– Что-что? Какой Постлвейт?
Тип удивился:
– То есть как это "какой"?
– Ну, кто он? Почему ты о нем вспомнил?
– Это же твоя фамилия!
– Моя фамилия Виджен.
– Виджен?
– Да.
– А не Постлвейт?
– Ни в коем случае.
Тип засмеялся:
– Ха-ха! Узнаю твое остроумие.
– При чем тут "мое"? Я – не – Постлвейт. В жизни им не был!
– То есть как? Я же тобой восхищался в старом добром Бинглтоне.
– Где?
– В Бинглтоне.
– Я там не был.
– Ты же носишь наш галстук.
Фредди покачнулся:
– Эта мерзость – ваш галстук? Я его у дяди стащил.
Тип опять засмеялся:
– Ну дела! Ты вылитый Постлвейт, и галстук у тебя наш. Как тут не обознаться? Да-а… Ничего, все к лучшему. Э? Пока! – и он побыстрей свернул за угол.
Фредди смотрел ему вслед, подсчитывая убытки и прибыль. Друзиллу, или как ее, он утратил. Дядю – рассердил. Десятку – отдал. А главное, никто ему не поклонялся. Прибыль же – пятьдесят франков.
В каннском казино можно купить за эти деньги пять мартини. Фредди их купил.
Потом, утерев губы салфеткой, вышел из бара прямо в печальный закат.
© Перевод. Н.Л. Трауберг, наследники, 2011.
Дядя Фред посещает свои угодья
Чтобы попить после ленча кофе в тишине и в мире, один Трутень повел приятеля в клуб, а там – в ту комнату, где можно курить, но реже бывают люди. В другой, побольше, пояснил он, беседы поражают блеском, но не так спокойны.
Гость его понял.
– Молодость!
– Она самая.
– Жеребята на лугу.
– Они.
– Но не все.
– Pardon?
Гость указал Трутню на молодого человека, только что появившегося в дверях. Глаза у него сверкали, изо рта торчал пустой мундштук; словом, если у него была душа, на ней лежала какая-то тяжесть. Когда наш первый Трутень его окликнул и пригласил подойти, он покачал головой, а там – исчез, словно грек, которого преследуют мойры.
– Ах, Мартышка, Мартышка!.. – вздохнул Трутень.
– Мартышка?
– Да. Твистлтон. Страдает из-за дяди.
– Неужели умер?
– Куда там! Приезжает в Лондон.
– И он страдает?
– А как же! После всего, что было…
– Что же было?
– Ах!..
– Так что же было?
– Не спрашивайте!
– А я спрошу.
– Тогда я отвечу.
– Старый добрый Мартышка, – сказал Трутень, – часто говорил со мной о своем дяде, и если в глазах у него не стояли слезы, я просто не знаю, где им стоять. Граф Икенхемский живет круглый год в деревне, но иногда ему удается сбежать в Лондон. Там он направляется в Олбени, к племяннику, и подвергает его невыносимым пыткам. Дядя этот, переваливший на седьмой десяток, обретает в столице свой настоящий возраст (22 года). Не знаю, встречалось ли вам слово "эксцессы", но именно оно приходит в голову. Все это было бы не так страшно, если бы он ограничивался клубом – мы не ханжи, и, если не разбить рояль, делайте что хотите, никто не шевельнется. Но он тащит Мартышку на улицу и разворачивается вовсю при совершенно чужих людях.
Теперь вы поймете, почему племянник посмотрел на него как на порцию динамита, когда, набитый его обедом, окутанный дымом его сигары, сытый граф бодро и весело сказал:
– Ну что ж, пора заняться чем-нибудь приятным и полезным.
– Каким? – проблеял Мартышка, бледнея под загаром.
– Приятным и полезным, – со вкусом повторил дядя. – Положись на меня, не подведу.
Денежные дела не позволяют Мартышке применить особую твердость, но тут и он ответил решительно:
– Только не на собачьи бега!
– Ну что ты!
– Надеюсь, ты не забыл, что там случилось?
– Как это забудешь?! Хотя судья поумнее ограничился бы внушением.
– Я ни за что на свете…
– Конечно, конечно. Мы поедем в родовое гнездо.
– Разве оно не в Икенхеме?
