После операции я ни разу не заплакала. Может, со мной что-то не так? Но однажды Филипп привел Катарину. Дочка выглядела бледной и взволнованной, но старательно делала вид, что все в порядке. Она хотела показать мне запись школьного концерта. Я согласилась только ради того, чтобы ее порадовать. Но когда юные солисты затянули первые ноты "Моста над беспокойными водами", в груди что-то надломилось.
Песня напомнила мне о боли, которая сопровождает человека всю жизнь, о святых существах, которые даруют утешение и собственную сияющую чистоту через музыку или (в редких случаях) посредством современной медицины. Я рыдала впервые с тех пор, как в последний раз разговаривала с Лидией по телефону.
В больнице время обретало иное значение. Когда речь шла о возвращении домой, был важен каждый день. Женщине, лежавшей в палате по соседству, операцию сделали тогда же, когда и мне, но выписывали ее раньше. Потому что она официально справлялась лучше. Я ей не завидовала. Мысль о том, чтобы вернуться домой с двумя дренажными бутылками и учиться самостоятельно за собой ухаживать, меня пока не радовала.
Лидия нередко помогала мне ходить по коридору со всеми капельницами и трубками. Иногда мы отваживались спуститься на лифте и выйти во внутренний двор. Там я жадно вдыхала свежий воздух. Слегка тронутый сигаретным дымом, он казался сырым и опьяняющим.
Дни были похожи один на другой: мрачная женщина из Восточной Европы приносила хлопья, я принимала лекарства, затем меня навещали хирурги, а медсестры измеряли температуру и давление. Удивительно, как быстро я привыкла. Наверное, в тюрьме происходит то же самое. Меня радовали вещи, на которые я прежде и внимания бы не обратила: чайный пакетик в синей упаковке, незнакомые консервированные фрукты…
С шипящими рукавами, массировавшими мои ноги, спать было невозможно. Но считать проведенные без сна часы тоже не имело смысла. Четыре утра ничем не отличались от четырех после полудня, за исключением отсутствия посетителей.
Из всех ночных звуков самым раздражающим был самозабвенный храп, доносившийся из коридора. Кто посмел забыться блаженным сном, пока я тут лежу и изучаю потолок?
На третью ночь я увлеклась программой, посвященной английской архитектуре. Ее передавали по крошечному телевизору, который был прикреплен к стене в правом углу палаты. Пока я любовалась королевской резиденцией в Бате, мой кишечник подал признаки жизни впервые с момента операции.
Я позвала сестру Мэй, которая помогла мне дойти до туалета. Обернутая дренажными трубками, я медленно двигалась по палате в сопровождении верной капельницы и сама себе напоминала столетнюю старуху. Вцепившись в блестящий стальной поручень, я опустилась на унитаз. Убедившись, что со мной все в порядке, Мэй закрыла дверь и сказала, что, если возникнут проблемы, я должна сразу ее вызвать. Я сидела, как на троне, а телеведущий продолжал рассказывать, что Бат стал невероятно модным в начале XVIII века, а добытый в окрестных холмах камень превратился в основу для архитектурных шедевров.
К сожалению, архитекторы XVIII века не уделяли особого внимания интимным потребностям организма – во всяком случае, ведущий не сказал об этом ни слова. Но в тот момент меня куда больше беспокоило, где Мэй. Из палаты не доносилось никаких звуков. Наверное, она ушла по делам. И оставила меня одну.
Мне стало страшно. Накатила волна дурноты. Ярко освещенная ванная закружилась, слова ведущего слились в ничего не значащий гул. Позвякивая дренажными бутылками и трубками, я сползла на пол, успев по дороге нажать тревожную кнопку.
Дверь тут же распахнулась. Надо мной склонились сразу несколько медсестер.
– Тащите сюда кресло! – приказал властный голос.
– У нее малокровие, – предположил кто-то. – Она такая бледная с тех пор, как ее привезли из операционной.
– И явно недосыпает.
Опять говорят обо мне в третьем лице. Спасибо, девочки.
