– В ту ночь… – начала она рассказывать, уставившись на пустой бокал и вертя его в руке, – ну, в общем, мы, как идиоты, забыли погасить свет… В какой-то момент я скосила глаза на занавеску и как в кошмарном сне увидела Мишу: он стоял и смотрел на нас, раскрыв глаза… Ох, я в жизни не забуду этого взгляда!.. – Длинным, ярко-красным ногтем безымянного пальца Сара пыталась сбросить со щеки слезинку. – Он стоял как вкопанный и ошеломленно смотрел на нас; в первый раз его глаза выражали какое-то чувство… Мне показалось, что Миша в тот миг… ну, как тебе сказать… сразу изменился, что ли, стал обычным ребенком, таким, как все… Но я жестоко ошибалась… – Сара вытерла слезы. – Я вскочила с постели, набросила на себя халат и подошла к Мише – он не шелохнулся. Погладила его по плечу, попросила, чтобы он снова лег в кровать, он сбросил мою руку и сказал: "Отвезите меня в больницу". Хотела поговорить с ним, спросить, почему он заговорил о больнице, но он умолк, ни слова не произнес. И так страшно мне стало… показалось, я совсем потеряла Мишу. "Каба, – кричу, – вставай, надо отвезти Мишу в больницу!" А Каба завернулся в простыню, сидит и ждет, чем все это кончится. Я его просто возненавидела! Решила, что он во всем виноват… В общем, отвезли мы Мишу в больницу, ночной дежурный осмотрел его и сказал: "Вполне здоров". Я не поверила. Попросила Кабу, он ушел и привел самого лучшего в Китаке врача, прямо из постели его вытащил. Он тоже осмотрел моего мальчика, но ничего нового не сказал. Потом ушел, посоветовался с кем-то еще, вернулся и говорит: "Оставьте мальчика здесь, его надо основательно обследовать". Устроили Мишу, все условия создали, а мы с Кабой вернулись, потому что мне не разрешили ночевать в больнице. И сейчас все остается, как было: врачи не могут понять, что с Мишей. Я, конечно, очень бы хотела вернуть Мишу домой, но боюсь, в больнице все-таки надежнее… – Сара умолкла и, опустив глаза, сложила губы трубочкой и стала потихоньку дуть в пустой бокал.
– А в больнице он рисует?
– Нет, с того дня он ничего не рисовал, – не глядя на Армена, ответила Сара.
– И не разговаривает?
– За все это время ни слова не сказал… И только вчера… – лицо Сары исказилось, точно от внутренней боли, – вчера, когда я уже выходила из палаты, он тихо-тихо прошептал: "Я скоро умру, и никто не узнает, кроме папы". Меня будто ножом в сердце ударили, но я не вернулась, сделала вид, что не слышу. Поняла, что у меня не хватит сил вынести это…
– Гм…
– Решила найти умного, понимающего человека, чтобы он помог мне. Когда увидела тебя на автовокзале, мне показалось, что ты и есть тот человек, которого я ищу. – Глядя на Армена, Сара печально улыбнулась.
– Я? – Армен был приятно удивлен. – Ас чего ты взяла, что это именно я?
– Когда увидела твои красивые, умные глаза, сразу поняла, – сказала Сара нежно и многозначительно. – Еще вина нальешь?
Армен был польщен. Он улыбнулся и с подчеркнутой готовностью наполнил бокал.
– Я решила, что момент как раз удобный: Кабы нет, он уехал отдыхать, он каждый год в это время уезжает в свои края, через пару дней вернется…
Армен растерялся: надо ли понимать эту фразу как прозрачный намек или Сара в самом деле нуждается в его помощи? В смущении он снова стал разглядывать рисунки и вдруг содрогнулся от осенившей его догадки: Миша обречен, и эта его таинственная болезнь – смерть. Миша болен болезнью смерти, может быть, он и есть сама смерть, которая неизвестно какими путями явилась в этот мир в его обличье. Скорее всего, Миша ничего об этом не знает, потому и привязан такой пылкой любовью лишь к своему отцу, хотя в сущности человеческая жизнь ничего для него не значит…
Армен посмотрел на фотографию мальчика и словно прочел в его пристальном взгляде подтверждение своим мыслям. Да, это сама смерть, это взгляд смерти, и все происходит под ее неусыпным, безжалостным присмотром – даже то, что он не может оторваться от этого портрета…
Армен поник головой и задумался. Он совершенно отчетливо ощутил, что этот взгляд незримой тенью навсегда проник ему в душу.
