Собрание сочинений в 3 томах. Том 1 - Валентин Овечкин 17 стр.


Уже видно было с бугра по усиливавшемуся движению на запад на большой дороге, что гитлеровцы удирают, бросая рубеж, на котором им не удалось закрепиться. Уже все реже слышались пулеметные очереди и разрывы снарядов у полустанка. Бой утихал. Лейтенант с наблюдательного пункта разглядел уже в бинокль залегшие цепи красноармейцев на высотках в излучине реки, там, где вчера еще были немцы. Фронт все глубже огибал хутор своими крыльями. Все кругом горело. Враги жгли села, скирды немолоченого хлеба и соломы. А этот маленький хуторок, затерявшийся в глуши, в стороне от больших дорог, они, казалось, совсем забыли. Но нет, не забыли. И этот хуторок был отмечен черным крестом на карте какого-то германского офицера, заведовавшего при войсковом штабе отделом превращения покидаемых советских территорий в "зону пустыни".

Утром шестого дня в хутор въехали по проселку два вездехода, битком набитые автоматчиками.

Дежуривший на крыше Толоконников заметил машины, когда они спускались с бугра к речке, к броду. Брод был глубокий, перейти через него машины не смогли. Часть автоматчиков осталась у машин, остальные, не раздеваясь, бросились в реку и перешли ее, держа автоматы над головами, по плечи в воде.

Толоконников кубарем скатился с крыши, пошел быстрым шагом в хату.

- Гость в хуторе, товарищ лейтенант! - доложил он с порога. - Гитлеровцы!

- К бою! - поднял лейтенант короткой командой отдыхающих разведчиков и, надевая на себя полевую сумку и автомат, пошел к двери.

- Палить хаты будут! Ой, лишечко, пропали мы, - заголосила Надина мать. - Не минула и нас лиха година. А что ж вы, хлопцы, будете делать? Куда вы? Да они ж вас всех перебьют. Такая сила! Идемте со мною, я вас в погребе под бураки спрячу или в скирду зарою, - может, не найдут. Пересидите, пока наши вступят.

Одну лишь секунду колебался лейтенант. Он окинул взглядом своих бойцов. Какая-то тень пробежала по его лицу.

- Не за тем, мамаша, прислали нас сюда, чтоб мы прятались по погребам, - ответил он и молча, наскоро, не сказав им ни слова на прощание, пожал руки старухе и Наде. - Шагом марш за мной! - повернулся к бойцам. Уже со двора крикнул он им: - Сами прячьтесь. Бегите на реку, в камыши. Если дойдут сюда - все равно хату не спасете. Хоть сами живы останетесь.

Мать стала перетаскивать вещи из хаты в погреб, а Надя убежала на соседний двор и, взобравшись на высокую кучу кукурузных бодылок, все смотрела в ту сторону, куда ушли задами усадеб, по канаве, заросшей вишняком, разведчики…

Уже на восточной окраине голосили бабы, кричали дети, кудахтали всполошенные куры, выли собаки. Уже запылала одна хата - Федосьи Якубович. Уже запылала другая хата - сирот Кравцовых. Гитлеровцы шныряли по дворам с горящими факелами в руках. Запылала третья хата, Козубенковых родичей материного брата, Ивана Морозова. Горели сараи, скирды… Потом вдруг послышался треск автоматов. Надя за последние дни научилась отличать по звуку советские автоматы от немецких. Строчили наши автоматы. Закричали немцы. До слуха ее донеслась лающая, отрывистая команда на чужом языке. Не видно стало ни одного немца на улице. Огонь дальше не распространялся. Горели все те же три усадьбы, трещали с перерывами автоматы, звонко, раскатисто щелкали винтовочные выстрелы. Часа два прошло так - слышно было, что разведчики ведут бой с поджигателями, но никто - ни немцы, ни они не показывались на открытых местах. Потом перестрелка стала утихать. Опять показались немцы во дворах и на улице. Загорелась четвертая хата - Марфы Якубович. И тут Надя увидела за речкой на бугре, далеко за вражескими машинами, маленькие движущиеся, перебегающие от куста к кусту фигурки. Один гитлеровец из оставшихся возле машин взобрался на кабинку и стал махать пилоткой над головой, крича что-то, но вдруг всплеснул руками и свалился в кузов. С бугра щелкнул винтовочный выстрел. Фашисты заметались. Часть их бросилась к реке, но с горы уже бежали красноармейцы, стреляли с ходу из автоматов и винтовок по машинам. Одна машина тронулась было, но вдруг круто вильнула передними колесами и опрокинулась набок. Враги кинулись назад по хутору, через сады, - в степь, но и там перед ними на кукурузном поле показались красноармейцы. Надя на скирде, дрожа от радости, подпрыгивала, смеялась, плакала, выкрикивала одно только слово: "Ага! Ага! Ага!.."