– Их много. Предки жили и поближе, в Митчинг-хилле.
– Под Лондоном?
– Теперь там пригород. Луга, где я играл ребенком, проданы и застроены. Но прежде то была деревня твоего двоюродного деда. Он носил бакенбарды, а душа у него была такая, что ты со своей чистотой просто бы не поверил. Мне давно хочется посмотреть, что там творится. Наверное, черт знает что. Значит, едем.
Мартышка повеселел – в конце концов, даже такой дядя не очень опасен в пригороде. Масштаб не тот.
– С удовольствием, – сказал он.
– Тогда бери шляпу, подгузник – и в путь, – сказал граф. – Наверное, туда ходит автобус.
Мартышка не ждал особых красот от Митчинг-хилла, не ждал – и не дождался. Когда выйдешь из автобуса, рассказывал он, видишь ровные ряды обшарпанных и одинаковых домиков. Однако он не роптал. Стояла ранняя весна, которая так часто обращается в позднюю зиму, а он не взял ни пальто, ни зонтика, но все равно испытывал тихую, трезвую радость. Время шло, дядя еще ничего не выкинул. Тогда, на собачьих бегах, он уложился в десять минут.
Мартышке казалось, что удастся обойтись без эксцессов до вечера, а там – поужинать и уснуть. Лорд Икенхем подчеркнул, что жена его, а для Мартышки – тетя, освежует их тупым ножом, если они не вернутся к часу, так что все могло пройти без особых потрясений. Примечательно, что, думая об этом, Мартышка улыбался, – больше ему улыбаться не пришлось.
Надо заметить, что пятый граф поминутно притормаживал, словно собака на охоте, и говорил, что именно здесь он пустил стрелу сапожнику в зад, а тут его тошнило после первой сигары. Наконец, он остановился перед коттеджем, который по каким-то причинам назывался "Кедры".
– На этом самом месте, – умиленно вздохнул он, – пятьдесят лет назад, тридцать первого июля… А, черт!
Последние слова были вызваны тем, что наконец хлынул дождь, густой, как душ. Дядя и племянник прыгнули на крыльцо и встали под навес, откуда и переглядывались с серым попугаем.
Висел попугай в клетке, она стояла на окне, но важно не это; важно то, что дождь ухитрялся брызгать сбоку. Когда Мартышка поднял воротник и вжался в дверь, она отворилась. Поскольку на пороге стояла служанка, он вывел, что дядя нажал на звонок. Заметим, что она была в макинтоше. Лорд Икенхем смущенно улыбнулся.
– Добрый день, – сказал он.
Она с этим согласилась.
– Это "Кедры", если не ошибаюсь?
Она согласилась и с этим.
– Хозяева дома?
Тут она сказала: "Нет".
– А? Ничего, ничего, – утешил ее лорд Икенхем. – Я пришел, чтобы подстричь коготки попугаю. Мой ассистент, мистер Уолкиншоу. Дает наркоз, – и он указал для ясности на Мартышку.
– Из ветеринарной лечебницы?
– Вы угадали.
– А мне никто не сказал.
– Скрывают? – посочувствовал граф. – Нехорошо, нехорошо.
С этими словами он направился в гостиную. Мартышка шел за ним, служанка – за Мартышкой.
– Что ж, – сказала она, – я пойду. У меня выходной.
– Идите, идите, – сердечно откликнулся граф, – мы все приберем.
Когда она удалилась, он зажег газовый камин и пододвинул к нему кресло.
– Ну вот, мой друг, – сказал он, – немного такта, немного выдумки – и мы в тепле и холе. Со мной не пропадешь.
– Нельзя же тут сидеть! – сказал Мартышка.
Лорд Икенхем удивился:
– Нельзя? Ты считаешь, лучше идти под дождь? Все гораздо сложнее. Утром, еще дома, мы с твоей тетей поспорили. Она полагала, что погода обманчива, и пыталась всучить мне шарф. Победил, конечно, я. Теперь представь себе, что будет, если я простужусь. В следующий раз мне дадут набрюшник и респиратор. Нет! Я останусь здесь, у камина. Не знал, что газ так согревает. Я даже вспотел.