В порыве откровенности он хотел было сказать обо всем этом Саре, но пожалел ее и промолчал. Тем временем Сара села на кровати и, закрыв глаза, покачивалась из стороны в сторону, точно пьяная. Почувствовав на себе взгляд Армена, она открыла глаза, выпила остатки вина и неуверенным движением поставила бокал на стол.
– Сара, – участливо спросил Армен, – тебе нехорошо?
Она взглянула на него, точно не узнавая, снова закрыла глаза и стала покачиваться. Потом что-то пробормотала и неожиданно затянула песню, растягивая гласные звуки и время от времени тяжело постанывая.
Я сижу на берегу реки и думаю:
Нет у меня дома в этом мире,
Мой дом – это север,
Мой дом – это юг,
Мой дом – восток,
Мой дом – запад,
Мой дом – весь мир.
Нет у меня дома,
Ах, нет…
– Хорошо поешь, – похвалил Армен, растроганный грустной мелодией песни.
Сара рассмеялась, глядя на него озорно и весело.
– Это самая любимая моя песня. Иногда зову сестру Саби, чтобы спела ее для меня… – Она поправила платье на груди. – Саби ее поет бесподобно, не то что я. Садимся вот так, напротив друг друга, пьем вино, она поет, а я слушаю… Как ты думаешь, не позвать ли мне сейчас Саби, – вместе как следует повеселимся?
– Поздно уже, Сара, – стал отговаривать Армен. – Да и нет необходимости: твое пение меня вполне удовлетворит… – улыбнулся он и тут же покраснел, почувствовав двусмысленность своих слов.
– Армен… – сказала вдруг Сара с чисто женской решимостью и, изогнув гибкий стан, потянулась к нему, накрыла его руку ладонью и повторила, задыхаясь – Армен…
Это прикосновение застало Армена врасплох. Он замер и ничего не мог ответить. Только почувствовал, что какая-то неведомая тревога заставила его сердце биться учащенно.
– Армен, ты мне как родной человек, – закрыв глаза, продолжала Сара проникновенно, точно раскрывала заветную тайну; потом протянула руку и стала ощупывать его голову, лицо, шею. – Я всю жизнь мечтала о тебе…
Растерявшись, Армен невольно отпрянул, но рука Сары упорно преследовала его, не отпускала. Тогда он встал, обогнул стол, подошел к ней и обнял, почувствовав, как дрожит ее хрупкое тело. Сара изо всех сил прижалась к нему, посмотрела на него долгим взглядом, в котором были одновременно и ужас, и мольба. И он подумал, что, скорее всего, Сара тоже понимает, что Миша обречен…
– Армен… – прошептала Сара, – неужели я такая плохая, что ты совсем не любишь меня?.. Клянусь, ты будешь счастлив со мной, давай уедем отсюда, заведем ребенка и будем жить душа в душу… где-нибудь далеко отсюда…
Она посмотрела на него рассеянно-мечтательным взглядом, и лицо ее озарилось блаженной улыбкой.
Он усадил ее на кровать и еще не успел присесть рядом, как она начала исступленно целовать его лицо и грудь. Потом сразу отпустила, отпрянула и стала лихорадочно расстегивать пуговицы платья, стянула с себя все, отбросила одежду в сторону и совершенно голая вытянулась на кровати. Армен оцепенел от неожиданности, увидев так близко то, что казалось ему столь далеким и недоступным. Он вдохнул сводящий с ума аромат женского тела и склонился над Сарой, но тут же почувствовал, что не в силах ответить на ее любовь: между ними невидимой тенью стоит смерть…
И внезапно его охватило такое острое чувство жалости и сострадания, что он бессильно опустился на кровать, у ног Сары. Жалок был он сам, жалкими были Сара, любовь, жизнь, смерть, всё на свете…
Армен смял лицо ладонями.
– Ну скорее… – нетерпеливо прошептала Сара, не открывая глаз.
Армен видел ее тяжелые груди, они вздымались, словно стремились достичь невидимых высот, а потом опускались, как бы падая на самое дно пропасти, и так без конца, вечно…
– Армен? – Сара вскочила как ужаленная и съежилась на кровати. – Ты не хочешь меня любить?.. Ты думаешь, что я – дрянь, если оставила своего ребенка в больнице, а сама развлекаюсь с первым попавшимся мужчиной? Да?.. – распалялась она, не спуская с него колючего, ненавидящего взгляда. – Ты ничего, совсем ничего не понимаешь!.. А я думала, что ты не такой, как другие!.. Армен, я боюсь смерти! – Она в ужасе закрыла лицо ладонями. – Спаси меня, Армен, я очень ее боюсь, очень!.. – Она снова кинулась ему на грудь, обвила руками и громко расплакалась.
