Последний, непризовой, заезд подходил к концу. Наездники приближались к финишу. Впереди - дед Берды с бородой лопатой, Амман и маленький Кара; Амман по обыкновению что было сил нахлестывал своего каурого, но дед Берды оттирал его от бровки. Тщетно силился Амман обойти старика, тот упрямо сбивал его с пути. Разгневанный Амман заорал во все горло, но было поздно - красная рубашка маленького Кара мелькнула мимо столба финиша. Смысл этой уловки стал ясен, когда диктор объявил победителя:
- Караель колхоза "Луч", наездник Кара Бердыев, тренер Берды!
Кара повел Караеля мимо трибун, сзади, ухмыляясь в бороду, с перевальцем, шагал дед Берды. Зрители безмолвствовали. Маленький Кара жалобно взглянул на трибуны.
- Дедушкин внучек! - раздался звонкий голос.
Лицо Кара скривилось, он погрозил деду грязным кулаком и плача побежал к своему стану…
4
Торжественная, полная значения пауза. Откашлявшись в микрофон, диктор объявил последний забег на приз имени Советского Союза с участием лучших скакунов и рекордсменов республики: Мага колхоза "Бахар" и Рустама 21-го конезавода. "Третьим номером, - тоном ниже сообщил диктор, - пойдет Жаворонок колхоза "Заря"".
Недовольный гул покрыл последние слова. В этом заключительном, самом ответственном, заезде зрители привыкли видеть гордость республики, лучших питомцев колхозов и конезаводов. А кто поверит, что Жаворонок способен соперничать с Магом и Рустамом? Да и самый облик Жаворонка не говорил в его пользу - он казался обыкновенным и скучным. Лишь немногие знатоки с внезапной пристальностью стали вглядываться в небольшого конька с тонкими крепкими ногами, скромно-благородной посадкой головы, чуть приспущенным задом, сильной, гибкой спиной, угадывая в нем высокую чистоту крови.
Во всяком случае, было замечено, что столетний Дурды-Клыч перелез через ограду, обошел вокруг Жаворонка, присел, встал, снова присел, на корточках залез под самое брюхо коня, затем неторопливо поднялся. Но тщетно пытались окружающие прочесть что-либо в корявых морщинах старика. Доволен или недоволен Дурды-Клыч осмотром? "Скорей недоволен", - почему-то решил один из знатоков, и все поспешили с ним согласиться. Бросилась в глаза и необычайная тихость коня, которая могла быть и следствием школы, но, вернее всего, обличала вялость.
- Не выдержит!
- Жидковат!
- Куда ему против Мага!..
- Да против Рустама!..
- Да и против Рустама!..
Это редкое единодушие заядлых спорщиков растрогало их самих, они обстоятельно, со вкусом произносили приговор Жаворонку.
Восхищенный ропот прокатился по трибунам: на гнедом Маге выехал Гельды. Недаром говорили: с того дня, как один джигит вздумал обогнать другого, можно было насчитать не более трех коней, равных Магу. Он был чуть выше Жаворонка, но рядом с ним терялся рослый Рустам. Почти все зрители ставили на это лучшее творение Ага-Юсупа. Лишь немногие любители неожиданностей, памятуя об единственной ничьей Рустама с Магом, рискнули поставить на рослого красавца. И только один безумец, сорвав с головы роскошный, белый как снег тельпек, отчаянно крикнул:
- Ставлю на Жаворонка!
Это был старший Карлиев из колхоза "Заря". Все с завистью поглядели на красноглазого колхозника, первым успевшего принять вызов.
- Давно не нашивал я такого тельпека, - ухмылялся красноглазый.
Но тут любителям верной поживы пришлось призадуматься.
- Ставлю на Жаворонка против Рустама, - прошамкал столетний Дурды-Клыч. А Дурды-Клыч ни разу еще не проигрывал своего ветхого, свалявшегося тельпека.
- Идет! - послышался голос, и к Дурды-Клычу протиснулся дед Гусейн, бессменный посетитель скачек. - Ставлю на Рустама против Мага и Жаворонка! - И он содрал с головы свой красивый тельпек.
- Уймись, Гусейн, - попытался остановить его Дурды-Клыч. - Мой тельпек мне ровесник.
