Выпив и закусив, он почувствовал облегчение, будто все его мышцы и нервы, напряженные до тех пор,- расслабились, блаженно успокоились... "Что я буду делать в Старых Чумах? Как это что? То же., что и многие другие до меня. Буду наблюдать жизнь хакасов, тунгусов, бурят, описывать их историю, верования, легенды, напишу, как Серошевский монографию "Двенадцать лет в стране якутов"... Могу собирать камни и изучать горы, если там есть горы, или заинтересуюсь акклиматизацией животных, как Дыбовский... А могу увлечься бабочками и жучками, бегать с сачком по лугам, а в длинные зимние вечера - классифицировать й описывать. Не знаю. Займусь чем-нибудь таким. Во всяком случае, построю себе избу, а вернее, домик в польском стиле, крытый дранкой, крыльцо с колонками и балясинами, в этом домике я буду что-то там делать, а потом, в году этак 1940-м, напишут, что здесь жил и работал Бронислав Найдаровский* первый исследователь чего-то там в Сибири, несправедливо объявленный провокатором, да святится имя его, аминь..."
Он снова выпил, закусил икрой. Голова слегка закружилась - это оттого, что я натощак и много лет не пил, да и вообще голова у меня слабая... Чтобы сосредоточиться, он принялся считать сегодняшние расходы. Щукин ему заплатил шестьдесят два рубля шестьдесят копеек. От денег пани Стефании осталось шестьдесят пять рублей семьдесят пять копеек. Значит, у него должно быть в кошельке сто двадцать восемь рублей тридцать пять копеек. Он проверил. Все сходилось...
- Извольте соляночку рыбную...
Наконец он ее отведает... Солянку надо есть не торопясь, учил Алеша Миллионщик, сначала понюхай, втяни в себя аромат, пусть у тебя внутри все размякнет... Бронислав понюхал. В горячем, благоухающем паре было что-то от украинского борща, что-то от венгерской кухни, а рыбного - ничего. Бронислав принялся за еду, наслаждаясь нежным и дразнящим вкусом осетрины, сваренной с острыми приправами.
Потом официант принес шашлык, и как раз в это время появился Бояршинов. Весь красный, видно было, что они с унтером неплохо выпили и закусили. Он обвел взглядом зал, где уже прибавилось немного народу, но нигде не увидел ни серого пальто, ни сногсшибательного "борсалино". Бояршинов уселся напротив двери, не спуская с нее глаз, и, положив ногу на ногу, нервно покачивал ею. Бронислав выждал, пока дежурный по вокзалу не объявил:
- Скорый поезд прямого сообщения Владивосток - Москва подходит к первому перрону. Стоянка пятнадцать минут.
Бояршинов вскочил как ужаленный, и в тот же миг поднялся Бронислав, вытирая рот салфеткой. Подбежал официант и протянул счет на два рубля пятьдесят копеек. Бронислав дал ему трояк и поднял руку, чтобы Бояршинов его заметил...
Бояршинов, вне себя, кинулся к нему:
- Ты что вытворяешь? Я уж думал, ты сбежал!
- Я бы и сам доехал, если б знал дорогу.
- Ты, давай, не больно...- продолжение фразы заглушил грохот подъезжающего поезда.- Пошли.
Бронислав потянулся было за чемоданом, но его опередил носильщик. Он хотел сказать: "не надо, я сам", но тут же передумал: пусть! Похожу в баринах последний раз!
С десяток человек сошли, столько же сели. Бояршинов подошел к проводнику третьего класса:
- Служебное купе свободно?
- Свободно.
Они поднялись и прошли по коридору в конец вагона, у последнего купе Бояршинов показал носильщику:
- Сюда, на верхнюю полку.
Носильщик поставил чемодан, Бронислав дал ему рубль, и тот рассыпался в благодарностях.
- Ты чего рублями швыряешься? - буркнул Бояршинов.- Тебе еще самому пригодятся.
Он снял шинель, повесил. Бронислав в это время снимал бурку.