– Нет, Сара, я так не думаю… – утешал ее Армен, удивляясь неожиданным переменам ее настроения. – Нет… я просто…
Он обнял ее, чувствуя, что она дрожит всем телом, точно пойманная птица. Эта дрожь немедленно передалась ему, переполнив его таким неистовым желанием, что оно горячим, яростным потоком смело на своем пути все плотины и преграды. Задыхаясь, он стал осыпать лицо Сары поцелуями, пить ее слезы. Та в ответ застонала и обмякла в его руках. И уже не было Армена, не было Сары, было только мощное, всеохватывающее дыхание чего-то далекого, и оно ширилось и разрасталось до тех пор, пока не взорвалось беззвучно и не погасло в неизъяснимом блаженстве…
4
В какой-то момент слух Армена уловил глухое и монотонное постукивание, доносившееся со двора. Он прислушался, но звуки смолкли, и снова установилась тишина. Наверное, корова потерлась о доски забора, постукивая цепью, решил он. Сара спокойно спала рядом, на ее лице застыла едва уловимая улыбка. Армен медленно перевернулся на спину, глубоко вздохнул и положил руки под голову. Внутри у него была пустота: ни волнений, ни чувств, ни мыслей и забот, и это его угнетало. Жизнь – нескончаемая череда летучих мгновений, оставляющих после себя одну пустоту, как это бывает после похорон. Вот чего он в действительности боялся все это время: пустоты. Вспомнил пережитую ночь, эту мешанину любви, страха, страсти, смерти. Все это словно служило пищей некоему огромному и невидимому существу, которое пожирало эту пищу, не насыщаясь. Стоит ему насытиться – все станет лишним и исчезнет. Нет, он вовсе не хочет быть чьей-то пищей. Надо уходить…
Он бесшумно встал. Нагруженный выпивкой и закуской стол тонул в ночном полумраке. На комоде по-прежнему старательно тикали старые часы. Он скользнул взглядом по лицу Миши, с неизменной печалью глядевшего с фотографии, но все это уже как бы отодвинулось куда-то далеко и не имело к нему отношения. Сара шевельнулась в постели, приняв такую позу, точно она стыдилась своей наготы. Армен осторожно накрыл ее одеялом: губы ее тронула легкая улыбка, но она не проснулась. Она, эта женщина, тоже для него чужая и незнакомая, как и этот ветхий домишко, как история этого больного двенадцатилетнего мальчика, как этот устойчивый приторно-чесночный запах. Он случайно ворвался в чужую жизнь, как влетает в открытое окно слепая ночная бабочка… Внезапно его охватило чувство уличенного в воровстве человека. Точно он совершил преступление, тяжкое преступление. "Я влип…" – прошептал он. И тут же вспомнил, почему и как он сюда попал; понял, что между ним и этим невесть откуда взявшимся городком уже возникла определенная живая связь. То, что произошло, это начало, обязательная церемония вступления…
Снаружи, где-то под самым окном, что-то внезапно прогремело, потом со стороны лестницы донеслись шорох и уже знакомое постукивание, точно кто-то на четвереньках поднимался по ступенькам. Армен напрягся. Немного погодя наружная дверь с грохотом открылась, и в дом ворвалось чье-то шумное дыхание. Сперва Армену показалось, что это то самое огромное и невидимое существо, пожирающее все на своем пути, но в следующий миг дом огласился хриплыми и грубыми ругательствами.
– Явился!.. – проснувшись и тревожно вскочив с постели, вскрикнула Сара, натягивая на себя платье и торопливо застегивая пуговицы.
– Кто это? – изумился Армен.
– Отец, – коротко бросила Сара. – Это чудовище, негодяй, подлец!.. – В одно мгновение ее красивое лицо исказилось так, что она стала похожа на свирепую столетнюю старуху. – Ты не обращай на него внимания и не вмешивайся… – Она чмокнула растерянного Армена в щеку, и ему вдруг стало неловко: вспомнил, что, входя во двор вслед за Сарой, именно он оставил калитку открытой…
– Ты… потаскуха!.. Уличная девка!..