Вспотел и Мартышка. Он изучал право и, хотя изучил не все, полагал, что врываться в чужие дома преступно и подсудно. Кроме юридической стороны, была и нравственная: он отличался особой щепетильностью, пекся о приличиях (т. наз. "comme il faut"), а потому – потел, кусая губы.
– А вдруг хозяин вернется? – спросил он. Только он это произнес, в дверь позвонили.
– Вот видишь!
– Не говори так, дорогой, – упрекнул его граф. – Эти слова любит твоя тетя. Зачем волноваться? Ну, кто-то зашел. У хозяина есть ключ. Выгляни в окно, кто там.
Мартышка осторожно выглянул:
– Розовый тип.
– Какого оттенка?
– Малиноватого.
– Прекрасно. Это не хозяин. В таких домах живут люди, изнуренные работой в конторе. Пойди спроси его, чего он хочет.
– Лучше ты пойди.
– Пойдем вместе, – предложил граф.
Они открыли дверь и увидели молодого человека, спереди – розового, сзади – мокрого.
– Простите, – сказал гость, – дома мистер Роддис?
– Нет, – отвечал Мартышка.
– Да, – отвечал его дядя. – Вечно ты шутишь! Прошу, прошу! Мой сын Дуглас.
– Робинсон…
– Простите, я – Роддис.
– Это я Робинсон.
– Ах, вы! Теперь все ясно. Очень рад. Заходите, разувайтесь. Они пошли в гостиную. Лорд Икенхем развлекал гостя беседой, Мартышка пыхтел от горя. Ему не хотелось быть ни птичьим анестезиологом, ни Роддисом-младшим. А главное – он видел, что дядю понесло.
В гостиной, стоя на одной ноге, гость спросил:
– Джулии нету?
– Нету? – обратился граф к Мартышке.
– Нету, – ответил тот.
– Ее нет, – перевел граф.
– Она прислала телеграмму, – объяснил гость, вставая на другую ногу. – Едет к вам. Что-то у них случилось.
– Да-да, – подтвердил лорд Икенхем.
– Ваша племянница… или вашей жены?
– Не важно. У нас все общее.
– …хочет за меня выйти.
– Это хорошо.
– А они не разрешают.
– Кто именно?
– Родители. И дядя Чарли, и дядя Генри. Я для них плох.
– Действительно, нравственность младших поколений…
– Нет, я чином не взял. Они гордые.
– Да? Странно. Разве они графы?
– Ну что вы!
– Тогда какая может быть гордость? Вот графы – другое дело. Встретишь графа…
– Потом, я поссорился с ее папашей. Слово за слово, и я его назвал… Ой!
Гость отпрыгнул от окна, перепугав нежного Мартышку, который не ждал таких движений.
– Идут!
– Вы не хотите их видеть?
– Не хочу.
– Прячьтесь за диван.
Взвесив этот совет, гость исчез. Звонок надрывался. Граф и его племянник снова вышли в переднюю. Чуткий наблюдатель заметил бы, что племянник дрожит.
– Ты их впустишь? – спросил он.
– Конечно! – отвечал дядя. – Роддисы гостеприимны. Однако с ними лучше вернуться к прежней версии. Точнее, ты к ней вернешься. Видимо, они знают, есть ли у них молодой родственник по имени Дуглас. Итак, ты – ветеринар. Иди к клетке, смотри на птицу. Постукивай палочкой по зубам. Йодоформом пахнуть не можешь? Жаль, это было бы картинно.
Мартышка подошел к попугаю и смотрел на него, когда вошли неприветливая женщина, обычный мужчина и прелестная девушка.
В девушках он разбирался, и если, обернувшись, определил ее именно этим словом, мы можем на него положиться. Одета она была так: черный берет, темно-зеленый жакет, твидовая юбка, тонкие чулки, изящнейшие туфли. Глаза у нее были большие и светлые, лицо – как роза на рассвете. Вряд ли Мартышка видел такую розу, на рассвете он спит, но суть ясна.
– Мы не знакомы, – сказала женщина. – Я – сестра Лоры. Это Клод, мой муж. Это – Джулия. Лора дома?
– К сожалению, нет, – ответил лорд Икенхем.
Женщина на него посмотрела.
– Я думала, вы моложе, – сказала она.
– Моложе кого?
– Себя.