- Сказано - идет! - азартно прервал его дед Гусейн, розовый и потный от волнения.
- Такому объяснять что ослу Коран читать, - пробормотал Дурды-Клыч.
Дед Гусейн в знании коней не уступал Дурды-Клычу. Ему достаточно было беглого взгляда, чтобы оценить стать, нрав, достоинства коня, но при всем том он постоянно попадал впросак. Азарт сочетался в нем с поэтическим бескорыстием. Стоило коню приглянуться Гусейну лебединым выгибом шеи, мужественной рослостью или синеватым отливом глаз, как дед Гусейн разом забывал о своем опыте и очертя голову ставил на избранника своего сердца. Когда он увидел Рустама, сердце его загорелось острой нежностью. Высокий конь, буланой, отливающей перламутром масти шел грациозно изгибая ноги и ставил их так осмотрительно и деликатно, словно перебирал невидимые струны. Мгновенно прилепившись к нему сердцем, дед Гусейн уже не мог смотреть ни на скромного Жаворонка, ни на Мага, скупое совершенство которого не оставляло свободы поэтической грезе. И верно: Маг был прост и лаконичен по своему облику, как прост и лаконичен родственный ему в быстроте боевой снаряд…
Но вот косой росчерк флажка отметил старт. Словно спущенные с тугой тетивы, понеслись кони. Они почти не поднимали пыли - столь мгновенными и легкими были касания их копыт земли. Все шло как по писаному: впереди Маг, отставая на полкорпуса - Рустам, позади Жаворонок.
Круг за кругом все в том же порядке мчались всадники. На четвертом круге наездник 21-го завода прибег к хлысту и сравнялся с Магом. Просвет между ними и Жаворонком увеличился.
На шестом, предпоследнем, круге Маг начал обходить Рустама. Быть может, наездник 21-го завода, не соразмерив сил, слишком рано воспользовался хлыстом, быть может, такой темп и вообще был не под силу Рустаму, но темное тело Мага резко выдвинулось вперед и, наконец, совсем отлепилось от перламутрового соперника.
Дед Гусейн уже не смотрел на дорожку. Надвинув тельпек на глаза, он нетерпеливо спрашивал сидящего рядом мальчика:
- Мальчик, Рустам нагнал?
- Отстает, - говорил мальчик.
- Вай, вай, - вздыхал дед Гусейн и сильней прижимал тельпек к глазам. - Мальчик, я дам тебе рубль, только скажи, что Рустам нагнал…
- Нет, - еле слышно прошептал тот.
- Мальчик, - тихо и жалобно сказал дед Гусейн, - я подарю тебе мой халат, скажи, что Рустам…
- Сошел! - горестно воскликнул мальчик.
Тяжелый стон пронесся над трибунами, дед Гусейн тельпеком утирал бегущие из глаз слезы.
Но тут раздалось такое мощное "о-ох!", вырвавшееся из тысячи грудей, что дед Гусейн отнял тельпек от лица и взглянул на дорожку. Взглянул и обомлел; поджарый конек Жаворонок обошел непобедимого Мага!
Это было так невероятно, что дед Гусейн стал протирать глаза.
- Мальчик! - крикнул он. - Где мои глаза?
Но мальчик был далеко, его стриженая голова мелькала у нижних рядов трибун, куда уже бросились наиболее ярые зрители.
Чары правильно рассчитал силы. Пять кругов, не обращая внимания на соперников, вел он Жаворонка тем ходом, которым тот скакал на тренировке. Он берег силы для конца скачки. Ему было на руку, что Рустам с самого начала заставил Мага так потрудиться, и, когда Рустам сошел, а Маг порядком потратился, он вызвал Жаворонка на предельную скорость и на последнем повороте обошел Мага.
Толпа ревела. Ухватив себя за жидкую бороденку, столетний Дурды-Клыч бормотал:
- Если б покойный отец мог увидеть!..
Легкое тело Чары почти висело в воздухе.
- Вперед!.. Вперед!.. - твердил он спекшимися губами. Он знал невероятную силу Мага, знал, что Гельды не сдастся до последнего. Но знал он и то, что Жаворонок не уступит Магу.