Еще через час она была на том краю хутора, где догорали подожженные гитлеровцами постройки, и увидела их всех, шестерых, у полусгоревшей хаты Марфы Якубович. Бойцы вошедшей в хутор части уже снесли их всех в одно место, под стену хаты… Длинный, долговязый Микола Передерий лежал как живой - ни единого пятнышка крови не было на его лице и руках. Пуля угодила ему прямо в сердце. Лейтенант перед смертью, видимо, долго мучился, почугуневшее лицо его было искажено болью, пальцы на руках скрючены, ноги сведены к животу судорогой. Большая рана в боку от разрывной пули еще сочилась кровью. Узбек Умаров застыл с удивленно поднятыми тонкими черными бровями. В руке его был зажат кусок ремня автомата - так крепко сжал его, умирая, что не вынули, пришлось обрезать ремень. Грузный, толстый Недосека лежал в большой луже крови с широко расстегнутым воротом рубахи и засученными по локоть рукавами, словно прохлаждался в тени хаты. Рябое, багровое, но уже принимавшее землистый оттенок лицо его все было испещрено мелкими белыми точечками - крупинками соли от высохшего в рябинках пота…

Хутор наполнялся войсками. Словно прорвало где-то запруду - шла и шла пехота, вброд, через реку, самые первые, спешившие, чтобы не оторваться от немцев, переходили реку, не раздеваясь и не скидая сапог, вторые эшелоны пошли уже вразвалку - раздевались, купались в речке, простирывали портянки. Идя по улице, бойцы, которым предстояло здесь остановиться на ночь, с приятным удивлением оглядывались по сторонам, переговаривались между собою: "О-о, а этот хуторок, ребята, целый! Как будто и фрицев тут не было. Четыре хаты только сгоревших. Тут поживем".

Надя побежала домой рассказать матери, что увидела на месте недавнего боя… Хутор наполнялся людским гомоном, грохотом колес, гулом моторов, ржанием коней. Задымили летние печки во дворах. Хозяйки варили, пекли, жарили. Обозники заезжали в сады, распрягали лошадей, маскировали их под деревьями. В хату Козубенков набилось опять полно бойцов. Были и среди этих и уральцы, и сибиряки, и украинцы, и кубанцы. Были шутники-балагуры, были женихи, начинавшие со сватовства. Были бойцы с орденами, с медалями, с гвардейскими значками. Но это были не те, самые первые. Те лежали там, на облитой кровью земле, у пожарища, под стеной полусгоревшей хаты, и для них уже рыли могилу в центре хутора, на площади… Надя, поплакав на плече матери, пошла обратно к ним и была подле них неотлучно, до последней минуты, пока привезли в хутор на санитарных повозках еще двенадцать убитых бойцов и уже вечером, в сумерках, положили всех, под салют из автоматов, в могилу и засыпали землею - вот здесь, на этом самом месте…

…Это все прошло в мыслях Нади Козубенко, пока она стояла в почетном карауле на площади, у памятника. Было это почти два года тому назад. Много воды утекло с тех пор. Вот и выросла уже она. Не девчонка - настоящая невеста. Комсомолка. И трактористкой стала, как советовал ей лейтенант Коржов. Вторую весну работает на машине. Много потрудилась и она для победы… Вспомнила Надя отца, брата, знакомых хуторских молодых ребят, погибших на фронте, которым не довелось отпраздновать вместе со всеми победу…

Легкий ветерок, чуть ощутимый на лице, как дыхание близко стоящего человека, донес из палисадников запах каких-то ночных цветов. По улице прошли двое, парень и девушка, слышны были молодые голоса, начатая с половины - "одержим победу, к тебе я приеду" - и незаконченная песня, смех, удаляющиеся шаги. Потом опять стало тихо. Журчал внизу родник, стекающий из-под горы в реку. Какая-то ночная птица пролетела над памятником, шумно взмахивая крыльями, закрывая на миг своим большим темным силуэтом звезды. Еще прошел кто-то по хутору с песней. Заиграла гармошка. Аромат цветов все гуще разливался в прохладном воздухе. Звезды горели ярко, не мигая. Ночь была светлая от звезд и чистого неба, свежая, тихая…

