Используя более сильную левую руку, я приподняла удочку и потрясла птичкой где-то в районе своих ног. Колокольчик жалобно звякнул, и Джона бросился за добычей. Котенок был невероятно быстрым. Я дернула удочку в противоположном направлении – и Джона в изящном прыжке поймал птичку прямо в воздухе. Чем быстрее я двигала игрушкой, тем быстрее становился котенок. Когда птичка подлетела на метр вверх, он подскочил за ней, извернувшись в воздухе, как балерина. Похожий на сжатую пружину, он каждый раз достигал цели.
Я утомилась уже через пару минут игры. Но не Джона. Он хотел, чтобы я продолжала забавлять его. Когда я отложила удочку, он схватил ее и снова сунул мне в руку. К счастью, в этот момент из школы пришла Катарина. Младшая дочь моментально поддалась чарам мурлыкающего озорника.
– Ой, мам! Он такой милый! – восхищенно воскликнула она. – Можно мне взять его ненадолго?
Да хоть насовсем забирай! Унося котенка из комнаты, Катарина пообещала полностью взять на себя кормежку маленького монстра и кошачий туалет.
Чтобы отпраздновать отъезд, Мэри приготовила королевский ужин: запеченные куриные ножки и пудинг по рецепту, который использовала еще наша бабушка. Запахи детства выманили меня из комнаты; я устроилась на зеленом диване и оттуда наблюдала, как сестра и дочь хлопочут на кухне. Стоя бок о бок, они работали в едином ритме: пока Мэри взбивала масло для пудинга, Лидия чистила овощи. Ужин должен был быть готов примерно через сорок минут, как раз когда Филипп вернется с работы.
Джона развлекался, бегая вверх-вниз по лестнице. Вероятно, решил отдохнуть после раздирания нового ковра, скачек по коридору, покорения штор в гостиной и ныряния в туалет.
Выкладывая масло для пудинга на блюдо с тушеными сливами, Мэри поинтересовалась, была ли Клео такой же активной. Я смутно помнила, как Клео вела себя в детстве. Возможно, теперь я просто была слабее физически, но Джона казался мне невыносимым. Совершенно невыносимым. В его возрасте Клео уже превратилась в спокойную и рассудительную кошечку. Я сомневалась, что смогу справиться с ним, когда останусь дома одна. Я уставала, даже наблюдая за неугомонным котенком! Если бы мы придумали, как подключить его к электросети, он обеспечил бы светом весь пригород. Пожалуй, если Филипп попросит вернуть Джону в магазин, я не слишком расстроюсь.
Лидия постелила на стол белую скатерть. Расставив тарелки, бокалы и приборы, она добавила вазу с цветами и зажгла свечу в моем любимом мексиканском подсвечнике – светло-зеленом керамическом горшочке, украшенном цветами.
– О, Лидия, – восхитилась я. – Выглядит бесподоб…
В этот момент на стол запрыгнул Джона: вилки и тарелки полетели в разные стороны, подсвечник опрокинулся и разбился, и только перевернутая цветочная ваза, расплескавшая все содержимое, помешала скатерти воспламениться.
В обычном, дооперационном состоянии я бы только посмеялась.
– Кто-нибудь может его угомонить? – завопила послеоперационная я.
Заметив мое недовольство, Лидия схватила хвостатого вандала и пересадила в кресло. Пока Мэри пыталась восстановить былую роскошь стола, Лидия удерживала отчаянно брыкавшегося котенка, пока тот наконец не затих. Закрыв глаза, дочка начала тихо напевать. Джона навострил уши, прислушался – и стал аккомпанировать ей громким мурчанием. Перенесенные в невидимый мир музыки, котенок и Лидия погружались в состояние абсолютного спокойствия…
Впрочем, это не помешало Джоне всего через несколько минут открыть глаза и ускакать в мой кабинет. Вскоре мы услышали, как маленькие лапки бодро топчутся по клавиатуре.
– Останови его! – крикнула я Катарине, которая спустилась вниз, привлеченная шумом.
Дочь кинулась в кабинет, но Джона уже выходил оттуда с весьма задумчивым выражением мордочки.