Впереди метрах в двухстах маячил столб финиша. Чары обернулся: он не чувствовал позади себя провала пустоты, дающего уверенность в победе. Он увидел лицо Гельды в темном поту, сразу за крупом Жаворонка, и еще он успел заметить, что Гельды идет без хлыста. Как ни краток был этот миг, но он погубил Чары. То ли чуткий конь отозвался на ничтожное, но ощутимое на такой скорости смещение тяжести, вызванное поворотом Чары, то ли краткая утрата конем внимания всадника была тому виной, но ускорение исчезло. Этим и воспользовался Гельды. Когда до финиша оставалось едва сто метров, он рывком подался вперед и обошел Чары.
Рука Чары рванулась к хлысту и тут же отпрянула, словно обожженная: "Ради одной победы? Нет!.."
- Чалтырак! - крикнул Чары, и, вспомнив этот крик, Жаворонок последним неистовым усилием подался вперед и настиг Мага. Бок о бок прошли они финиш, и лишь большой опыт Гельды помог ему все же одержать победу. Может, рванувшись к шее коня, Гельды сообщил ему какой-то едва ощутимый толчок, и толчок этот принес ничтожный выигрыш - сказать трудно. Обе лошади одновременно прошли столб финиша, но голова Мага мелькнула из-за головы Жаворонка. Со стороны казалось, что Гельды в последний миг, словно резину, растянул своего коня…
Чары доскакал до поворота и вернулся к финишу. Там его поджидал Сарыев. Он протянул ему коробочку с орденами.
- Жаворонок?.. - хрипло, спекшимися губами прошептал Чары.
- Маг, - тихо сказал Сарыев.
- Я… я не возьму…
- Бери. Ты заслужил… - Сарыев горестно отвернулся.
К ним, хромая на обе ноги, подходил Ага-Юсуп. Сквозь редкую его бороду смуглела шея и грудь. Борода его была такой редкой, что казалась скорее тенью бороды. Странный, торжественный свет лучился из его единственного белесого глаза.
- Салам, Чары, - сказал Ага-Юсуп, протягивая руку. Заметив печаль на лице юноши, он перевел взгляд на Сарыева. - Скажи ему, пусть не будет грустным. До сего дня наездники видели только хвост Мага. Жаворонок - великий конь!
Сарыев махнул рукой.
- Нам нужна была победа, Ага-Юсуп, только победа. Тогда бы Поселков дал нам племенных коней…
- Вам можно доверить коней, Сары-джан.
- Спасибо, Ага-Юсуп. Но Поселков сказал: не возьмете приза - не видать вам коней.
Сарыев вдруг умолк и снял папаху. Все расступились: опираясь на длинный посох, в круг вступил древний Вепа Нурбердыев.
- Жаворонок, - произнес он тихо, но так, что все услышали. - Это имя хорошо ложится в песню.
Двигался бахши легко, но когда стоял, то казалось, он висит на своем посохе.
- Жаворонок? Это имя должен знать народ…
Ага-Юсуп тронул его за рукав и что-то зашептал ему. В ответ Вепа пошевелил бескровными губами.
- Передай Рахмету, что я одобряю тебя, - проговорил он вслух.
А на трибунах нетерпеливо шумели в ожидании решения судейской коллегии. Слышались отдельные выкрики:
- Ничья!..
- Жа-во-ро-нок!
Но эти голоса тонули в общем хоре:
- Ма-а-аг!..
А старший Карлиев, вздохнув, снял свой роскошный тельпек и протянул одноглазому. Тот сладостно помял его в руках и нахлобучил на свой буграстый затылок.
Многие зрители сошли с трибун и окружили коней. Новая знаменитость пользовалась предпочтительным вниманием. Если верно, что у каждого коня своя звезда, то звезда Мага дрогнула и чуть поблекла в сиянии молодой звездочки Жаворонка. А два героя дня, не подозревая о поднятой ими буре, дружелюбно тянулись друг к другу мордами…
В это время Ага-Юсуп в чем-то убеждал упрямо склонившего голову Рахмета Сеидова, башлыка.
- Вепа Нурбердыев сказал, что одобряет меня…
- Вепа - поэт. Не всем дано постигнуть высоту его мысли. А я простой башлык и думаю только о своем колхозе.
- Крыша над твоей головой не дает тебе видеть неба, Рахмет. Подумай о Родине.
- Это нужно для Родины?
