- Я был в Корее, - сказал сержант, увидев, как один из трупов развалился на части при перегрузке, - и могу понять, когда люди стреляют друг в друга, но это… - Он покачал головой. - Господи.
Вокруг ходили офицеры, но никто не обращал внимания на Ливайна и Дугласа. Действия выполнялись механически и эффективно, но присутствовало в этом процессе и некое неформальное начало: почти все были без головных уборов, майор или полковник мог запросто остановиться и перекинуться парой слов с санитаром.
- Как в бою, - сказал сержант. - Никаких формальностей. Да и кому они, к черту, нужны.
Ливайн и Дуглас пробыли у причала до половины шестого и поехали обратно.
- Здесь где-нибудь есть душ? - спросил Ливайн. - Или нет?
Дуглас ухмыльнулся.
- Один мой кореш вчера мылся в женском клубе, - сказал он, - Ближе вряд ли что-нибудь найдешь.
Когда они вернулись к грузовикам, Ливайн заглянул к Пикнику.
- Иди прогуляйся, - сказал Ливайн. - Если где-нибудь найдешь душ, сообщи мне.
- Черт, а ты прав, - сказал Пикник. - Как-никак июль месяц.
Ливайн занял его место у РЛС-10 и какое-то время слушал эфир; там ничего особенного не происходило. Через полчаса Пикник вернулся.
- Ну и дела, - сообщил он, - Риццо самолично слушает эфир. Хочет остаться в армии. Можно не горбатиться. Так что, если хочешь, иди в душ. Пройдешь примерно квартал, и за церковью будет общага. Ты ее сразу увидишь, там у входа полно народу.
- Спасибо, - сказал Ливайн. - Я скоро. Потом сходим выпить пива.
Он достал из вещмешка смену белья и чистую робу, взял бритвенный прибор и вышел в теплую плотную мглу. Вертолеты по-прежнему приземлялись и взлетали, сверкая носовыми и хвостовыми огнями, похожие на космические аппараты в фантастическом фильме. Ливайн нашел общежитие, отыскал там душ, помылся, побрился и переоделся. Вернувшись, он застал Пикника за чтением "Болотной девки". Они отправились прогуляться и нашли еще один бар, более шумный, где по случаю пятницы толпился народ. Там они заметили Бакстера, который пудрил мозги какой-то девушке, чей парень был уже слишком пьян, чтобы полезть в драку.
- Бог ты мой, - сказал Ливайн.
Пикник посмотрел на него.
- Не хочу нудеть, как Риццо, - сказал он, - но все-таки что с тобой, Натан? Где тот прежний сержант Билко, которого мы знали и любили? Неужели тебя допекла тоска по прошлому? Или у тебя очередной интеллектуальный кризис?
Ливайн пожал плечами.
- Да нет, пожалуй, все дело в моем животе, - ответил он. - Я столько времени холил и лелеял свое пузо, а теперь насмотрелся на трупы, и меня с души воротит.
- Должно быть, паршиво? - предположил Пикник.
- Да, - согласился Ливайн. - Давай поговорим о чем-нибудь другом.
Они сели за столик и принялись глазеть на студентов, стараясь воспринимать их веселье как нечто необычное и чуждое. Блондинка, которая утром назвала себя Ромашкой, подошла к ним и сказала:
- Угадай цитату.
- Я знаю игру получше, - сказал Ливайн.
- Ха-ха, - хохотнула блондинка и подсела к ним. - Мой парень заболел, - объяснила она, - и пошел домой.
- Туда ему и дорога, - сказал Пикник.
- Уработались? - спросила Ромашка, лучезарно улыбаясь.
Ливайн откинулся на спинку стула и беззаботно положил руку ей на плечо.
- Я работаю, только когда игра стоит свеч, - сказал Ливайн, глядя на нее, и какое-то время они пытались пересмотреть друг друга, и наконец он, торжествующе улыбнувшись, добавил: - Или когда до чего-то рукой подать.
Девушка вздернула брови.
- Наверное, ты и тогда не особенно надрываешься, - сказала она.