– Но уровень кислорода в крови в норме, – возразила Мэй.
Меня прикатили обратно в палату и уложили в кровать. Дурнота отступила не сразу. Стоявший на тумбочке телефон запищал. Я была не в настроении совершать подвиги Геракла, поэтому просто смахнула трубку и рухнула на подушки.
Наконец в палату заглянула хирург, вырезавшая опухоль. Только что пришли результаты анализов тканей, которые взяли на обследование. Опухоль полностью удалена. Она оказалась больше, чем врачи предполагали. Если бы мы опоздали на полгода, болезнь распространилась бы по всему телу.
Напоминает строчки из какой-то песни… Слава богу, я не стала слушать терапевта, который советовал отложить скрининг груди! Я заставила доктора повторить эти чудесные новости еще три раза. Чтобы отпраздновать, мне позволили оставить на ночь подкладное судно. Какая роскошь!
На следующее утро медсестра все-таки отвела меня в туалет, и там уж я воздвигла памятник нерукотворный, достойный всех архитектурных шедевров Бата. За бледно-зеленый цвет "памятника" стоило благодарить предоперационное сканирование, во время которого меня накачали радиоактивным красителем. С трудом наклонившись, чтобы смыть свое творение, я мысленно попросила прощения у специалистов по охране окружающей среды, отвечавших за муниципальные очистные сооружения. Только радиоактивных какашек им не хватало!
После завтрака Мэй вытащила меня из кровати и помогла принять душ. Она призналась, что заметила страх в моих глазах, когда я вчера пошла в туалет, но сегодня я явно взяла себя в руки. Когда Мэй сказала, что ей нравится запах моего крема для рук, я сделала мысленную пометку прислать ей баночку, когда вернусь домой.
Такими же беспомощными, наверное, чувствовали себя раненые солдаты с дырками от пуль по всему телу. Неудивительно, что они влюблялись в медсестер. Я и сама в них почти влюбилась – по крайней мере, в компетентных. Хорошие медсестры – настоящие ангелы, добрые и сильные. Мне нравилось, с какой заботой они поднимают меня, чтобы поправить постель, или помогают передвигаться по палате на подкашивающихся ногах.
Но скоро мне придется обходиться без их помощи. Скоро, очень скоро.
13
Провокация
Не клянитесь, что никогда больше не заведете кошку
Вцепившись в руку Филиппа, я торжественно сползала по больничным ступеням, чтобы выйти в мир, полный режущих глаз красок. По-зимнему серые улицы и тротуары пульсировали свинцовыми оттенками. Красная реклама сияла так ярко, что я вынуждена была отвести взгляд. Может, за время, проведенное в больнице, мои чувства обострились. Или я просто забыла, какой яркой бывает жизнь за ее стенами.
Лидия с Катариной семенили следом с моими вещами и остатками букетов, словно подружки невесты.
Мне казалось, что я вышла из больницы слишком рано. Живот все еще был раздут, а из-под ребер с правой стороны торчала дренажная трубка, прикрепленная к бутылке. Я бы с радостью осталась в палате до тех пор, пока ее не снимут. Но медсестры ясно выразили свое мнение. Если я останусь в больнице, мне будут уделять куда меньше внимания. Есть и другие пациенты, за которыми нужно ухаживать.
Впрочем, шести суток в больнице мне хватило с лихвой, с учетом местной еды, постоянного шума и кошмарной картины на стене. Где-то там, над городом моя раковая опухоль уже смешивалась в облаках с другими частицами, чтобы пролиться дождем на головы ни о чем не подозревающих людей. Если задуматься, я получила новую грудь, сделанную из складки на животе, а другую мне уменьшили и подтянули. Так что где-то под всеми этими повязками и припухлостями пряталась новая женщина. Теоретически. Пока я чувствовала себя плохо скроенным лоскутным одеялом.