– Все в порядке! – крикнула Катарина. – Несколько кнопок заело, но я починю. А еще он опрокинул банку с резинками для волос. Я все подберу.
Джона подбежал ко мне, сдавленно мяукнул, и его стошнило резинкой прямо на ковер.
– О господи…
В этот момент котенок услышал, как кто-то спустил воду в туалете. Что может быть увлекательнее игры со стремительным потоком воды? Подобно маленькому гоночному болиду, он устремился в сторону ванной.
Когда кончик хвоста исчез за углом, я принялась подсчитывать убытки. Два фужера для шампанского и бокал для красного вина разбиты вдребезги. Мексиканский подсвечник обезглавлен. Ковер на лестнице весь в зацепках, так как кое-кто поточил об него когти. А еще мокрое пятно на том месте, где котенка стошнило. И заклинившая клавиатура.
Мечта о котенке стремительно превращалась в кошмар. На наш дом налетело хвостатое торнадо, которое несло с собой лишь хаос и разрушение.
Если Клео действительно имела отношение к его появлению в нашей жизни, то сделала это с единственной целью – подчеркнуть, каким идеальным питомцем и хранителем домашнего уюта была она сама.
Я едва сдерживала слезы. Лидия была против, Катарина плакала, Мэри выглядела виноватой, но выбора у нас не было.
Котенка придется вернуть.
Я с трудом встала с дивана и отправилась за переноской, и в этот момент в двери повернулся ключ. Филипп вошел в дом с видом голодного мужчины, который учуял запеченные куриные ножки после двенадцатичасового рабочего дня.
– Кто это тут у нас? – спросил он, глядя на Джону, выбежавшего ему навстречу.
– Большая ошибка, – ответила я. – Ты сможешь утром отвезти его обратно в зоомагазин?
Джона сел перед Филиппом, внимательно на него посмотрел, потом вытянул лапу и похлопал мужа по колену.
– А что с ним не так? – поинтересовался Филипп, когда Джона наклонил голову и вежливо мяукнул.
– Гиперактивный, нервный, разрушительный, неуправляемый, самовлюбленный…
– Самовлюбленный?
– Как модель на подиуме! Осознает свою красоту и использует ее, чтобы манипулировать людьми… Ты только посмотри на него!
Джона невинно разглядывал паука на потолке. Идеальный окрас и сапфировые глаза, сияющие на мордочке разбойника, никого не могли оставить равнодушным.
– А что думают девочки?
– Хотят оставить, но им-то легко говорить. Мы оглянуться не успеем, как они съедут!
– Ты, наверное, очень шустрый мальчик! – сказал Филипп, поднимая Джону. Котенок перевернулся на спину, так что большие задние лапы, сделавшие бы честь кенгуру, задрались к потолку. Филипп почесал Джону между ушей, а тот в ответ лизнул его руку. – И любвеобильный.
– Неугомонный, – буркнула я.
– Он же еще ребенок! – улыбнулся Филипп. – Посмотрим, что все скажут после ужина.
– С этим тоже не все просто. Ты же помнишь, как Клео любила поесть? Она на все была готова ради куска курицы. А этот вообще отказывается от еды.
Филипп отнес Джону в прачечную, где стояли две миски – одна с сухим кормом, другая с кошачьими консервами. Разбойник весь день игнорировал их содержимое. Муж поставил Джону перед мисками. Котенок понюхал рыбную массу, осторожно лизнул – и начал жадно поглощать.
Филипп предложил мне вернуться в кровать, пообещав разобраться с Пушистиком. Уже прозвища ему дает? Мой муж опасно сблизился с неуправляемым котенком. Но я слишком устала, чтобы его вразумлять, поэтому махнула рукой и пошла к себе. Через несколько минут Лидия принесла в спальню поднос с ужином.
В тумбочке осталось всего три таблетки снотворного. Я проглотила две и отключилась.
На рассвете нас с мужем разбудили глухой стук в дверь и звон колокольчиков, как будто кто-то в доме танцевал народный английский танец вокруг майского шеста. Филипп нехотя вылез из кровати; едва он взялся за ручку, дверь распахнулась, и в комнату ворвался Джона, крепко сжимавший в зубах удочку. В следующий миг он уже взбирался по покрывалу, чтобы вручить мне игрушку. Затем котенок отступил и выжидающе на меня посмотрел. Филипп улыбнулся и пошел на кухню – готовить чай с тостами.
