- Придется, должно быть, разделиться по отраслям, - сказал Капитон Иванович, - а то не управимся к вечеру.
- Конечно, разделиться, - ответил Дядюшкин. - Каждый по своей специальности.
- Ты, Михайло Потапыч, по инвентарю: ремонт, сохранность и все прочее. Возьмешь с собою еще человек двух. Только гляди, тут у них с этим делом обстоит получше нашего: кузнец на кузнеце, кузнецом погоняет. Копай поглубже, качество проверяй. Тетя Вася пойдет с Сергеем на фермы. Пусть уж они заодно и тягло посмотрят, - так, что ли, Андрей Савельич? Успеете? Ладно. Значит, и конюшни ваши. Действуй, Сергей, смело, не пожалей труда; если найдешь где нечищеного коня, скидай черкеску, бери щетку-гребенку и чисть. Покажи им, как работать надо. Паша останется с нами. Мы с нею и Андреем Савельичем займемся бригадами, семенным фондом и всем остальным. Так? Кто раньше управится - присоединяйтесь к нам.
Из хаты на другой стороне улицы, напротив правления, вышел, застегивая длинную кавалерийскую шинель, председатель колхоза Николай Дядюшкин, родной брат Дядюшкина из "Маяка революции", демобилизованный недавно младший командир.
- Хозяин идет, - сказал Коржов.
- Молодой хозяин, - заметил Капитон Иванович. - Трудно ему здесь приходится. Но он вроде парень не промах. А? Как думаешь, Андрей Савельич, вытянет братуха колхоз?
- Кто его знает, - пожал плечами Андрей Савельич, - как сумеет народ повернуть.
Николай Дядюшкин, широко улыбаясь, поздоровался за руку сначала с братом, потом со всеми остальными.
- Прибыли? Очень хорошо. Давно ждем. Ого, как вас густо, - всем колхозом привалили! Приехали, значит, к нам ума-разума подзанять, поучиться, как надо хозяевать? Прекрасно! Всегда рады помочь людям.
Капитон Иванович обернулся к своим:
- Слыхали? Вот вам и молодой. Тоже с подходом… А что ты думаешь, Коля, - может, и на самом деле придется какой-нибудь опыт перенять. Мы не отказываемся. Бывает. Вот летом ездили наши в "Восход", вернулись - рассказывают: сроду не видали такого дива, как это можно пчелиным медом вместо колесной мази обходиться, а там на практике пришлось повидать. В одной бригаде у них брички целое лето не мазали, а мази и в помине нету. Бригадир узнал, что комиссия приехала, испугался, как бы не догадались брички проверить, выдал ездовым с кухни два кило меду, велел медом помазать да еще приказал: "Если будут спрашивать, почему желтое, говорите - солидол переработанный". Наши так бы, пожалуй, и недоглядели - кухарка их выдала. Сели обедать, она подала вареники с вишнями и говорит: "А подсластить нечем - извиняйте. Держала кувшин меду про всякий случай, да наши шалопуты додумались брички мазать - забрали у меня". Как - брички? Кинулись туда, сняли колесо, пальцем на язык, - верно, мед. Приехали, рассказывают: "Вот такую рационализацию видали".
Дядюшкин-младший, не обижаясь, посмеялся вместе с гостями, похлопал по плечу Капитона Ивановича:
- Валяй, валяй, дядя Капитон! Нам это не вредно.
Хуторская жизнь - вся на виду. Стукачи - небольшой хутор, в нем всего одна улица. Хаты стоят двумя ровными шеренгами, окруженные со всех сторон голой зимней степью, а клуб и правление колхоза - посредине хутора, на пригорке. Отовсюду видно, если кто-нибудь подъезжает к правлению. Минут через десять у машины собралась толпа.
- Здорово, сосед!
- И ты, сваха, тут? Доброго здоровьечка! Что ж одна приехала? А сват Петро?
- Здравствуй, мамо!
- Здравствуй, здравствуй, доченька! И Федюшку привезла? Внучек мой родненький! Давай его сюда.
- Ого, Капитон Иваныч! Живой, крепкий? Опять к нам?
Когда переговорили с родичами о всяких домашних делах и народу собралось больше, Капитон Иванович сообщил, зачем они приехали. Сам он отрекомендовался председателем проверочной комиссии, колхозников, приехавших с ним, представил как членов. Тут же рассказал, каким порядком наметили они произвести проверку. Дядюшкин-младший объявил, что вечером в клубе состоится общее собрание.