Когда Гринчак пришел к братской могиле с другим часовым, Кузьмой Гавриловичем Майстрюком, отцом Героя Советского Союза, погибшего и похороненного где-то в Белоруссии, первый часовой, трактористка-стахановка Надя Козубенко сидела на ограде памятника, положив винтовку на колени, и плакала, закрыв лицо руками.

1945

Упрямый хутор

В феврале 1943 года фронт остановился на Миусе.

Рота Алексея Дорохина отрыла окопы в садах хутора Южного. Глубоко промерзшую землю долбили ломами и пешнями, взятыми у местных жителей. Хутор стоял на взгорье - одна длинная, извилистая улица, два ряда хат; усадьбы нижнего порядка круто спускались к широкому, ровному, как стол, лугу. Метрах в ста от края усадеб вилась по лугу замерзшая, занесенная снегом вровень с берегами речка. За речкой, за лугом, в полукилометре - такое же взгорье и хутора. Там закрепились немцы.

Окопы нужны были для укрытия от артиллерийского огня и бомбежек, а когда было тихо, бойцы отогревались в хатах. Гитлеровцам, поспешно удиравшим из хутора, не удалось сжечь его дотла. Сгорели только камышовые крыши, кое-где выгорели деревянные рамы в окнах, а стены, сложенные из самана - земляного кирпича, и потолки, густо смазанные толстым слоем глины и земли, огонь не взял.

- Не берет ихний огонь русскую землю, - говорил, тряся головой, старик, хозяин хаты, где расположился лейтенант Дорохин со старшиной, телефонистами и связными. - Это что ж, дело поправимое - крыша. А пока морозы держат - и потолок не протечет. Жить можно.

Со стариком ютились в хате невестка-солдатка и мальчик лет двенадцати, внук. Мальчик бегал за хутор, где упал сбитый зенитками "юнкерс", таскал оттуда листы дюраля, плексигласа. Старик заделал окна досками и плексигласом, на косяк двери навесил дверцу с разбитого "ЗИСа" и уже поглядывал наверх: соображал что-то насчет крыши. Под копной старой гнилой соломы у него было припрятано с десяток бревен довоенного еще, видимо, запаса. Три дня похаживал он вокруг копны, не решаясь обнаружить, на искушенье ротным поварам, свой клад. Наконец не вытерпел, вытащил два бревна, начал их обтесывать на стропила, вязать.

- Не рано ли, дед, вздумал строиться? - спросил его Дорохин.

- А чего время терять, товарищ лейтенант? Не будете же больше - туда-сюда? Или на фронте неустойка?..

- Отступления не предвидится. Я не о том. На самой передовой живешь. Угодят снарядом - пропали твои труды. Обожди, пока продвинемся дальше.

- Пока продвинетесь - у меня уж все будет наготове. Вот обтешу стропила, повяжу их на земле. Камыша нажну на речке.

- Речка вся простреливается. Видишь, где немцы? На тех высотках. Из ручных пулеметов достают.

- Ночью, потихоньку. Днем я на речку не полезу… Только вы уж, товарищ лейтенант, будьте добреньки, прикажите вашим поварам, чтоб не зарились на мой лесок. От немцев прятал, от своих не таюсь. Оно-то, конечно, и поварам трудно, местность у нас безлесная, соломой ваши кухни не растопишь, но и нам теперь, как фронт пройдет, ох, нелегко будет с нуждой бороться! Каждая палка в хозяйстве понадобится… Вон в том дворе, через две хаты, - куча кизяков. Пусть берут на топливо. Хозяев там нет. Хозяин в полиции служил, сбежал… Эти обрезочки можно бы дать вам на дрова. А впрочем, я их тоже в дело употреблю. Распущу на рейки - боронку сделаю легкую, на одну корову.

"Жаден старик, - подумал Алексей. - И корову где-то прячет. Крынку молока бойцам жалеет дать".

- Где же ваша корова? - спросил он.