- Ты свободна завтра вечером? - спросил Ливайн. - Тогда и выясним.
Какой-то юнец в вельветовом пиджаке, пошатываясь, подошел к ним и обвил рукой шею девушки, опрокинув по дороге пиво Пикника.
- Боже мой, - воскликнула девушка. - Ты вернулся?
Пикник печально посмотрел на свою промокшую робу.
- Отличный повод для драки, - сказал он. - Начнем, Натан?
Бакстер все слышал.
- Давай, - сказал он. - Бей первым, Бенни.
Он замахнулся, ни в кого конкретно не целясь, и случайно задел Пикника по голове, так что тот слетел со стула.
- Боже мой, - сказал Ливайн, глядя вниз. - Как ты там, Бенни?
Пикник молчал.
Ливайн пожал плечами.
- Пошли, Бакстер, отнесем его. Извини, Ромашечка.
Они подхватили Пикника и потащили к грузовику.
На следующее утро Ливайн проснулся в семь. Побродил по кампусу в поисках кофе и после завтрака принял одно из тех возникающих под влиянием момента решений, о которых потом бывает смешно даже подумать.
- Эй, Риццо, - сказал он, тряся спящего сержанта. - Если меня кто будет искать, генерал или министр обороны, скажи, что я занят. Ладно?
Риццо что-то пробормотал в ответ, скорее всего какое-то похабное ругательство, и снова уснул.
На попутном джипе Ливайн доехал до пристани и какое-то время слонялся там, наблюдая, как солдаты сгружают трупы. Когда один из буксиров был почти полностью разгружен, Ливайн неспешно прошел к причалу и перебрался на судно. Никто, похоже, не обратил на него внимания. На борту было человек пять солдат и столько же гражданских спасателей, которые молча курили, глядя на мутный поток внизу. Миновав понтонный мост, который саперы уже почти закончили, буксир медленно поплыл дальше, расталкивая плавающие на поверхности обломки и лавируя между поваленными деревьями. Вскоре их суденышко добралось до места, где был Креол, пропыхтело мимо торчащих из воды верхних этажей здания суда и направилось в сторону окрестных ферм, где еще не побывали спасатели.
Изредка в небе слышался стрекот вертолетов. Взошло солнце, слабо просвечивая сквозь сплошную облачность и нагревая неподвижный, насыщенный миазмами воздух над водой.
Именно это в основном и запомнилось Ливайну: странное атмосферное явление - серое солнце над серой водой, необычная тяжесть воздуха и запах. Десять часов они кружили по разлившейся реке, разыскивая мертвецов. Одного сняли с ограды из колючей проволоки. Он болтался там, как дурацкая пародия на воздушный шар, и когда они дотронулись до него, труп с треском лопнул, с шипением выпустил газы и скукожился. Они снимали трупы с крыш, с ветвей деревьев, вылавливали среди плавающих обломков домов. Ливайн, как и остальные, работал молча, ощущая горячее солнце на лице и шее, вдыхая вонючие болотные испарения, смешанные с трупным запахом. Происходящее не вызывало в нем протеста; он не то чтобы не хотел или не мог думать об этом, просто где-то в глубине души осознавал, что сейчас не стоит пытаться осмыслить то, чем он занимается. Просто подбирает трупы, и больше ничего. Когда около шести буксир вернулся к пристани, Ливайн сошел на берег так же беззаботно, как утром прыгнул на борт. До стоянки он ехал на попутке, сидя в кузове, чувствуя себя грязным и усталым, ощущая тошноту от собственного запаха. В фургоне он взял чистую одежду, не обращая внимания на Пикника, который уже дочитывал "Болотную девку", и хотел что-то сказать, но осекся. Ливайн пошел в общежитие и там долго стоял под душем, представляя летний или весенний дождь и вспоминая все случаи, когда попадал под ливень. Когда, надев чистую форму, он вышел из общежития, было уже темно.
В фургоне он выудил из вещмешка синюю бейсболку и надел ее.
- Уходишь при полном параде, - сказал Пикник. - Куда это?
- На свидание, - сказал Ливайн.