- Та-ак… Значит, сегодня опять кой у кого штаны затрясутся? - сказал один из хуторских колхозников. - Как в прошлый раз у завхоза Юрченки, - ищет блокнот, а сам руками в карманы не попадает.
- Нет, сегодня хуже будет. Все отрасли проверим.
Завязалась легкая словесная перепалка.
- Так и много же вас приехало! Трудно будет с вами сражаться.
- Ничего, ребята, не робей! Мы - дома, в своей хате и кочережки помогают. Вот когда к ним поедем, там достанется. Заклюют!
- А мы пошлем еще больше - две машины нагрузим.
- Где они у вас - две машины? Разве уже исправили ту, что Юрченко разбил, когда за зайцем гонялся?
- Исправили. Пятьсот рублей на его счет записали. Давно уже на ходу. Ты, Капитон Иваныч, будешь три года того зайца вспоминать.
- А это что ж у вас на машине - переходящее знамя? Не нам ли, случаем, привезли?
- Да, когда-то было у вас. Узнаете?
- И обратно к нам возвращается?
- Ну, ясно, они его здесь оставят. Чего ж его возить туда-сюда. Все равно ведь приедем, заберем.
- Кишка у вас тонка забрать знамя, - ответил Капитон Иванович. - Оно уже к нам привыкло… Насчет знамени я вам, товарищи колхозники, такую резолюцию передам, если это вас интересует: тогда отберете вы у нас знамя, когда у вашего рябого быка, которому Митька Стороженко хвост оторвал, на том самом месте новый хвост вырастет, - никак не раньше.
- Вот шут его дери! Уже пронюхал! Ведь это вчера только случилось.
- Слухом земля полнится. Нам по телефону позвонили.
В спор вмешался дед Штанько. Он закоченел в пути, но в хату до кума не спешил - порядка не ломал.
- Жнамя нам никак нельзя терять, - прошамкал он, растирая шерстяной варежкой почугуневшие щеки, мокрые от слез. - Оно и раньше так было: ежели полк швое жнамя потеряет, так и полк рашпущают. Вот как было.
- Ну, этого, дедушка, с нами не случится, - ответил Капитон Иванович. - Кто отберет знамя - они? А ну-ка, поглядите на них получше: похожи они на таких героев? Вот можно прямо с конторы начинать. Порожки развалились, и поправить некому, - нам, что ли, своих плотников прислать? Чистилки для сапог не имеется, - это культура такая? А в кабинетах я хоть еще и не был, так с прошлого раза помню: печка облупилась, дымит, в стенке дырка, кирпичи вываливаются прямо над главным бухгалтером, плевательниц нет, курят все. Правильно? Ну вот. Как там бухгалтера вашего - не убило еще кирпичиной? Нет, живой, идет… Здравствуй, товарищ бухгалтер! О тебе речь как раз зашла. Беспокоились о твоем здоровье.
- Нету уже дырки - замазала. И печку поправила, - отозвалась с крыльца сторожиха, она же уборщица конторы. - Надо сначала поглядеть, а потом говорить. Ну и дядька Капитон! Погоди, приедем к вам!..
Смущенная хохотом колхозников, закрылась шалью и юркнула в дверь.
Дядюшкин потянул Капитона Ивановича за рукав.
- Что ты навалился на них с места в карьер? Давай уж по порядку - идти так идти.
Дядюшкин-младший, все так же широко улыбаясь, пригласил гостей погреться.
- Дядя Капитон! Зайдемте ко мне, посидим. Вы, может, выехали из дому натощак? Закусите сначала?
- Нет, этим нас не возьмешь! - отмахнулся Капитон Иванович. - Закусить, выпить - знаем это! Натощак способнее - злее будем, больше недостатков подметим. Ты, товарищ председатель, побеспокойся лучше, чтоб все люди на местах были. Сейчас пойдем. Тетя Вася! Михайло Потапыч! Начинаем, пошли. Сбор к четырем часам в клубе. Записывайте там все. Фактов, фактов побольше, они факты не любят.
Площадь у правления колхоза опустела. Коржов с двумя колхозниками из "Маяка" пошли к инвентарному двору, за ними - вереница хуторян. Василиса Абраменко с Замятиным, тоже окруженные толпой колхозников, направились к животноводческим фермам в конец хутора. Дядюшкин-младший пошел с Капитоном Ивановичем и с братом.