По дороге домой Филипп отказался от привычного итальянского стиля вождения и вел машину так, будто под капотом у него была спрятана бомба. Когда муж заехал на подъездную дорожку, я мысленно поприветствовала Ширли. Я соскучилась по своему дому. В прежней жизни я вряд ли заметила бы, что ведущая к дому тропинка слегка поднимается. Сейчас преодолеть этот подъем было все равно что взойти на Эверест. Тяжело дыша, я брела по дорожке, и каждый шаг сопровождался плеском жидкости в дренажной бутылке. Я чувствовала себя зданием, предназначенным под снос. Легкий удар по фундаменту – и я рухну.
Дома было хорошо, но непривычно. Родные накрыли стол к обеду, разложили тарелки, ножи, но забыли вилки. Раньше я побежала бы на кухню и принесла недостающие приборы раньше, чем кто-нибудь успел бы взяться за салфетку. Теперь мне оставалось только сидеть и ждать, когда окружающие заметят свой промах. Впрочем, они не спешили.
– Вилки… – протянула я постоперационным голосом.
Поскольку я много лет успевала исправить бытовые неурядицы раньше, чем кто-то что-то замечал, на меня уставились три пары ничего не понимающих глаз. Материнский синдром… Когда он проявляется в первый раз? Наверное, в момент рождения, когда женщина впервые видит своего ребенка и чувствует себя богиней. Дарить жизнь суть последний акт творения. Неудивительно, что первой богиней была мать-Земля. Она пробуждает жизнь и помогает нам расти. Женщины передали религию мужчинам, чтобы им было чем заняться. Наша преданность рожденным нами созданиям, нашим детям, не знает границ. Я слышала, как восьмидесятилетняя дама тревожилась о своем шестидесятилетнем сыне так, будто он еще не вылез из пеленок.
Впрочем, эта практика порочна во многих отношениях. С одной стороны, мать становится курицей-наседкой. С другой – домашние стремительно деградируют во всем, что касается бытовых забот. Как только до них дошло, что я не вскочу и не побегу на кухню за вилками, Лидия поспешила сама принести приборы.
Материнство нередко превращает женщин в мучениц. Я была уверена, что слишком свободолюбива для этого. И все же долгие годы семейной жизни сделали из меня подобие собственной матери, чрезмерно услужливой и крайне обидчивой. Господи, да у нас рядом с холодильником висят три моих фартука! На одном из них даже вышиты слова "Отчаянный муж".
Диктаторам маленького острова под названием "домашнее хозяйство" не дают почетных наград. Может, рак груди станет для нашей семьи началом новой, свободной и демократичной эпохи. Кто знает, вдруг я научусь отступать и больше думать о собственном здоровье? Это пойдет на пользу нам всем.
Я не могла долго сидеть за столом – под ребра словно вонзался нож. Кровать и всепрощающая мягкость пледа из овчины сулили скорое облегчение.
Скоро выяснилось, что для того, чтобы приноровиться к новому режиму, мне потребуется немало терпения. Я не могла наклониться, чтобы поднять полотенце с пола. Или нагнуться и убрать крошки и лепестки, скопившиеся под увядающими букетами. Пришла пора развивать в себе избирательную слепоту, ведь прочие домашние легко ограничивали поле зрения собственным носом.
По словам Грега, справиться с припухлостью живота мог легкий массаж. Поскольку я до сих пор не владела руками в полной мере, мне приходилось обращаться за помощью к близким. Понятное дело, волонтеров было немного. Удивительно, но первой вызвалась Лидия. Дважды в день она укладывала меня на кушетку, а потом втирала масло мне в живот. Готовность ухаживать за моими неприглядными шрамами и полная преданность дочери трогали до глубины души. Между мной и матерью никогда не было такой близости. Лидия готовила еду, приносила чай и взяла на себя почти все обязанности по дому.
Но стоило мне спросить ее о времени, проведенном на Шри-Ланке, она отводила взгляд. Рассказы Лидии были очень расплывчатыми. Она много медитировала, иногда по двенадцать часов в день.
– Как тебе удавалось столько времени сидеть неподвижно? – удивлялась я.