- Отогнали на хутор Сковородин. Родичи там у нас. Подальше от фронта. Корову тут держать опасно.

- А невестке, внуку не опасно жить на передовой? Почему их не отправили к родичам? Коровой больше дорожишь?

- Не отправил, да… Попробуйте вы их отправить, товарищ лейтенант! Был у нас промеж собой семейный совет. Нельзя жилище бросать без присмотра. Все же хата, хоть полхаты осталось. Садик у нас, деревья - чтоб не вырубили. Копешка сена вон для корму - как это все бросить? Я говорю: "Буду здесь жить, пока передовая не пройдет". А Ульяна говорит: "Я вас, папаша, одного не оставлю. Вдруг что-нибудь с вами случится?" А Мишка говорит: "И с дедушкой и с тобой может случиться, а меня возле вас не будет? Не пойду отсюдова!" Так и порешили - держаться кучкой, семейство небольшое. Было большое. Два сына - на фронте… А корову как не жалеть, товарищ лейтенант? Весна придет, тягла нет, чем пахать-сеять. На корову вся надёжа…

Огрубел, что ли, Дорохин за полтора года войны, притупились в нем инстинкты хлебороба - речи хозяйственного старика не вызывали у него сочувствия. Ему-то рано было думать о наступающей весне, о пахоте. Дошли только до Миуса… Вот здесь, на снегу, на этом самом месте, где обтесывал старик бревна, лежали три дня тому назад прикрытые плащ-палаткой его лучший командир взвода сержант Данильченко, с которым шел он от Волги, и замполит Грибов…

- Бревна мы твои, дед, не тронем, не волнуйся. А вот этими стружками прикажи невестке нагреть воды. Да побольше. Нам бы хоть голову помыть, в бане давно не были… Хозяин! Должен бы знать солдатскую нужду!

- Извиняюсь, товарищ лейтенант! Это мы мигом сделаем. Баньку сообразим! Вон в том сарайчике поставим чугунок, натопим. Котел есть. Ульяна! Поди сюда! Слыхала, об чем речь? Шевелись, действуй! Через час доложи товарищу командиру об выполнении приказания! Воевал и я, товарищ лейтенант. Много времени прошло. Еще в японскую, в Маньчжурии. Отвык, конечно, в домашности, обабился… Разведчиком был!..

Утром, когда Дорохин, проведя ночь в окопах с наблюдателями, пришел в хату позавтракать, старик - звали его Харитоном Акимычем - предстал перед ним с георгиевской медалью, приколотой к замызганной стеганке.

- А-а… Сохранил?

- Сберег… Не для хвастовства прицепил - для виду, чтоб ваши ребята меня приметили. Проходу нет по хутору. Пароль, то-се. Ночью часовые чуть не подстрелили. За шпиона переодетого принимают меня… А мне теперича придется по всяким делам ходить.

- Ночью нечего болтаться по хутору.

- Так днем-то вовсе нельзя, - неприятель заметит движение. У нас ночью общее собрание было. В поле, вон под теми скирдами.

- Какое собрание?

- Колхозное. Правление выбирали.

- Колхозное? Где же он, ваш колхоз-то?

- Как - где? Вот здесь, в этом хуторе. Кроме полицаев, что сбежали, в каждом дворе есть живая душа. Не в хате, так в погребе.

Старшина Юрченко подтвердил:

- В каждом дворе, товарищ лейтенант. Не поймешь - передовая у нас или детские ясли? На том краю, где третий взвод разместили, у одной хозяйки - семеро детей. Слепили горку из снега, катаются на салазках. Не обращают внимания, что хутор, как говорится, в пределах досягаемости ружейно-пулеметного огня. В бинокль оттуда же все видно как на ладони! Немец боеприпасами обеднял, экономит, а то бы!..

Старик продолжал рассказывать:

- Членами правления выбрали Дуньку Сорокину и Марфу Рубцову… А в председатели обратали, стало быть, меня.

- Тебя? Ты председатель?

- Начальство! За неимением гербовой… Есть еще один мужик на хуторе, грамотнее меня, молодой парень, инвалид. Ну, тот тракторист. Может, по специальности придется ему поработать.

- А тракторы есть у вас?

- Тракторов нету. Угнали куда-то, - старик махнул рукой, - еще при первом отступлении. Успеют ли к весне повернуть их сюда?..

- Как ваш колхоз назывался тут до войны?