- Ты, Коля, сейчас не затевай ничего, - сказал ему уже серьезно, без всегдашней своей усмешки, Капитон Иванович. - Мы дома позавтракали, есть не хотим. Лучше попозже, после проверки, а то не управимся. Ну, как тут у тебя? Рассказывай.
Николай Дядюшкин, шедший позади Капитона Ивановича, прибавил шагу, встал между ним и братом.
- Малость поправляются дела. Кое-что привели в порядок. Двух мертвых душ из правления выставили. Теперь у нас завхозом Иван Григорьич. Вот на животноводстве еще безобразие большое. С Пацюком неладно. Вы их, животноводов, на собрании сегодня продерите покрепче, чтоб почувствовали… Мы же, имейте в виду, не готовились нисколько, у нас все начистоту. Иван Григорьич говорит мне вчера: "В бане у нас грязно, может, послать девчат, пусть приберут?" А я ему: "Очковтирательством заниматься? Брось! Сам поведу, покажу". Федор Сторчак начал было пшеницу из сеялки выбирать, - как сеял озимку, так и осталась, проросла в ящике, - я наскочил: "Отставить! - говорю. - Раньше надо было это делать. Проросла, так нехай уж и заколосится к приезду комиссии".
- Ничего, - сказал Андрей Савельич. - Мы им сегодня всыплем. Да и тебе заодно - чтоб не распускал вожжи. Это ж позорище - быку хвост оторвать!.. Ну, пойдем к амбарам, показывай семена.
Холодный декабрьский день. Над хутором плывут серые тучи. Срываются снежинки. Ветер меняется: то вдруг дунет порывом с севера, то повернет с запада, то совсем утихнет. Тучи опускаются ниже, сразу темнеет, будто уже вечер. Что-то готовится в небе. Ночью, вероятно, повалит снег, завьюжит, ляжет зима.
Михайло Потапович Коржов, застегнув на все крючки полушубок, ходит по инвентарному двору между рядами сеялок, борон и культиваторов. От него не отстают ни на шаг кузнецы "Красного Кавказа", колхозники, детвора - всего человек с полста. Коржов среди них - огромный, плечистый, на голову выше самых высоких хуторян.
- Завхоз! Иван Григорьич! - кричит он. - Ты их нарочно подговорил, чтобы не давали осматривать? Скажи, нехай расступятся, невозможно ни к чему подойти.
Инвентарь в колхозе "Красный Кавказ" отремонтирован к весне полностью. Это нравится Михайлу Потаповичу. Хорошо, рано управились. Насчет сохранности тоже неплохо. С трех сторон двор огибают длинные навесы под дранью, построенные этой осенью. Есть куда закатить машины в непогоду.
- Вы сегодня же и приберите все туда, - говорит Коржов завхозу. - Вишь, снежок срывается.
Но вот Михайло Потапович задерживается возле одной конной сеялки. Он опускается на корточки, внимательно разглядывает болтик, прижимающий к пальцу диск одного из сошников, просит у кузнеца ключ, пробует гайку ключом. Так и есть. Болт с левой резьбой, гайка прикручивается по ходу диска. При первом же заезде в борозду гайка привернется до отказа, и диск не будет вращаться. Михайло Потапович указывает кузнецам на их оплошность. Те соглашаются. Один бегом мчится к кузнице, приносит оттуда другой болт и тут же заменяет негодный. Но Коржов не встает, сидит под сеялкой, перебирает сошники, что-то соображает.
- Вы скажите по совести, - оглядывается он через плечо на старшего кузнеца "Красного Кавказа" Трофима Мироновича Кандеева, - что вы делаете, когда палец в диске подработается? Прокладкой оборачиваете?
- Ну да, - отвечает Кандеев.
- Жестянкой?
- Жестянкой.
- И на тракторных так?
- И на тракторных.
- Вот через это у вас и сев получается такой, будто бык по дороге пописал, - говорит Коржов и встает. - Хоть вас тут, кузнецов, десять человек, а, стало быть, не додумались. Прокладка - дерьмо! Либо завернется так, что совсем заест, либо за два дня сотрется, и опять диски будут болтаться.
- Иначе никак не приспособишь, - отвечает Кандеев.