– Ну, иногда я вставала и медитировала на ходу.
Еще были прогулки с монахом, благословения и церемонии.
Я по-прежнему не понимала, чем это место так очаровало мою дочь. Чем больше я настаивала, тем меньше она хотела говорить. И все же я была так рада, что Лидия вернулась домой, что легко примирилась с ее молчанием.
Когда я спросила, что произошло между ней и Нэдом, она отвернулась и сказала, что они расстались. Так, еще одна запретная тема.
Решив, что деньги на обратный билет Лидии дал ее отец, Стив (других вариантов просто не было), я отправила ему открытку, полную благодарностей. Да, у нас было немало разногласий, но очень приятно знать, что он понимает важность семьи для человека.
Вскоре после этого мне приснился монах со Шри-Ланки, он сидел на моей кровати и добродушно смеялся. Лысая голова мягко поблескивала, бордовые одежды ниспадали плавными волнами – он выглядел таким дружелюбным, что вся моя враждебность куда-то испарилась. Я хотела поблагодарить монаха за церемонию в пещере, но, когда проснулась, его уже не было.
Второй гость из далекого мира за два месяца… Может, не за горами тот день, когда я начну в беспамятстве бродить по улицам и разговаривать сама с собой? Должно же быть объяснение этим снам. Мамино явление на оздоровительном курорте можно списать на острую кофеиновую недостаточность. А монаха – на похмелье после больничных лекарств.
Стив не ответил на открытку, впрочем, наши отношения этого и не предполагали.
Врачи запретили мне пылесосить, поднимать что-либо тяжелее одного килограмма, водить машину и наклоняться. Привыкнуть к такому режиму было непросто!
– Прекрати, тебе же нельзя! – воскликнула Лидия, когда я попыталась поднять с пола конверт. В ее голосе прорезались материнские интонации. Баланс сил сместился.
Больным не зря желают терпения. В первые дни после операции выздоровление шло полным ходом. Накануне я еще лежала пластом, опутанная проводами и трубками, а на следующий день уже могла доковылять до туалета. Но после выписки процесс замедлился. Иногда меня даже отбрасывало назад, например после ужина у Роба и Шантель. Я забыла надеть послеоперационный бандаж, который удерживал мой истерзанный живот. Нет, вечер прошел замечательно, а вот на следующий день меня скрутило. А однажды я несколько часов подряд смотрела с Катариной "Доктора Кто" и прижимала к животу бутылку с горячей водой. У меня совершенно вылетело из головы, что к нему не до конца вернулась чувствительность. В результате живот покраснел, а к утру вообще покрылся пузырями.
Правда, бывали дни, когда я чувствовала себя гораздо лучше. Помню один из них – я попросила Лидию остановиться у аптеки и купить восковые полоски для эпиляции. Как будто мне не хватало неприятных ощущений!
А потом приехала Мэри. Темные кудряшки с годами посветлели, а регулярные походы в салон красоты укротили их непослушный характер. Мэри всю жизнь прожила в городе, где мы родились, и внешне казалась достаточно консервативной, будучи при этом человеком очень широких взглядов. У них с мужем было трое детей, сестра по-прежнему работала замещающим учителем в начальной школе. Ее ученики становились полицейскими и грабителями, оперными певцами и фармацевтами. Мэри трудно было чем-то удивить.
Некоторые люди с годами сдают, причем не только в физическом плане. Разочарование и неудачи пропитывают их насквозь, отравляя сердце и душу. Но Мэри принадлежит к числу редких созданий, которые со временем только хорошеют, причем без каких-либо усилий с их стороны. Ее ореховые глаза, как и раньше, лучились добротой. После столкновения с раком груди она признала, что жизнь пусть и несовершенна, но от этого не менее прекрасна. Я видела, как Мэри радовалась солнечным бликам на воде и аромату гортензии. Она научилась жить.