- Офицерская бурка. Ты где ее раздобыл? Бронислав рассказал.
- Ну и везет же тебе. Бурка ротмистра Абдулдурахманова, ну и ну! Вот что, я дам тебе за нее 45 рублей. Заработаешь.
- Не в деньгах дело...
Поезд тронулся. Они сели друг против друга, посмотрели в окно на отдалявшееся здание вокзала, затем Бояршинов повернулся к Брониславу:
- А в чем же?
Надо его или поставить на место, или приручить, подумал Бронислав.
- Я уже давно хотел вас спросить, господин вахмистр, неужели вам доставляет удовольствие непрерывно меня унижать?
- Что значит "унижать"?
- Своим тыканием. Все "ты" да "ты", будто я ваш холоп.
- Так ведь по уставу положено!
- Устав хорош для поддержания дисциплины в походе или на этапе, когда арестантов много, а мы с вами будем в дороге много дней вдвоем, разговариваем о разном, так неужели обязательно тыкать, напоминать, что вы барин, а я хам!
- Я совсем так не думал, просто по службе...
- А нельзя ли просто по-человечески? Мы же вот сидим друг против друга, беседуем, никто нас не видит и не слышит. Зла я на вас не держу, претензий к вам у меня тоже нет, что поделаешь, служба у вас такая, обязаны меня доставить как товар. Вы уже пожилой человек, воевали, где-то у вас, небось, жена, дети, меня так и подмывает говорить вам "Данило Петрович", с полным почтением. Ведь так, кажется, к вам обращались в канцелярии?
- М-м-да, так...
- Но если вы меня считаете преступником, выродком, ненавидите меня, думаете, что я мало настрадался и, будь ваша воля, вы бы меня еще в кандалах подержали, то ничего не поделаешь, тыкайте. Я буду отвечать как положено: "Слушаюсь, господин вахмистр", "никак нет, господин вахмистр" - вот и весь наш разговор.
Он достал трубку и кисет, закурил. Несколько минут длилось молчание.
- А вас как зовут?
- Бронислав. По отчеству - Эдвардович.
- Значит, так: когда мы одни, то "Бронислав Эдвардович". А на людях "ты".
- Договорились... Закуривайте, Данило Петрович. Донской табак, Асмолова.
- Давненько я такого не курил...
Он достал кусок папиросной бумаги, свернул цигарку, закурил.
- Хороший табак, хотя для меня слабоватый... Так вы и пообедать успели?
- Успел. Соляночку рыбную заказал.
- О, это вкусно.
- Дружок один сразу вспомнился. Алешка Миллионщик.
- Вправду миллионщик?
- Ну да, у него миллион или два было, от отца в наследство получил Волжское пароходство. Двадцать судов на него работало, а он бесшабашно жизнь прожигал. И вот однажды, гуляя где-то в ресторане, услышал разговор о девушках, приговоренных к сибирской ссылке, такие молоденькие, мол, жалко, неужели им никто не поможет? И тут он словно очнулся, прозрел. Сам мне рассказывал. Подумал, какой толк от всей моей жизни, что я тут делаю. Освобожу-ка я этих девчат... Снял номер в меблирашках прямо напротив тюрьмы, высмотрел главную надзирательницу, подошел к ней на улице, то да се, представился: студент такой-то. Ну встретились они разок-другой, потом он ее к себе привел, соблазнил, обещал жениться. Через нее проник в тюрьму, установил связь с девушками, все организовал и выкрал их. Ну, а когда все раскрылось, его приговорили к каторге с поражением в правах и конфискацией имущества... Мы с ним встретились в московской тюрьме и потом вместе шли по этапу. Двое нас было всего таких бедолаг, что ни передач, ни денег ни от кого не получали, мы всегда старались встать первыми в очередь к раздаче, чтобы успеть съесть свою порцию и обернуться еще раз. Уж очень плохо он голод переносил, Алешка, прямо бредил едой и с таким вкусом рассказывал, как он питался на воле, что у нас животы подводило. Его просят - перестань! - он продолжает. Били его даже, все равно не помогало. Вот он мне и про соляночку рыбную рассказывал, какая это вкуснота и как ее готовят. Пришлось отведать.