- Надо насаживать палец.
- Да как же ты его насадишь, когда он стальной да еще цементированный?
- Можно. Не молотом, конечно. Легонько, осторожно.
- Нет, нельзя, - упирается Кандеев. - Как ни осторожно, все равно рассыплется.
- Нельзя? Снимай одну диску - пошли в кузню!
Спор разрешается у горна. Кандеев дует мехом, Коржов становится за наковальню.
- От двери отойдите! - кричит завхоз Бутенко колхозникам, нахлынувшим в кузницу и затемнившим свет.
Коржов закладывает в огонь палец диска, снимает полушубок. Шум и разговор в кузнице утихают. Скрипит ручка меха, шипит пламя, вырывающееся длинными язычками из-под груды углей. Уловив момент, чтоб не перегреть, Михайло Потапович вынимает клещами из горна палец, склоняется над наковальней. Точно рассчитанными, несильными ударами молотка он насаживает палец. Пять минут назад ему не жарко было и в полушубке, а сейчас он в одном пиджаке, и на лбу его блестят капельки пота. Взгляд Коржова сосредоточен, напряжен, губы плотно сжаты - серьезный момент для репутации первоклассного мастера… Не давая пальцу остыть, Коржов бросает палец в перегоревшую жужелицу и выпрямляется во весь рост, чуть не достав головой до потолка кузницы, вытирает рукавом пиджака лоб… Все кузнецы по очереди обмеряют остывший палец кронциркулем. Палец раздался миллиметра на два, - столько, сколько и нужно. Чуть оправить напильником - и все, не надо никаких прокладок.
- Ну, - торжествующе говорит Михайло Потапович, - рассыпался?.. Запиши, Петро Кузьмич! - обращается он к сопровождающему его колхознику из "Маяка". - Было б хоть на литру поспорить! Вот если переделаете так все диски - совсем другой сев у вас будет по прямолинейности.
- Да, придется, пожалуй, переделать, - соглашается немного смущенный Кандеев. - Спасибо, сосед, за науку.
У борон Коржов сразу берет ключ и начинает подкручивать туже все гайки на зубьях. Почти каждая гайка оборачивается в его руках еще раз, два.
- Что ж это вы не дотягивали? Не годится! Разболтаются на кочках.
- Да не может быть! - удивляется Кандеев. - Я сам проверял - хорошо было. Это ж ты тянешь не по-человечески.
Кандеев накладывает ключ на гайку, тужится из всех сил, но гайка дальше не подается. Коржов берет у него ключ и без особого напряжения обкручивает ту же самую гайку еще два раза.
- Слабо, слабо, сосед!
Все смеются, смеется сам Коржов, смеется Кандеев.
- Вот бы у кого силенки занять!
- На семерых хватило бы!
- Нет, Михайло Потапыч, - говорит Кандеев, - ты уж этого нам не засчитывай. Нельзя по твоей силе равнять. Ты у нас, может, один такой на весь Краснодарский край.
- Ладно, - усмехается Коржов. - Пусть не в счет. А вот это уже в счет, - поднимает он с земли борону.
Борона перекошена в раме, зубья кривые, не оттянутые. Все кузнецы недоумевающе пожимают плечами. Борона, как видно, совсем не была в ремонте. Как она попала сюда? Вероятно, кто-нибудь из бригадиров недавно нашел ее где-то и приволок сюда, в общую кучу.
- Ну, это нам неизвестно, как она попала, - говорит Коржов. - Дело ваше, разбирайтесь. - Он поднимает борону и швыряет через головы колхозников к дверям кузницы. - Вот там ей пока место. И не говорите никому, что на сто процентов инвентарь отремонтировали. Запиши, Петро Кузьмич! Ну, что у вас еще есть? Показывайте.
…На животноводческих фермах, куда пошли Сергей Замятин, Василиса Абраменко, свинарка Мотя Сердюкова и конюх Максим Петрович Дронов, собралось народу столько, что когда комиссия проходила по свинарнику или коровнику, за нею тянулся хвост сопровождающих от входа до выхода. Собрались здесь все колхозники, работающие на фермах, - доярки, скотники, свинарки, сторожа, водовозы.