- Да. И Вепа говорит: да! Я стар, а Чары молод. Но лепщику нужна глина, Рахмет, иначе его дар подобен кладу, зарытому в землю. У Чары должны быть кони.
- Пусть будет по-твоему. - И Рахмет с досадой отвернулся.
Ага-Юсуп вернулся к Сарыеву.
- Приз будет вашим, Сары-джан, и кони будут ваши, - сказал он спокойно и, повернувшись к трибунам, крикнул: - Гельды!
Гельды подошел, небольшой, коренастый, с лиловым от усталости лицом.
- Стыдно, Гельды, - громко произнес Ага-Юсуп, - ты срезал угол!
Чары вспыхнул, Ага-Юсуп возвращал ему утраченный приз. Но нет, он не помнил, чтоб Гельды зашел за бровку.
- Прости, Ага-Юсуп, - начал он было, - но…
- Умей молчать, когда говорят старшие, - сурово оборвал его старик.
Гельды жадно затянулся обсосанной папироской и переминулся на кривых ногах.
- Стыдно, Гельды, - почти с нежностью повторил Ага-Юсуп. - Ты взял две победы, два дорогих текинских ковра выиграл ты во славу "Бахара". Нельзя быть таким жадным, Гельды.
- Может быть, глаза мои не видят, Ага-Юсуп, - с почтительной печалью отозвался Гельды, - может, рука моя бессильна держать повод, может быть, мне пора на покой, Ага-Юсуп?
- Кто воспитал коней, сделавших тебя быстрей ветра, Гельды?
Огонек папиросы добежал до самых губ Гельды. Он выплюнул окурок и, подняв светлые, неожиданно чистые и прозрачные на его морщинистом темном лице глаза, сказал:
- Пусть будет по-твоему, Ага-Юсуп.
- Ловко разыграно, бисовы дети! - раздался громкий, веселый голос, и люди увидели Поселкова. Он подошел незаметно и слышал весь разговор. - А и хитер ты, Ага-Юсуп!..
- Благая ложь лучше худой правды, - спокойно произнес старик. - Сарыеву и Чары можно доверить любых коней.
- А я и сам вижу, - отозвался Поселков. - Мне разве приз важен? Будут вам, Сарыев, кони, а тебе, Гельды, - ковер…
- Ты приведи ко мне Жаворонка, - улыбаясь, сказал Ага-Юсуп и положил свою темную легкую руку на плечо Чары…
Бедный олимпиец
Отец сказал:
- Я тоже побегу.
Мать сказала:
- Ты в своем уме? Что за мальчишество?
- Телеграфист не моложе меня, - обидчиво сказал отец. - А ведь он бежит.
- Он вовсе не телеграфист, - сказала мать, - он адвокат. Кроме того, разве можно сравнивать?
- Вот и не сравнивай! - резко сказал отец. - А адвокаты не бренчат на гитарах и не поют томных романсов.
- Глупо, - сказала мать. - Что он тебе сделал?
- Мне? - как-то слишком выразительно произнес отец и пошел было на старт, но снова повернулся к матери. - Адвокат! Надо же! "Аблакатишко" - вот он кто!
- Ты просто ревнуешь. Это смешно.
- Ревную? К этому нэпманскому прихвостню? - И отец быстро пошел вперед.
Я понял, что дело заварилось круто: для трудяги отца не существовало более бранного слова, чем "нэпман".
Этот воскресный день привычно начался с вереницы пролеток, доставляющих со станции гостей. В саду долго и вкусно пахло лошадью - потным мылом и навозом. А потом, как и всегда, мы, дачные дети, неприкаянно слонялись среди пирующих взрослых людей. Все это уже стало привычным и не вызывало во мне прежнего чувства обиды, ревности, заброшенности и сумасшедшего желания отличиться, обратить на себя праздник, в котором мне не было места. Тем более что среди дня приехал отец, вернувшийся из долгой командировки. В эту пору он работал на строительстве Бобриковской электростанции. Обычно наша дачная семья, состоящая из деда, Верони и меня, не устраивала праздничного стола. Если приезжала на воскресенье мать, ее приглашали либо хозяева, либо кто из дачников. Но сейчас впервые мы оказались в полном составе, и в нашей комнате раздвинули стол, накрыли крахмальной скатертью и уставили бутылками.