- Ну да, знаете, какие побеги бывают,- начал рассказывать Бояршинов.- В прошлом году на рудник на Ононе, где работали полтораста человек каторжан, приехал с проверкой капитан, при нем унтер и ординарец. Стал проверять, у охраны оружие, разоружил все двадцать солдат, передал оружие каторжанам и повел их к китайской границе, верст за пятьсот. Часть освобожденных, у кого срок подходил к концу, не захотели рисковать и остались на месте, кое-кто убежал в тайгу, остальные пошли к границе. Их ловил как раз ротмистр Абдулдурахманов и в одном из столкновений был убит. Много тогда погибло и наших, и беглых, но восьмерым все ж удалось дойти до Амура и переправиться на маньчжурский берег. Однако у нас договор с Китаем о выдаче беглых каторжников, вот их и выдали всех. Мы их повесили. За Абдулдурахманова.
- Чаю принести? - в дверях встал проводник.
- Принеси, в горле пересохло,- сказал Бояршинов.
- Кипяток принесите,- вмешался Бронислав-Чай и сахар у нас есть, мы сами заварим.
Он потянулся к чемодану, открыл его, достал сахар и чай. Проводник меж тем поставил на столик у окна чайник с кипятком, чайничек для заварки, стаканы и вышел. Бронислав продолжал рыться в чемодане, подавая Бояршинову хлеб, колбасу, вдруг ему попалась коробочка, подаренная аптекарем,- что это? Во всю длину коробки шла рекламная надпись: "Сердце, уж скорее ты лопнешь, чем я!" и фирменный знак "Олла".
- О, черт побери...
- Чего чертыхаешься, Бронислав Эдуардович?
- Я просил у аптекаря мазь от ран, а он мне сунул еще презервативы!
- И за это ты его к черту посылаешь? Умница старик, подумал, парень молодой, пойдет в тайге любовь крутить, или ребенка сделает, или сифилис подхватит, помогу-ка я бедолаге... Ты его от души благодарить доложен за такой полезный подарок!
Смущенный Бронислав, не отвечая, намазывал масло на хлеб.
- Попробуйте московскую или ветчину.
- Вкусная эта московская колбаса, в самой Москве лучше не найдешь. Я, когда бываю в Нерчинске, всегда ее покупаю. Поляк один, когда вышел на поселение, открыл здесь колбасную, теперь сын держит ее и процветает.- Он пожевал, подумал и после паузы сказал: - И все же что-то здесь не так.
- Вы о чем, Данило Петрович?
- Странно мне, что я вас в такую даль везу. Обычно у нас в Забайкалье - отбыл срок на каторге и в этом же уезде остаешься на поселении, ну, в крайнем случае, в соседнем, но всегда в этой же губернии. А вас гонят в Старые Чумы, это полторы тысячи верст по железке и на лошадях... Что-то за этим кроется.
- Верно, кроется.
- Что же?
- Добрый совет генерала Смирнова.
Бояршинов обиженно зашевелил рыжеватыми усами - ему не нравились неуместные шутки во время серьезного разговора.
- Я спрашиваю, потому что знать хочу, а вы тут острите насчет генерала.
- Никакая это не острота, так и было, истинный крест. После объявления приговора председатель военного суда, генерал Смирнов, я запомнил фамилию, такая же как у владельца водочного завода, поставщика его величества, встал из-за стола, подошел ко мне и заговорил. Годы каторги, сказал, пролетят, заметить не успеете, а когда вас привезут на поселение, бегите. Только не в Польшу, тут мы вас поймаем, а в Китай. Не то в шутку советовал, не то всерьез. Хороший был человек, вспомнил я как-то его совет этак года полтора назад в Акатуе, да возьми и расскажи товарищам, а среди нас оказался паршивец один, донес на меня. Из Акатуя пошла бумага в управление, а там подумали: "Ведь в самом деле. До Польши отсюда 8000 верст, а до Китая 500"... И написали: "По окончании срока каторги отправить на поселение в Енисейскую губернию".