В отличие от меня и нашего брата Джима, сестра всегда была тихоней. Можно подумать, что сдержанный человек в шумном семействе будет чувствовать себя неуютно, но вышло совсем наоборот. Когда Мэри спокойным голосом высказывала собственное взвешенное мнение, мы к нему непременно прислушивались. И прислушиваемся до сих пор.
Стоило ей меня обнять, как я снова почувствовала себя младшей сестрой. Теперь, когда старшая рядом, никто меня не обидит. От Мэри пахло домом.
Ее присутствие само по себе стало лекарством. Со стороны мы казались двумя великовозрастными матронами, неспешно листающими фотоальбомы и выпивающими бесчисленные чашки чая. Но на самом деле мы с ней снова стали маленькими девочками, которыми были всегда: Мэри – мудрой и тактичной, а я – той, кто вечно хотел заслужить ее одобрение.
Каждый день я гуляла по кварталу, стараясь пройти чуть дальше. Перед ступеньками мне всякий раз казалось, будто мои шрамы вопят тонким голосом: "Не-е-ет!" Однажды, завершая пятисотметровый марафон, я столкнулась с Патрицией, которая жила на одной с нами улице. Когда мы только переехали, она пришла нас поприветствовать и сразу сказала, что считает себя человеком не слишком общительным, поэтому приглашение на чай ей удовольствия не доставит. Уважая жизненную позицию Патриции, я старалась пересекаться с ней как можно реже. Но у судьбы специфическое чувство юмора: мы постоянно сталкивались – то в супермаркете, то на перекрестке перед светофором. Понимая, что нам никуда не деться от очередного неловкого разговора, я спросила Патрицию, как у нее дела. Не очень, ответила она. Женские проблемы.
Я надеялась, что она не будет вдаваться в подробности. К ногам подкрадывалась предательская дрожь. Когда Патриция поинтересовалась моим самочувствием, я не сразу нашлась что ответить. Если расскажу про мастэктомию, она, чего доброго, решит, что я задаюсь. Поэтому я ограничилась нейтральным "хорошо".
Патриция покосилась на Мэри:
– Хелен всегда выглядит замечательно, не так ли?
И поспешила дальше по своим делам.
Иногда Мэри казалось, что я устала от общения. Тогда она садилась на трамвай до города или же отправлялась на прогулку. Я волновалась, не скучно ли ей у нас, но сестра старательно заверяла меня, что беспокоиться не о чем. В последний день перед отъездом она вернулась с прогулки с загадочным блеском в глазах.
– Что случилось? – спросила я.
– Не думаю, что мне стоит говорить, – ответила Мэри, загадочно улыбаясь нам с Лидией.
Я сразу узнала это выражение лица! Точно так же сестра улыбалась, если знала, что я получу на Рождество.
– Да ладно, расскажи!
Лидия перестала греметь посудой в раковине и наклонила голову.
– Это секрет? – спросила она.
– Нет, – сказала Мэри. – Хотя да. Предполагалось. Ну ладно. Я рассказываю тебе только потому, что ты поклялась больше не заводить кошек.
– Конечно, я не собираюсь больше заводить кошек, – пожала плечами я.
– Тогда все в порядке, – наконец перешла к делу Мэри. – Я только что видела самого очаровательного сиамского котенка на свете! В зоомагазине на другом конце города!
Сестра была не из тех, кто легко загорается. Обычно ее непросто разозлить или действительно чем-то увлечь. Но если удается заинтересовать, значит, это того стоит. Сейчас глаза у нее просто сияли.
– А что ты делала в зоомагазине?
– Проходила мимо и увидела его. Ну, я так думаю, что это он. Он особенный!
Еще одно достоинство сестры – у нее глаз-алмаз. Вкус у Мэри исключительный. Как и чутье. Если она сочла котенка милым, значит, окружающие найдут его невероятно очаровательным.
Но я не спешила поддаваться ее энтузиазму. Я не собиралась заводить новую кошку. Более того, сиамцы меня никогда не привлекали. На них приятно смотреть, но это слишком уж самодовольная и требовательная порода.