- "Заря счастья". Так и оставили. Назад нам дороги нету, товарищ лейтенант. Как вспомнишь, что у нас было при надувальном хозяйстве…

- При каком хозяйстве?

- Дед, должно быть, хочет сказать: при индивидуальном хозяйстве, - пояснил старшина.

- Вот то ж и я говорю - надувальное хозяйство. Кто кого надует. К этому нам возвращаться несподручно… Так что, можно сказать, по первому вопросу сомнений не было никаких. Единогласно постановили: "Колхоз "Заря счастья" считать продолженным…" А вот чем пахать будем? Два коня у нас есть. Одры. Немцы бросили. И двенадцать коров осталось. На весь хутор. На восемьдесят пять дворов. А земли - семьсот пятьдесят гектаров…

- Ничего у вас, дед, сейчас с колхозом не выйдет, - сказал Дорохин. - В штабе полка был разговор: если задержимся здесь и будем строить долговременную оборону - все население с Миуса придется вывезти подальше в тыл. Километров за пятьдесят. Чтоб не путались у нас тут под ногами.

Харитон Акимыч подсел к столу, за которым завтракали Дорохин и старшина, долго молчал, тряся головой. Старик был крепок для своих восьмидесяти лет, невелик ростом, тощ, но широк в плечах, не горбился, в руках его чувствовалась еще сила, с лица был свеж и румян и только сильно тряс головой - может быть, еще от старой контузии. Похоже было - все время поддакивал чему-то: словам собеседника или своим мыслям.

- Вы из какого сословия, товарищ лейтенант? - спросил он, помолчав. - Из крестьян или из городских?

- Из крестьян. Был бригадиром тракторной бригады.

- В нашей местности весна в марте открывается. Уже половина февраля… Чем год жить, если не посеем? Как можно - от своей земли идти куда-то в люди?

- Вам отведут землю в других колхозах, во временное пользование. Без посева не останетесь.

- Посеять, то уж и урожая дождаться, до осени жить там. А тут же как? Вы, может, раньше тронетесь. Пары надо поднимать под озимь, зябь пахать. А люди, тягло - там. Разбивать хозяйство на два лагеря? Нет, для такого колхоза я не председатель, ежели бригада от бригады - на пятьдесят километров!.. Земля-то наша, товарищ лейтенант, вся вон туда, назад, в тыл. Окопов там не будет. Никому не помешаем. Ночами будем пахать!..

Со двора послышалось, не первый раз уже за утро:

- Воздух!

День начинался беспокойно. Только что пятерка "юнкерсов" отбомбилась над расположением соседнего справа полка. Еще горело что-то там, в селе Теплом.

Дорохин, старшина и связные выскочили из хаты. Дорохин захватил котелок и, стоя под стеной хаты с теневой стороны, глядел в небо, торопливо дохлебывая жирный мясной кулеш.

- Эти, кажись, прямо к нам… Мишка! Ульяна! - закричал дед с порога в хату. - Не прячьтесь за печку! Там хуже привалит! На двор, дураки!

- Марш к нам в окопы! - скомандовал Дорохин. - Вот в этот ход сообщения… Довольно, не бегать! Замри!

В голубом морозном ясном небе разворачивалась над хутором девятка пикирующих бомбардировщиков "Ю-87".

- Лаптежники… Сейчас устроят карусель, - сказал старшина. - Вот начинают…

- Пригнись! - толкнул Дорохин деда в спину и сам спустился в окоп.

Головной бомбардировщик, нацелившись в землю неубирающимся шасси, похожим на лапы коршуна, взревев сиренами, круто пошел в пике.

- А, шарманку завел! - погрозил ему кулаком старшина. - Шарманщики! Пугают… Бомб маловато.

Для первого захода бомб у "юнкерсов" оказалось достаточно. Небольшие, десяти-двенадцатикилограммовые бомбы сыпались густо, рвались пачками. В садах будто забили фонтаны из снега с землею.

- Ну, это еще ничего, - сказал Харитон Акимыч, выглядывая из окопа и сильнее обычного тряся головой. - Давеча один кинул бомбу на выгоне - с тонну, должно быть! Хозяева! На такой маленький хутор такие агромадные бомбы кида…

- Трах! Трах! Трах! Трах!.. - взметнулись один за другим четыре фонтана в соседнем дворе.

Назад Дальше