Зарывшись в одеяло, Джона урчал, как маленький трактор, и терпеливо ждал, когда я начну с ним играть. Я была не в настроении, к тому же знала, что через пару часов котенка увезут обратно в магазин. Джона озадаченно посмотрел на меня, потом подошел и тронул за руку мягкой лапкой, предусмотрительно втянув когти. Как настоящий джентльмен, он делал мне предложение. Взять удочку и помахать в воздухе птичкой – разве это так сложно? Неужели у меня настолько противное настроение, что я расстрою малыша?
Вздохнув, я начала раскачивать удочку здоровой левой рукой; несчастная птичка и колокольчик заметались в воздухе. Джона завороженно следил за ними несколько секунд, потом подобрал лапы, приготовившись к прыжку. Рассчитывая траекторию жертвы, он слегка дрожал в предвкушении славной охоты.
Котенок не отрывал взгляда от птицы. Казалось, он переселился в ее тело и предчувствовал каждое движение. Потом с грацией Рудольфа Нуреева в его лучшие годы Джона взвился в воздух и вцепился в птичку зубами и передними лапами.
Начав играть, мы уже не могли остановиться. Каждый бросок Джоны сделал бы честь приме-балерине. Не было высот, перед которыми он бы отступил. Котенок прыгал все выше и выше, временами словно замирая в воздухе. Я, затаив дыхание, следила за движениями этого удивительного создания, шерстка которого переливалась всеми оттенками капучино. Джона был прекрасен. И полон жизни.
Кажется, я вновь стала жертвой кошачьего очарования.
– Все еще хочешь вернуть его в магазин? – со смехом спросил Филипп, когда вернулся с чаем и тостами с мармеладом.
Опустившись в любимое кресло, он с наслаждением захрустел поджаренным хлебом. Но мирно завтракающий хозяин в планы Джоны не входил. Зажав в зубах игрушечную птичку, котенок спрыгнул с кровати и положил удочку у ног Филиппа. Затем отступил на шаг и внимательно на него посмотрел.
– Ты же не хочешь огорчать Пушистика! – ехидно сказала я.
С притворным недовольством Филипп поднял удочку. Правда, он не собирался сдаваться так просто. До того как мы познакомились, Филипп был офицером в армии. Призвав на помощь опыт работы с новобранцами, он принялся крутить удочку в два раза быстрее, чем я. Джону это не смутило: он стал прыгать выше и метаться между креслом и кроватью, превратившись в маленькую пушистую молнию. Иногда котенку удавалось схватить птичку, иногда он не успевал.
– Эй, полегче! – попросила я.
Удочка в руке Филиппа замерла; муж с улыбкой смотрел на котенка, который тяжело дышал, но всем своим видом выражал готовность броситься в бой. Игра продолжилась. Филипп встал и начал крутить удочку вокруг себя. Джона гнался за птичкой, отставая на длину своих усов.
Передо мной снова был шумный и неукротимый Филипп, который так редко появлялся после того, как Роб стал жить с Шантель. Мужчина и кот составили на редкость удачный дуэт. Каждый раз, стоило Филиппу попытаться остановить игру и отложить удочку, Джона подхватывал ее и вкладывал мужу в руку.
– И все-таки кое-кому пора на работу, – вздохнул он в конце концов.
Филипп поднял Джону и плюхнул его на одеяло в районе моих коленей. Котенок издал странный звук – нечто среднее между фырканьем и чиханьем, очень похоже на "снитч". Мы быстро усвоили, что при помощи этого звука Джона выражает недовольство или отвращение. Ему не нравилось, что с ним больше не играют.
– Не расстраивайся, малыш, – сказала я. – Зато теперь ты можешь отдохнуть.