- Вот теперь понятно,- сказал Бояршинов и расстегнул китель, вспотев после двух стаканов чая.- А дело у вас какое? За что вас судили?
- За участие в покушении на жизнь его императорского величества.
- За участие в покушении...- повторил жандарм медленно, еще не до конца осознав сказанное Брониславом. Потом вдруг побагровел и заорал: - Да это же тягчайшее преступление! Хуже, подлее и придумать невозможно! Покушаться на самого государя императора... За это виселица полагается, другого приговора быть не может, только виселица!
Он застегнулся. Когда произносили слово "государь", он всегда безотчетно вытягивался по стойке "смирно", застегивался на все пуговицы. Его простое лицо солдата, немолодое, жандармское, усатое, скуластое и курносое, пылало от возмущения, но в глазах был страх, смешанный с уважением. Вот он сидел тут с вечным поселенцем, ел московскую колбасу и думать не думал, что перед ним убийца! Несостоявшийся убийца его императорского величества!
- И за это вам дали всего четыре года каторги и вечное поселение в Сибири? Ну и ну, повезло вам, или, может, у вас большие деньги были, знакомства...
- Повезло. Меня судил военный суд в таком составе: генерал от артиллерии Смирнов, председатель, полковник-кавалерист и полковник-пехотинец, один капитан и один поручик. Все из разных гарнизонов Варшавского военного округа, не подобранные специально, а назначенные как попало. Поэтому они расследовали дело добросовестно. Полиция слишком много знала заранее, и слишком много у нее было свидетелей. Это смахивало на провокацию. Вы же знаете, как оно бывает.
- Ясно, я ничего не говорю.
- Но я признал, что действительно имел такое намерение, и прокурор потребовал смертной казни. В подобных случаях, сказал он, за неосуществленное намерение надо наказывать как за осуществленное. Суду это показалось жестоким. Тем более что мне было всего 22 года, а выглядел я еще моложе. Поэтому суд, взвесив все обстоятельства, вынес такой приговор.
- Подумать только, генерал, полковники, и все же...- Бояршинов покачал головой.- Не иначе, ваш святой внушил военному суду сострадание.
Бояршинов все же не мог успокоиться. В его голове жандармского вахмистра никак не укладывалось, что государь, помазанник божий, мог погибнуть как простой смертный.
- Вы признались в намерении, говорите, но в каком намерении?
- Ну, совершить покушение.
- Но как это вы августейшее лицо, государя нашего, как вы собирались...
Он был не в силах произнести "как вы собирались его убить" и только провел рукой по шее.
- Ах, вы об этом... Что ж, я мог бы рассказать. Времени прошло много, дело позабылось. Но вам не скажу.
- Это почему же?
- Потому, что вы жандарм. Не подумайте, я не хочу вас обидеть, просто напоминаю. Вы на службе, Данило Петрович. Вернетесь, и у вас могут спросить, что я говорил. Вы ведь расскажете, не так ли?
- Расскажу.
- А они запишут. А то, что записано, остается жить, причем часто в искаженном виде - что-то туда прибавили, чего-то недопоняли, что-то показалось. Начнут выяснять, допрашивать, к чему мне это? Поймите, мне теперь нечего скрывать, но осторожность никогда не помешает.
- Само собой, береженого бог бережет.
- То-то и оно... Чайку не выпьете еще стаканчик?
- Нет, хватит... Уже поздно, спать пора.
У него явно пропало желание разговаривать.