- Здорово, - сказал Пикник. - Приятно видеть, что молодежь общается. Это радует.
Ливайн серьезно посмотрел на приятеля.
- Нет, - сказал он. - Нет, наверное, лучше назвать это "порывом души".
Он заглянул в фургон Риццо и стащил у спящего сержанта пачку сигарет и сигару "Де Нобили". Когда Ливайн повернулся, чтобы уйти, Риццо открыл один глаз.
- А, наш старый верный друг Натан, - сказал сержант.
- Спи, Риццо, - сказал Ливайн. Засунув руки в карманы и насвистывая, он зашагал в сторону бара, где был накануне. Звезд на небе не было, в воздухе пахло дождем. Ливайн прошел мимо сосен, которые в свете фонарей отбрасывали огромные уродливые тени. Прислушиваясь к девичьим голосам и урчанию машин, он думал о том, какого черта он здесь делает; думал, что лучше было бы вернуться в Таракань, и в то же время прекрасно понимал, что, вернувшись в Таракань, он начнет думать, какого черта он делает там, и, возможно, будет думать о том же повсюду, где бы ни оказался. Он вдруг на мгновение представил нелепую картину, вообразив себя, Толстозадого Ливайна, Вечным Жидом, обсуждающим будними вечерами в странных безымянных городках с другими Вечными Жидами насущные проблемы подлинности, но не подлинности собственного бытия, а подлинности данного места и вообще правомерности и необходимости пребывания в каком бы то ни было месте. Наконец он дошел до бара, заглянул внутрь и увидел поджидавшую его Ромашку.
- Я раздобыла машину, - улыбнулась она. Ливайн сразу уловил в ее голосе легкий южный акцент.
- Эй, - сказал он, - что вы тут пьете?
- "Том Коллинз", - ответила Ромашка. Ливайн заказал виски. Ее лицо стало серьезным.
- Там очень страшно? - спросила она.
- Жутковато, - сказал Ливайн.
Она снова радостно улыбнулась.
- По крайней мере колледж совсем не пострадал.
- Зато Креол пострадал, - сказал Ливайн.
- Ну да, Креол, - сказала она.
Ливайн посмотрел на нее.
- По-твоему, пусть лучше они, чем колледж? - спросил он.
- Конечно, - усмехнулась она.
Ливайн побарабанил пальцами по столу.
- Скажи "валяться", - попросил он,
- Ва-аляца, - произнесла она.
- Ясно, - сказал Ливайн.
Они выпили и еще какое-то время говорили о студенческой жизни, а потом Ливайн пожелал посмотреть на окрестности в беззвездную ночь. Они вышли из бара и поехали в сторону залива сквозь ночной мрак. Ромашка сидела, прижавшись к Ливайну, и с нетерпеливым возбуждением гладила его. Он вел машину молча, пока она не показала ему на грунтовую дорогу, ведущую к болотам.
- Сюда, - прошептала она, - там есть хижина.
- А я уж было начал удивляться, - сказал он.
Вокруг распевали лягушки, на всевозможные лады восхваляя некие двусмысленные принципы. Вдоль дороги теснились замшелые мангровые деревья. Проехав еще около мили, Ливайн и Ромашка добрались до полуразрушенного строения, невесть откуда взявшегося в этих дебрях. Как ни странно, в хижине нашелся матрац.
- Не Бог весть что, - сказала Ромашка, прерывисто дыша, - но все-таки дом.
Она дрожала в темноте, прижимаясь к Ливайну. Он достал позаимствованную у Риццо сигару и раскурил ее. Лицо девушки озарилось колеблющимся огоньком, а в глазах мелькнуло некое испуганное и запоздалое осознание того, что опасность, терзавшая этого парня от сохи, была серьезнее всех проблем, связанных с сезонными изменениями и видами на урожай. Точно так же чуть раньше он осознан, что ее способность давать, в сущности, не предполагала ничего сверх обычного перечня повседневных предметов - ножниц, ножей, лент, шнурков; и поэтому он проникся к ней равнодушным сочувствием, которое обычно испытывал к героиням эротических романов или какому-нибудь прожженному ковбою-импотенту в вестерне. Ливайн позволил ей раздеться в сторонке, а сам стоял в одной майке и бейсбольной кепке, невозмутимо попыхивая сигарой, пока не услышал, как она захныкала, сидя на матраце.