Джона посмотрел на меня так, что от его взгляда растаял бы айсберг. Тихонько мурча, он зашагал по одеялу, аккуратно обходя мой чувствительный живот и грудь. Казалось, котенок точно знал, где ему следует находиться: он устроился в ямке между шеей и плечом, положив голову на подушку, и вздохнул, как усталый путник, вернувшийся домой после тяжелого путешествия. Кто я такая, чтобы спорить?
* * *
Когда я услышала, как Мэри спускает по ступенькам чемодан, к горлу подступил комок. Хорошо, что она приехала, но жаль, что всего на неделю… Филипп должен был отвезти сестру в аэропорт. Пока он ставил сумку в багажник, я обняла Мэри и поблагодарила ее за все.
– Береги себя, – тихо сказала она. – И удачи с котенком.
15
Котенок на улице
Кошки благотворно влияют на отношения
Я постепенно приходила в себя, и Лидия начала вывозить меня за город. Под безжалостным синим небом простирались голые пастбища. Исхудавшие фермерские животные понуро брели по растрескавшейся земле, которая когда-то была покрыта живительной влагой. Подобное зрелище заставляло меня с тоской вспоминать об изумрудной траве и тучных коровах моего детства.
Куда бы мы ни отправились, Лидия открывала передо мной дверь и всегда держалась на шаг позади, словно я была особой королевской крови. Дочь вела себя настолько почтительно, что мне порой становилось неловко. Я никогда не хотела, чтобы дети так со мной обращались.
Тем не менее, когда она втирала масло мне в ноги, я не спешила жаловаться. Пока я выздоравливала, Лидия была удивительно добра и предупредительна: она готовила, стирала, убиралась и даже привела в порядок тапочки, на которые меня стошнило. Благодаря регулярному массажу живота отек сошел довольно быстро, и мне не пришлось возвращаться в больницу, чтобы откачать жидкость.
Джона действовал на нас обеих умиротворяюще. Когда мы гладили его, скользя пальцами по шелковистому меху, в голосе сами собой проступали мягкие, ласкающие нотки по отношению друг к другу. Мы с Лидией стали невероятно близки.
Хотя мы и не говорили напрямую о том, когда она вернется на Шри-Ланку – да и вернется ли вообще, – я продолжала отправлять ей ссылки на предупреждения для путешественников и новости о ходе гражданской войны. Лидия упорно молчала. Когда я спрашивала, читает ли она мои письма, дочь уходила от прямого ответа. Тогда я напоминала, насколько важна информация, которой я пытаюсь с ней поделиться, и с горечью замечала, что в моем голосе вновь прорезаются обвинительные интонации.
Мы обе старательно скрывали свое недовольство, а Лидия продолжала ходить по дому в одежде нейтральных тонов. Когда я спросила, не хочет ли она стать монахиней в одном из местных монастырей, дочь в резкой форме дала понять, что не собирается обсуждать эту тему.
Я изо всех сил пыталась смириться с тем, что Лидия уже взрослая и может поступать так, как считает нужным… Но страх, что она подвергнет себя опасности, заглушал голос разума.
"Люди могут медитировать в автобусе и на пляже… Да где угодно!" – твердила я при каждом удобном случае. – "И необязательно ехать на…" – Я даже не могла заставить себя произнести название этого места.
Попытки найти для дочери друзей среди местных буддистов не увенчались успехом. Бороды и сандалии ручной выделки явно были не в ее стиле. Пристально разглядывая стену у них над головами, она демонстрировала отсутствие интереса, граничащее с грубостью.
Однажды к нам в гости пришла ее старая школьная подруга Анжелика. Лидия пригласила девушку пообедать и посмотреть на котенка. В школе обе девочки входили в число лучших учениц, и обе были на год моложе большинства своих одноклассников.
Джона бросился навстречу гостье, моментально заинтересовавшись пряжками ее ботинок.
– Он просто очарователен! – воскликнула Анжелика, поднимая котенка и прижимая его к щеке.
Светлые пряди девушки делали ее похожей на Мэрилин Монро, а дизайнерский наряд резко контрастировал с монашеским стилем Лидии. Анжелика училась на врача и собиралась стать педиатром. Впереди у нее был долгий и нелегкий путь.