Они легли. Бояршинов на нижней полке, Бронислав на верхней. Он снял обувь, пиджак, расстелил бурку, закутался в нее, сразу стало тепло и уютно, прекрасная бурка, прикрывает лошадь вместе с ездоком, кстати сказать, я бы неплохо выглядел верхом на лошади. Вот лучшее, что я сумел сделать к свой первый день на воле, купил бурку и попутно довольно выгодно продал свою шикарную, но совершенно непригодную в тайге варшавскую одежду... Да еще и рубашку получил, милый сердцу подарок, я тебя не забуду, девушка, твои руки, которые ты так доверчиво вложила в мои черные, мозолистые ладони каторжника, вышили для меня чудесную нарядную рубашку, которую я, вероятно, так никогда и не надену. Для кого ее надевать? Для нескольких хакасов или киргизов, когда я пойду к ним в юрту в воскресенье пить кумыс? Я даже не знаю, какое там население, в этих Старых Чумах... Поезд мчится и мчится вперед, в бескрайние дали, версты, как искры, летят назад, а колеса стучат, повторяя: земля наша огромна, огромна... земля наша огромна, огромна... Но на всей этой земле мне предоставлен только глухой тупик, место назначения до конца дней. Встречу ли я там хоть одну родственную душу?
Они ехали ночь, день и еще ночь. На исходе второй ночи Бояршинов разбудил Бронислава: поднимайтесь, выходим... Они сошли в предрассветных сумерках на небольшой станции и сразу ощутили пронизывающий холод апрельского леса в то время суток, когда внизу еще ночь, а наверху занимается день. Силуэты больших деревьев над крышей станции казались на фоне светлеющего неба одновременно и незнакомыми, и привычными. Кругом стояла ничем не нарушаемая тишина.
Лошадей не было. "Я дважды предупредил, что поезд приходит в три сорок пять",- рассвирепел Бояршинов и пошел к начальнику станции - звонить приставу, который должен был прислать лошадей. Свой саквояж он оставил Брониславу.
Бронислав, голодный, втянул в себя воздух, услышал запах жареного масла, подхватил чемодан с саквояжем и направился к буфету.
- Вы мне не дадите отведать того, что так вкусно пахнет?
- Извольте,- ответил буфетчик, поднял крышку котла и достал оттуда пышущий паром коричневый шарик.
- Что это такое?
- Филипповские пирожки, сударь.
Бронислав откусил. Пирожок был горячий, пышный, как пончик, начиненный мясом и на редкость вкусный.
- Объедение... Заверните мне дюжину, пожалуйста.
Пока буфетчик складывал пирожки в пакет, Бронислав спросил:
- Ну и как идет торговля? Ничего?
- Сами видите... Я поднимаюсь каждый день до рассвета, жарю пирожки, а потом с поезда сходит один пассажир, как сегодня. Иногда двое, но бывает, что и никто. Полный застой. Надо возвращаться в город. Я был официантом в "Астории", в Иркутске, женился, получил приданое, а тут как раз сдавался в аренду этот буфет. Знакомые говорили, бери, такая удача, железная дорога - будущее страны... Вот вам и будущее.
- Не расстраивайтесь. Новое всегда прививается медленно. Через год-два здесь будет очень оживленно... Присмотрите, пожалуйста, за вещами, я пройдусь немного.
Буфетчик кивнул... Бронислав вышел на улицу, держа в руках пакет, остановился, глядя на туманные очертания привокзального поселка, рассеянно достал пирожок, начал есть и вдруг услышал какой-то жалобный не то вздох, не то стон.
В нескольких шагах от него стоял черно-пегий щенок; задрав нос, он с вожделением вдыхал запах свежего теста и дрожал от нетерпения.
- Ты голоден? Держи.
Он отломил кусочек и протянул щенку. Тот, видя движение руки, отскочил, но рука оставалась неподвижной, и в ней было мясо. Щенок медленно, шаг за шагом, приблизился, схватил еду и вмиг проглотил, зажмурившись при этом в ожидании удара. Но не убежал.
- Ну и глотаешь же ты, на тебе еще, а потом брысь отсюда.
Щенок проглотил второй кусочек так же молниеносно, как первый, и не двинулся с места. Видно было, что он очень голоден.
Бронислав достал из сумки третий пирожок. Повторилось то же самое - сверкнули зубы, раздался хруст, и пирожка как не бывало.