– Это невозможно, – сказал граф. – Но стараюсь, стараюсь…
Женщина заметила Мартышку и тоже не обрадовалась.
– Кто это?
– Ветеринар. Стрижет когти попугаю.
– Я не могу при нем говорить.
– Можете, – утешил ее лорд Икенхем. – Он глухой.
Намекнув знаками Мартышке, что смотреть надо на птицу, он пригласил гостей сесть. Все помолчали. Кто-то тихо всхлипнул, видимо – девушка. Уточнить Мартышка не мог, он смотрел на попугая, и тот смотрел на него без особой приветливости.
Наконец, женщина сказала:
– Хотя сестра не соизволила пригласить меня на свадьбу, я вынуждена войти в этот дом. Взываю к вашим чувствам!
Мартышка с попугаем растрогались – и ошиблись.
– Приютите Джулию на недельку, – продолжала гостья. – Через две недели у нее экзамен по классу рояля, а пока пусть будет у вас. Ей кажется, что она влюбилась.
– Кажется? – возроптала Джулия. – Я его люблю!
Мартышка невольно обернулся, пытаясь понять, чем же так хорош розовый тип.
– Вчера, – говорила тем временем гостья, – мы приехали к ней из Бексхилла, хотели сделать сюрприз. Приходим в гостиницу, и что же мы видим?
– Тараканов? – предположил граф.
– Письмо. Какой-то субъект хочет на ней жениться. Я послала за ним. Вы не поверите! Он заливает угрей.
– Pardon?
– Служит в заведении, где продают заливное.
– Это хорошо, – одобрил граф. – Я бы в жизни не залил угря. Какой ум! Да, не каждый, не каждый… Уинстон Черчилль, и тот…
Гостья с ним не согласилась.
– Как вы думаете, – спросила она, – что сказал бы Чарльз Паркер?
Муж вздохнул. Заметим к слову, что он был длинный, хлипкий, с рыжими усами того вида, который окунают в суп.
– А Генри Паркер?
– Или Альф, – прибавил муж.
– Именно. Кузен Альфред умер бы со стыда.
Джулия икнула так пылко, что Мартышка едва не кинулся к ней.
– Мама, – сказала она, – сколько тебе говорить! Уилберфорс служит там временно, пока не найдет чего-нибудь получше.
– Что лучше угря? – воскликнул лорд Икенхем. – Для заливного, конечно.
– Вот увидишь, – продолжала Джулия, – он быстро выйдет в люди.
И не ошиблась. Из-за дивана, словно лосось в брачную пору, выскочил ее жених:
– Джулия!
– Уилби!
Мартышка в жизни не видел более мерзкого зрелища. Посудите сами: такая красавица обвилась вокруг типа, как плющ вокруг шеста. Нет, тип был не так уж плох, но девушка!..
Опомнившись от испуга, который испытает всякий, когда из-за дивана выскакивают заливщики угрей, несчастная мать разняла влюбленных, как рефери – боксеров.
– Джулия, – сказала она, – мне стыдно!
– И мне, – прибавил муж.
– Какой позор!
– Именно. Обнимать человека, который назвал твоего отца носатой рожей…
– Прежде всего, – вмешался граф, – надо выяснить, прав ли он. На мой взгляд…
– Он извинится!
– Да-да! Я себя не помнил.
– Прекратите, – сказала мать. – Если вы меня слушали…
– Да, да, да! Дядя Чарли, дядя Генри, кузен Альфред. Снобы собачьи!
– Что?!
– Собачьи снобы. Подумаешь, загордились! А чем? Деньги есть, вот чем. Интересно, как они их добыли?
– Что вы имеете в виду?
– Не важно.
– Если вы намекаете…
– Он прав, моя дорогая, – вмешался лорд Икенхем. – Ничего не попишешь.
Не знаю, доводилось ли вам видеть бультерьера, который вот-вот схватится с эрделем, но тут керри-блю кусает его в зад. Бультерьер смотрит на пришельца именно так, как смотрела на графа сестра хозяйки.
– Наверное, – продолжал граф, – вы не забыли, как разбогател наш Чарли.
– О чем – вы – говорите?
– Да, это тяжко, это скрывают, но помилуйте! Давать деньги под 250 %! Так нельзя все-таки.
