофте - была жена Мотякова. Фомич сразу узнал ее, но не подал вида и, так же как Мотяков на него, так и он, не глядя на жену, сказал Настенке Рощиной, продавщице:
- Ну и начальник у вас, Настенка! Просто гад.
- Какой начальник, дядя Федя? - Она была свистуновской и знала Фомича.
- Да Мотяков! Дай бог ему сто лет жить, а двести на карачках ползать.
- Что такое? - испуганно спросила Настенка, а посетительницы притихли, и только жена Мотякова - Фомич видел краем глаза - сделалась пунцовой, красней своей шляпы.
- Какой гад такие приказы давал, чтобы детей не кормить? А этот паразит приказал моим детям хлеба не давать.
Жена Мотякова вышла, хлопнув дверью, а Настенка замахала на Фомича руками:
- Да ведь это жена Мотякова была, дядя Федя!
- Вот пускай она и доложит своему, какого об нем мнения народ.
- Ты уж молчи, молчи, - сказала Настенка, - не то свяжут с тобой вместе...
- А ты не бойся! Сказано, нам терять нечего.
13
Накануне цветения яблонь, в самую пору посадки картошки, на склад к Фомичу зашел Пашка Воронин - на нем были новые хромовые сапожки и белая рубашка с откладным воротником. Пашка грыз семечки; по растрепанному рыжему чубу, по красному носу и осоловевшим глазам Фомич сразу догадался, что Пашка выпимши. Дело было вечернее, на бревнышках сидели, грелись дед Филат, Васька Котенок, только что пригнавший стадо, да четверо михеевских колхозников, с ночевой приехавших за столбами с дальней заречной стороны. Сидели, трепались, больше все Фомич старался.
Пашка сел на конец бревна и усмехнулся:
- Пришел Фомичу помогать, а то у него от работы, поди, задница заболела.
- И-ех! Вот это дал! - заржал Васька, закидывая голову, как жеребенок.
- А ты, Паша, горло-то вовремя прополоскал, - ответил Фомич. - Мне в помощь собака очень даже нужна. Лес охранять...
Теперь смеялись и михеевские мужики, и даже дед Филат заливался мелким клекочущим смешком.
"Уж коли ты на испыток пошел, - подумал Фомич, - так давай потягаемся! Посмотрим, кто кого".
- Собака тебе будет мешать, - сказал, кисло улыбаясь, Пашка. - Одному-то дрыхнуть сподручнее.
- Э-э, нет! Я не один... Я здесь в трех лицах: бог отец, бог сын и бог дух святой.
- Это что-то мудрено, - сказал Пашка.
- Почему это? Бог отец - это я сам, бог сын - мой старшой помощник... Весь в меня! А бог дух святой - это моя смекалка, которая всегда верх берет над нечистой силой.
- Над какой это еще нечистой силой? - спросил Пашка.
- А над тобой да над Гузенковым.
- И-и-е-х! Вот это дает! - запрокидывал свое красное, обветренное лицо Васька.
- Ай да Фоми-ич, крой тебя лаптем! - хватались за животы михеевские колхозники.
- И за что только такому брехуну деньги платят, - зло сказал Пашка.