Цепляя вилками листья салата, девушки делились новостями. Парень Анжелики недавно устроился на работу в юридическую фирму, он явно был без ума от своей подруги. Девочки со смехом вспоминали одних учителей и уважительно качали головами, если речь заходила о других. Когда дочка рассказала о своих духовных стремлениях, Анжелика вытаращила глаза.
Поцеловав Лидию на прощание, она застучала каблуками в сторону двери, оставив после себя облако духов. Я понимала, что сейчас любое слово выйдет мне боком. Но не могла же я промолчать, пока вытираю посуду!
– Анжелика хорошо выглядит.
Лидия вытерла крошки со стола.
– Я тут подумала, – сказала она абсолютно спокойно, но за этим спокойствием чувствовалось опасное напряжение, – ты не могла бы связать мне шарф?
Я всегда радовалась, как ребенок, когда кто-то выказывал интерес к моему кошмарному рукоделию.
– С удовольствием! Какого цвета?
Лидия встряхнула тряпку над мусорным ведром, и крошки застучали по полу.
– Бордового, – ответила она.
Во взгляде дочери читалось открытое неповиновение. У меня дрогнуло сердце. Бордовый – цвет монашеских одеяний.
– По ночам в монастыре бывает холодно, – продолжила Лидия.
Я положила кухонное полотенце на стол. "Моя дочь – доктор" звучит совсем не так, как "моя дочь – монахиня".
Несмотря ни на что, было совершенно ясно: в ближайшее время Лидия вернется на Шри-Ланку, и мне придется с этим смириться. Из-за моей болезни мы стали ближе, чем когда-либо. Я буду страшно по ней скучать. Но Лидия была так добра и великодушна, что пришла пора и мне с пониманием и уважением отнестись к ее духовным исканиям. Она никогда не обещала остаться. И хотя все внутри начинало болеть от одной мысли о грядущей разлуке, теперь я могла с этим справиться.
Ведь хватило же у меня сил, чтобы встать голой перед зеркалом! Хотя я видела в нем свое прежнее тело, оно казалось невероятно чужим. Сердце отчаянно тосковало по несовершенному, по чудесному сочетанию клеток, в котором моя душа ютилась почти пятьдесят лет. Мое новое тело несло на себе шрамы настоящих сражений.
Шов на животе все еще выглядел грубым, отек так и не спал целиком. Хотя подтянутые груди смотрели вперед с девичьим задором, искусственная висела чуть ниже, чем ее напарница. Большую часть швов Грег, как и обещал, постарался скрыть, но сохранить нетронутым мой единственный сосок было не в его власти. Что касается искусственной груди, то вместо соска на меня смотрел, подобно огромному глазу, кружок бледной кожи.
Я старалась обращать на собственное незнакомое тело как можно меньше внимания. Когда Филипп по утрам приносил мне чай в постель, я натягивала одеяло чуть ли не до подбородка, чтобы скрыть грудь. Муж вел себя неизменно тактично и говорил, что я выгляжу даже лучше, чем раньше. Но будем откровенны – до моделей "Плейбоя" мне было далеко. Порой я хотела узнать, что он думает на самом деле. Но в глубине души боялась, что правда окажется не слишком приятной.
Большую часть времени я валилась с ног от усталости – и спала, спала, спала. Слишком много сил уходило на то, чтобы просто прожить день, так что задумываться о будущем мне было некогда. Теперь я чувствовала ценность каждого момента. Сколько времени я провела, любуясь пылинками, танцующими в потоке света, или маком, нарисованным на стене у нашей кровати! Мысленно заворачиваясь в цветочные лепестки, я наслаждалась ощущением живого, дышащего тела.
По сравнению с физическими изменениями, решение оставить в прошлом тридцать лет ведения газетной колонки казалось ничтожным пустяком. Без утренних дедлайнов по понедельникам я чувствовала себя удивительно свободной. Прежде я боялась, что мне будет не хватать общения с читателями, но многие из них остались на связи. Пока я лежала в больнице, электронный ящик переполнился. Некоторые женщины писали, что за столько лет ведения колонки я стала им настоящим другом. Кто-то даже предложил пожить у них во время восстановительного периода. Признаюсь, я не ожидала такой доброты от чужих людей.