– Я ничего не знала! – воскликнула дочь.
– А, – заметил граф, – дитя не в курсе? Правильно. Одобряю.
– Это ложь!
– Теперь – Генри. Как мы спасали его, как спасали! Между нами говоря, вправе ли банковский клерк брать чужие деньги? Видимо, нет. Понимаю, понимаю. Взял он пятьдесят фунтов, выиграл – пять тысяч, но вернул? Ни в коей мере. Изящно, ничего не скажу, – а вот честно ли? Что до Альфреда…
Несчастная мать издавала странные звуки, вроде бутылки шампанского, если его взболтать. То ли бульканье, то ли пальба.
– Это ложь, – повторила страдалица, когда ей удалось распутать голосовые связки. – Вы ненормальный.
Пятый граф пожал плечами.
– Что ж, дело ваше, – сказал он. – Конечно, судью подкупить нетрудно, но мы-то знаем. Я никого не виню. В конце концов, что такое наркотики? Можешь провозить – провози. Но не нам смотреть свысока на честных людей. Спасибо, что берут. Да и чем плох этот молодой человек?
– Да, чем? – поддержала Джулия.
– Надеюсь, – спросила мать, – ты не веришь дяде?
– Верю, верю.
– И я, – присоединился Уилберфорс.
– Видит Бог, – сказала старшая гостья, – я никогда не любила сестру, но такого мужа я ей не желала.
Все помолчали, если не считать птицы, которая предложила погрызть орехов.
– Фиг вы теперь запретите, – сказала Джулия. – Уилби слишком много знает. Милый, ничего, что я из такой семьи?
– Ничего.
– В конце концов, мы не будем с ними видеться.
– Вот именно.
– Не в дядях счастье.
– То-то и оно.
– Уилби!
– Джулия!
Повторив свой номер "Плющ на шесте", они забыли обо всем. Мартышке это не понравилось, равно как и матери.
– На что вы будете жить? – сказала она.
– Он разбогатеет!
– Ха-ха!
– Будь у меня сто фунтов, – сказал Уилберфорс, – я бы завтра же купил долю в самой лучшей фирме. Разносят молоко.
– Бы! – сказала мать.
– Ха! – сказал отец.
– Где вы их возьмете?
– Ха-ха!
– Где, – повторила гостья на бис, – вы их возьмете?
– Как это где? – удивился граф. – У меня, конечно. Когда он захрустел бумажками, племянник жалобно вскрикнул.
– Доктор хочет со мной поговорить, – истолковал его крик дядя. – Да, доктор?
Жених, теперь – нежно-вишневый, немного растерялся.
– Это же ваш сын!
Граф обиделся:
– Мой сын был бы красивей. Нет, это – врач. Конечно, мне он – как сын, это вас и смутило.
Подойдя к Мартышке, он глядел на него, пока тот не вспомнил о своей глухоте и не задрожал. Не знаю, связаны ли глухота и дрожь, но бывают минуты… Словом, не будем его судить. Задрожал – и все.
– Видимо, – сообщил лорд Икенхем, – у птицы что-то такое, о чем не говорят при дамах. Мы на минутку отлучимся.
– Это мы отлучимся, – сказал жених.
– Да, – согласилась невеста, – надо пройтись.
– А вы как? – осведомился граф у гостьи, напоминавшей Наполеона в Москве.
– Выпью чаю. Надеюсь, вы разрешите?
– Конечно, конечно! У нас – полная свобода. Идите готовьте.
Когда они вышли, Джулия, совсем уж похожая на розу, кинулась к нему, крича: "Спасибо!" Жених ее поддержал.
– Не за что, мои дорогие, – сказал граф.
– Какой вы добрый!
– Ну что вы!
– Добрее всех на свете!
– Ну, ну, ну!
Он поцеловал ее в обе щеки, правую бровь и кончик носа. Мартышка печально на это глядел. Все, кроме него, целовали прекрасную Джулию.
Когда бесчинства кончились и граф с племянником проводили влюбленных до крыльца, он заговорил об этих фунтах:
– Где ты их взял?
– И правда, где? – задумался граф. – Вообще-то тетя дала, но для чего? Вероятно, оплатить какой-то счет.
Мартышка немного приободрился.