Танки для этой пустыни - самое то. Готовишь их к бою, посылаешь авиацию раздолбать как можно больше неприятельской техники, после чего нападаешь на вражеские фланги. Проще некуда. Но потом, если нарвешься на населенный пункт или огневой рубеж, танкам не обойтись без поддержки пехоты, то бишь нас. Мы спрыгнем с бронированных "уорриоров", разделимся на группы и зачистим территорию пулями, гранатами и штыками. Вот это по мне. Штык-то видали, вообще? Не часто приходится пускать его в ход, но я люблю, чтоб он всегда был заточен и аж блестел. Это мне душу греет.
Но в этой войне все решают не штыки, а танки. Опять же впервые после Первой мировой мы всерьез опасались химической атаки. Нас нещадно муштровали в этих жутких комбинезонах химзащиты. Смердят по-черному. В ушах гулко отдается дыхание. Все твои друганы пялятся жучиными глазами, пытаясь разглядеть лицо под противогазом. Шприцы с антидотами все время наготове. Главное, воевать-то еще не начали. А что поделать, тоже служба.
И от всего этого такая скука разбирает, чтоб ее…
Однажды вечером я закончил строевую, распустил бойцов и стоял, истекая потом и тяжело дыша, потому что весь день орал команды через противогаз. Стоял, значит, уперев руки в боки, и пялился в небо над этим морем песка.
- На что смотрите, старшой сержант? - спросил боец по кличке Дурик.
Нормальный хлопец, но язык как помело. Вечно путается под ногами, как собачонка. Донимает вопросами: "А это что? А это зачем?"
- Поди-ка, Дурик. Глянь туда. Что видишь?
- Ничё, старш-сержант. Совсем ничё. Пустыня. Кругом одна пустыня, старш-сержант.
- Разуй глаза, сынок.
- Ничё не вижу. Ни зги.
- Зырь на небо. Хоть раз видал его такого цвета?
- Никак нет, сержант.
- Не сержант, чепушило, а старший сержант. Так что это за цвет, Дурик?
- Розовый, старш-сержант.
- Ну ты и бивень! Это не розовый. Разуй глаза.
Подтянулись другие бойцы; в руках у них запотевшие противогазы, ну и спрашивают, значит, на что мы там глядим.
- Дурик, - объясняю, - сперва сказал, что там ничё нет. А теперь говорит, оно розовое, а я ему толкую, что не розовое оно вовсе. Так что ж за цвет у неба?
- Сиреневый, - говорит Чэд, пацанчик из "черной страны". - Верно?
- Да какой там сиреневый, - возражает Брюстер (сам из ливерпульской босоты, в бою - кремень). - Не сиреневое оно ни разу.
И вот семь или восемь парней таращатся в никуда и силятся понять, какого оно цвета. А я ведь и сам не знаю толком. В жизни не видал на небе такой красоты, а что это за цвет - не скажу.
- Видите это небо, бойцы? Вот зачем вы в армии. Не только затем, чтоб прищучить иракцев. А еще чтоб повидать разных чудес. Типа вот этого неба.
Сказал я так и ушел, оставив ребят в непонятках. Гадают небось, то ли я шутки шутил, то ли как. А и правда, черт его знает. Хотя я точно помню, как подумал: "Смотрите на небо, хлопцы, пока оно не почернело".
Ожидание и муштра, ожидание и муштра… Саддам травил газом иранцев, курдов и болотных арабов, поэтому мы были готовы, что и в наши лица пыхнет отравой. За ним, как говорится, не заржавеет. Ан нет, ничего такого. Мы полюбовались еще несколькими закатами, а потом авиация МНС нанесла удар по Кувейту, который оккупировали иракцы. А у врага не нашлось ВВС для достойного ответа, и я решил, что войне скоро конец.
И где же их авиация? Куда подевалась их артиллерия вместе с газом и химикатами? Считалось же, что у Ирака крупнейшая армия на Ближнем Востоке. Так чем же они заняты? Засели в окопах и острят свои ятаганы? Ждем да ждем, а ребята начинают дергаться. Сколько же им еще глядеть на это розовое небо? Ладно, сиреневое.
У парней только и разговоров что о том, какие широченные телики они купят, когда получат расчет. Это ведь первая война, которую как следует показывают по ТВ, вот они и мечтают, вернувшись домой, посмотреть ее на больших диагоналях. Меня это бесит.
- Какого дьявола? Остаться в живых тебе уже мало? Нужна голливудская версия? С розовыми соплями в конце? Думаешь, ты здесь в гребаной ролевой игре снимаешься?
- Никак нет, старший сержант!
- Именно так ты и думаешь, черт бы тебя побрал. И не перечь мне, долдон.