В ночи неистовствовал лягушачий хор, из которого то и дело выделялись виртуозные дуэты, выводившие протяжные низкие рулады и серии легких придыханий и вскриков. Прерывисто дыша, ослепленные страстью, Ливайн и Ромашка, к своему удивлению, осознавали единение ночных певцов как нечто большее, чем обычные проявления близости: сплетение мизинцев, чоканье пивными кружками, добрососедские отношения в духе журнальчика "МакКолл". Ливайн в небрежно сдвинутой набок бейсбольной кепке на протяжении всего представления попыхивал сигарой, ощущая непроизвольное желание защитить девушку - еще не отданную на поругание Пасифаю. Наконец, под неумолчное кваканье глупых лягушек, они опустись на матрац и легли, не касаясь друг друга.
- Посреди великой смерти, - сказал Ливайн, - маленькая смерть. - И добавил: - Ха. Звучит как заголовок в журнале "Лайф". В разгаре "Жизни" объяты мы смертью. Господи.
Они вернулись в кампус, и, прощаясь у фургона, Ливайн сказал:
- Увидимся на стоянке.
Она слабо улыбнулась.
- Заходи как-нибудь, когда освободишься, - сказала она и уехала.
Пикник и Бакстер играли в очко при свете фар.
- Эй, Ливайн, - сказал Бакстер, - я таки потерял сегодня невинность.
- А, - сказал Ливайн. - Поздравляю.
На следующий день к ним заглянул лейтенант.
- Если хочешь, можешь идти в увольнение, Ливайн, - сказал он. - Все уже утряслось. Ты здесь просто лишний рот.
Ливайн пожал плечами.
- Ладно, - сказал он.
Моросил дождь.
В фургоне Пикник сказал:
- Боже, как я ненавижу дождь.
- Ты прямо как Хемингуэй, - заметил Риццо. - Странно, да? Томас Стернз Эллиот, наоборот, любил дождь.
Ливайн закинул на плечо вещмешок.
- Странная штука этот дождь, - сказал он. - Он может оживить слабые корни, может размыть почву и оголить их. Пока вы тут торчите по яйца в воде, я буду нежиться на солнце в Новом Орлеане и вспоминать о вас, парни.
- Ну так катись отсюда, - сказал Пикник, - да побыстрее.
- Кстати, - сказал Риццо, - Пирс искал тебя вчера, но я ему наплел, что ты, мол, пошел за запчастями для ТСС. Никак не мог сообразить, куда ты свалил.
- Ну, и куда я, по-твоему, свалил? - тихо спросил Ливайн.
- Я этого так и не понял, - ухмыльнулся Риццо.
- Пока, ребята, - сказал Ливайн.
Он нашел попутную машину, направлявшуюся в Таракань. Когда они отъехали на пару миль от города, водитель сказал:
- Черт, а хорошо все-таки вернуться назад.
- Назад? - не понял Ливайн. - Ах да, наверное. Он уставился на дворники, сметавшие дождевые капли с ветрового стекла, прислушался к дождю, хлеставшему по крыше кабины. И через какое-то время уснул.
К низинам низин
В половине шестого вечера Деннис Флэндж по-прежнему закладывал за воротник с мусорщиком. Мусорщика звали Рокко Скварцоне, и около девяти утра, едва завершив обход, он прибыл прямиком к дому Флэнджа в рубахе с прилипшей апельсиновой кожурой и галлоном домашнего мускателя, который искусительно покачивался на его мощной руке, перемазанной кофейной гущей.
- Эй, sfacim! - заревел он из гостиной. - Я принес вино. Выходи.
- Отлично! - заорал в ответ Флэндж и решил, что на работу не пойдет. Он позвонил в адвокатскую контору Уоспа и Уинсама и наткнулся на чью-то секретаршу.