Гости знали уже из рассказов своих колхозников, бывавших раньше здесь, что животноводство - самая отсталая отрасль в колхозе "Красный Кавказ". В этом им теперь пришлось убедиться воочию. Постройки им понравились - кирпичные, крытые железом, но - и только. Снаружи поглядеть - красиво, а внутри куча непорядков. Видимо, еще в первые годы коллективизации кто-то тут брался всерьез за развитие животноводства, а потом руководители сменялись, другие меньше стали обращать внимания на эту отрасль, животноводство пришло в упадок, и часть капитальных построек осталась даже не занятой скотом. Слыхали гости нелестные отзывы и о нынешнем заведующем животноводством Пацюке. При нем за последнее время на фермах стало особенно плохо. Но Пацюка не было среди хуторян, окруживших гостей.
- Где же Пацюк? - спрашивала Василиса Абраменко. - Разве ему не известно, что проверка происходит?
- Как не известно? Известно…
Не понравилась гостям ни МТФ, ни ОТФ. На молочной ферме скот грязный, тощий, продуктивность низкая. На овцеферме всего полсотни овец, громкое только название - ОТФ, и овцы плохие, всякая смесь, беспородные. Но пуще всего раскритиковали гости свиней, когда очередь дошла до СТФ, - мелкорослых, горбатых, на которых было больше щетины, чем сала.
Мотя Сердюкова поглядела на хуторских свиней, сокрушенно покачала головой и поджала губы пренебрежительно.
- Я считала, что простых свиней уже во всем свете нету, а они еще, оказывается, не перевелись. Ну зачем вы держите эту пакость? Не пора ли завести племенных?
Василиса Абраменко засмотрелась на одну рябую матку, длинноногую и поджарую, легкую в ходу, как гончая собака, и стала подшучивать:
- Не эту ли свинку мы гнали сегодня машиной? Ой, бабоньки, не поверите, какое чудо было! Стали в хутор въезжать, она, откуда ни возьмись, выскочила на дорогу и - поперед машины. Шофер жмет километров на шестьдесят, а она и того больше. Гнались, гнались, так и не догнали. Животы порвали было со смеху. Точь-в-точь такая ж рябая. Я говорила: вот кабы достать нам таких на племя - наши охотники ходили бы с ними зайцев ловить.
Сергей Замятин сказал:
- У нас если бы показать ее, так собрались бы все, как на зверинец. Подумали б - дикая.
А Максим Петрович Дронов ходил, заглядывал в базки и только молча плевался, чем окончательно вывел из терпения свинарок.
- На лысину бы нашему Пацюку плюнул! - сказала одна из свинарок, Авдотья Сушкова, сурового вида женщина, худая, высокая, с густыми, черными, сросшимися над переносицей, бровями. - Ему, черту, плюнь, может, пособится! - И, задетая за живое насмешками гостей, начала говорить горячо, возмущенно: - Вы, товарищи, не хвалитесь вашей скотиной, а скажите - руководители у вас хорошие. Да! Нам это тоже не очень приятно слушать. Кто б ни приехал на ферму - все издеваются над нашими свиньями. Зайцев гонять! От и Пацюк у нас такой, что с собаками его не догонишь и не сыщешь, - где он пропадает. Вот вам наглядно: заведующий животноводством, к нему комиссия приехала, а он сбежал, спрятался, должно быть, от стыда… Мы ему за племенных свиней голову уже прогрызли. Люди ездят, достают, - в совхозе вон продавали, в колхозах есть, надо только побеспокоиться. Как пень! Разве ему до этого?
Все стали изливать обиды на Пацюка.
- На голом цементе свиньи спят, и нечего подстилать, нету соломы. В степи гниет, жгут ее там, а сюда не подвозят. Разов сто уже говорили об этом Пацюку!
- И зачем только поставили его сюда? Совершенно не интересуется человек!
- Да нет, он сначала взялся было крепко, да скоро охолонул…
- Оторвался от массы. Головокружение получилось…
Среди колхозников, собравшихся вокруг комиссии, был дед Абросим Иванович Чмелёв, ночной сторож. Маяковцам, хорошо знавшим всех хуторян, Чмелёв был известен как человек невоздержанный на слово, злой, ругательный, но болеющий душою о хозяйстве.
- Ну, а ты, Абросим Иваныч, чего расскажешь нам? - спросил его Дронов. - Почему у вас так плохо? Что тут получается с Пацюком? Ты же тоже с этой отрасли? Здесь сторожуешь? Должон знать.