Вскоре появились гости. Раздался гитарный перебор, и высокий, чуть седеющий адвокат, красавец в белом кителе, ладно и крепко облегавшем его широкий плоский корпус, запел:
Я помню вечер и ту аллею,
Где мы гуляли с тобой вдвое-ом!..
Да, постоянный гость Шуриковой матери украшал сегодня наш праздник. Не знаю, как это случилось - ведь он приехал в гости вовсе не к нам, а к матери Шурика вместе со своим постоянным спутником, молодым коренастым инженером, и вдруг оказался среди нас, и его замечательная смуглая гитара легла на мою кровать. Присутствие этого человека наполняло меня гордостью. Мне нравились его небольшая черная блестящая голова, разделенная стрелой пробора, и седые мысы висков, и маленькие, тоже с проседью, усики над большим ярким ртом, и его длинные музыкальные пальцы, и костлявые колени худых, стройных ног, и его романсы, и его успех у красивой матери Шурика.
И вот сейчас этот великолепный человек запросто обедает в нашем доме. Моя гордость усугублялась ощущением победы - я угадывал, что мы повергли в прах мать Шурика со всеми ее чарами: статью королевы, грудным голосом, золотой короной волос. Слабым утешением ей остался молодой коренастый инженер, не удостоившийся нашего приглашения. Лишь мать была мне впервые чем-то неприятна: она странно, громко дышала, и я вдруг заметил, что она похожа на мать Шурика. А потом кто-то затеял спортивные соревнования в саду, и наш гость, худой, высокий, с оленьими ногами, поспешил туда за новыми лаврами. К моему удивлению, смешанному с надеждой и страхом, отец тоже выразил желание вступить в борьбу.
Я очень любил отца, хотя мы мало бывали вместе. Можно сказать, что по его командировкам я изучал географию страны. Так вошли в мою жизнь Волхов, Шатура, Байкал, Новосибирск, Саратов. За каждым названием города, озера или реки возникала большая стройка, на которой работал отец. Позже, в пору первой пятилетки, отец расщедрился и подарил мне уже не название, а настоящий город, да какой - с дорогой через всю страну! Он вызвал нас с мамой на все лето в Иркутск, где строил гвоздильный завод.
Перед друзьями я хвастался своим отцом - его невероятной силой, отвагой, мужеством. В подтверждение своих слов я показывал им два солдатских "Георгия", полученных отцом в империалистическую войну. Один был с полосатой, чуть замусоленной ленточкой, от другого остался серебряный потемневший крестик, ленточка потерялась. Отца наградили сперва за штыковую атаку, когда он, вольноопределяющийся, заменил убитого командира, другой крест ему вручили за удачную разведку. Товарищи с почтением разглядывали крестики, остро завидуя, что у меня такой героический и могучий отец. Но те из них, кому потом довелось встретиться с моим отцом, завидовали меньше и, похоже, начинали подозревать меня в обмане. Отец был удручающе маленького роста, не карлик, конечно, но, несомненно, левофланговый в любой воинской части; будь он еще хоть чуточку ниже, его вообще не взяли бы в армию. Широкие и сильные плечи выручали отца, они озадачивали и позволяли ему не быть смешным. Но мне его рост отравлял существование. Такой коротенький человек никак не годился для героической легенды, помогавшей мне смиряться с постоянным отсутствием отца.
Я так волновался, что не мог толком следить за состязанием акуловских олимпийцев. Вначале был бег, и, конечно, первым коснулся финишной ленточки длинноногий адвокат. Отец, к общему удивлению, сумел прийти вторым, опередив Кольку Глушаева, молодого инженера, хозяина дачи и других грозных соперников. Я ликовал и не мог взять в толк, отчего у отца такое несчастное, горькое лицо. А потом началась борьба. Отец положил всех соперников, а адвокат проиграл своему приятелю - инженеру, поэтому в конце отец боролся с инженером, но ничего не мог с ним сделать, хотя знал приемы, а молодой грубо давил весом. И он едва не припечатал отца, спасшегося чудом, после чего схватку признали ничейной, а обоих финалистов - победителями. Рот отца оставался таким же горьким, и мать опять уговаривала его бросить "всю эту чепуху". А отец сказал:
- Ну нет он у меня попляшет!