Отбросив дверную занавеску, в комнату ворвался старик с увечными ногами, рябым одутловатым лицом и всклокоченной бородой. Вращая налитыми кровью глазами, он бросил взгляд в глубину комнаты, и Армен мгновенно узнал в нем того инвалида, которого они видели у автовокзала, под развалившейся стеной.
– Грязная шлюха, со всеми перебывала, теперь с чужаком снюхалась! – громыхал он пропитым голосом. – Упрятала невинного человека в тюрьму, больного ребенка, внука моего, скоро в землю зароешь, чтобы никто не мешал тебе гулять вовсю? – Фырча от ярости, он оперся на левый костыль и, высвободив правый, хотел ударить им Сару, но удар пришелся в косяк двери и он, не удержавшись на ногах после широкого замаха, рухнул на пол и ударился о приступок, при этом занавеска сорвалась и упала на него.
– Это я уличная девка? – гневно вскричала Сара. – Чего тебе от меня надо, скотина? Всю жизнь мне испоганил, мерзавец, и все тебе мало? – Она подбежала к упавшему отцу и стала неистово бить его ногами, выкрикивая что-то срывающимся голосом и свирепея все больше. – Я же тебе говорила, чтобы ты сюда не приходил!.. Не смей больше показываться мне на глаза!.. Ты для меня не существуешь! Ты для меня мертвец!..
Армен подбежал и встал между дочерью и упавшим отцом, пытаясь урезонить Сару, но она с неожиданной силой оттолкнула его в сторону. При этом его поразило сходство двух этих лиц, искаженных дикой злобой. Сара между тем не успокаивалась: она хотела во что бы то ни стало оттеснить Армена, чтобы ударить отца побольнее. Казалось, присутствие Армена придавало ей уверенности, и она, забыв обо всем, упивалась чувством мстительного гнева. Армен, ища точку опоры, на миг замешкался и глянул вниз, чтобы не наступить на лежащего инвалида. Этим немедленно воспользовалась Сара и снова набросилась на отца.
– Я тебя прикончу, как собаку, подлец! – Ей удалось еще раз ударить его босой ногой. – Не ты ли заставил меня выйти за того развратника! Отвечай, не ты ли сжил со свету мою бедную мать, не ты ли распорядился убить собственного сына, чтобы ему ничего не досталось из того, что ты наворовал и награбил? Забыл, как ты позорил его на каждом шагу и еще требовал, чтобы он клялся твоим гнусным именем? Так ему и на том свете от тебя покоя нет, мерзавец? Думаешь, не знаю, что ты ходишь на кладбище и плюешь на его могилу? И еще ты смеешь обзывать меня шлюхой!.. – Голос у нее сорвался, и она разрыдалась…
– Успокойся, Сара! – Армен попытался увести ее в комнату.
Он ничего не понял из этого потока слов, ему приоткрылась совершенно неизвестная и темная история, и Сара была частью этой истории… Армен хотел приласкать ее, но она выскользнула из его рук и, издав горестный вопль, кинулась к отцу, упала на колени, обхватила руками его грязную седую голову и стала горячо целовать…
Армен застыл как громом пораженный.
– Родной мой, – всхлипывая, говорила Сара, – родненький… – Больше она ничего не могла выговорить и только без конца гладила и целовала отца…
Армен не знал, что ему делать. Некоторое время он ошеломленно смотрел, как отец и дочь, обливаясь слезами, целуют и обнимают друг друга, потом, очнувшись, понял, что он здесь лишний. Подняв лежавший в углу рюкзак и не глядя на Сару, он прошел мимо, переступил через ноги старика и вышел в темный коридор. Увидел на двери старый ржавый замок и неслышно вышел. Во дворе на мгновение остановился: ему показалось, что откуда-то сверху, чуть ли не из глубины неба его окликнула Сара, но вокруг было тихо. Под забором, отделявшим огород, угадывалась смутная тень дремавшей коровы. Улица была безмолвна и пустынна. В истоптанном башмаке, где-то на пятке, вдруг острой болью дала о себе знать старая мозоль и тут же успокоилась.
Глава третья
1
Автовокзал уже полностью утопал в темноте, двери зала ожидания были закрыты. Площадь перед вокзалом терялась в густой тени, отбрасываемой разлапистыми деревьями леса, и в ее глубине погрузились в сон большие и малые строения. Все вокруг объяла ночная дремота, и только луна с высоты неусыпно сторожила земной покой.