С середины января пошли серьезные бомбардировки с воздуха. А пока бомбы летят, мы налегаем на строевую и ждем. Случается обмен артиллерийским огнем, но атакуют нас только вертолеты. МЛРС и так без конца херачат ракетами, но в небе еще шныряет эта белая мошкара - беспилотники, - и они шлют на компьютер координаты, по которым выпускают еще больше ракет, так что я волей-неволей думаю себе: приехали, братан. Солдаты вроде тебя теперь никому не нужны, подлежат увольнению - вешай сапоги на гвоздь. Понимаете, ответных ударов нет. А если у врага нет технологии - война, считай, односторонняя. В конце января иракцы начинают шевелиться - пересекают границу Кувейта и входят в саудовский город Хафджи. Но ненадолго. Ползут слухи, будто иракцы, которых там взяли в плен, говорят, дескать, у них кишка тонка воевать.
К концу февраля все пути снабжения вражеских дивизий на той стороне Евфрата расфигачены бомбами, так что теперь они сидят на сухом пайке. Уничтожена чертова уйма их танков и артиллерии. А мы по-прежнему тренируемся надевать противогазы и любуемся закатами. В принципе это хорошие новости. Судя по всему, сухопутным войскам наступать теперь будет проще, чем думалось. Но мне такое не по нутру. Ну разве ж это война?
Не люблю, когда все чересчур просто. Что дешево досталось, недорого и стоит. Уж поверьте.
У меня прям от души отлегло, когда объявили наш выход. Услыхал набат? Тут и без слов все понятно. Я ведь слышу, как с каждым днем нарастает канонада. Мне можно не рассказывать, что к чему. Мы направляемся в Вади-эль-Батин, затем поворачиваем прямиком в Эль-Кувейт, и, хотя мои хлопцы выглядят неважно, окромя Брюстера, готового ко всему, я смеюсь и напеваю: "Едем-едем мы в Вади, хей-хо", а ребята такие: "Старший сержант, да это у вас крыша едет".
Отнюдь. Просто я счастлив, когда занят тем, подо что заточен. Стройся. Выдвигайся. Продвигайся. 24 февраля 1991 года 1-я Британская бронетанковая, в которой мы состоим, перешла в наступление. Закрутились шестеренки войны. И знаете что? В пустыне чисто британская погода: пасмурно, зябко и дождь. Бойцы сидят на броне "уорриоров", идущих сразу за танками, и, хотя кругом бездорожье, мы - скок-поскок - потихоньку продвигаемся.
Обидно только, что мы не в первых рядах. Это морпехи янки под покровом ночи проторили путь через минные поля, заграждения и начальные рубежи иракской обороны. На рассвете донесся гул танкового сражения. Я и не знал, что янки с французами зашли с севера и вломились к иракцам с черного хода. Противник, у которого и по сей день не было воздушной разведки, тоже ни о чем ведать не ведал. Без подкрепления деваться им было некуда. Угодили в духовку, а мы выставили ее на полную мощность. Как вам запечь индейку?
Значит, под конец дня разворачиваемся мы на восток, чтобы вступить в бой с иракскими танками на границе с Кувейтом. Катим себе и катим, и мне начинает казаться, что война закончилась в первый же день. Над песками клубится черный дым, впереди слышен грохот боя, но ближе он не становится. Встаем на якорь и зачищаем несколько огневых позиций, но сопротивление ничтожное - шмальнут парой-тройкой очередей, и все. Подбираем нескольких иракских солдат-новобранцев, детишек, которые старательно нам улыбаются, - и они плетутся у нас в хвосте как военнопленные.
Сражаться не с кем. Ищем противника, а его нет как нет. Мы все углубляемся в пустыню, вокруг черный дым и какая-то чудная вонь. А я никак не скумекаю: дым вижу, грохот слышу, но где же война?
Часы идут за часами, мы проезжаем мимо обугленных остовов танков и бронемашин, и все они иракские. Из амбразур и щелей бронеколпаков до сих пор вырываются языки пламени, из недр моторных отделений вьется дымок. Металл искорежен. Вся техника запылилась, словно стоит тут годами, и глубоко завязла в песке, так что и гусениц не видать. Такое впечатление, что бой закончился сто лет назад. И только изредка, натыкаясь на разбросанные там и сям полуобгоревшие трупы - а это, стало быть, те, кто сумел выбраться из подбитых машин, - начинаешь верить, что все это случилось совсем недавно. Или если видишь там внутри ошметки тел, навроде кусочков сардин, забившихся в угол консервной банки. В любом случае мы стреляли в каждый горящий танк, что попадался нам на пути, из тридцатимиллиметровки или из пулемета. Так, на всякий пожарный. А впрочем, скорее от досады, что больше не во что пострелять.
По всему было видать, что до нас черед так и не дойдет. Не то чтобы я особо рвался в бой, как иные ребята. Если б на этом все и закончилось, я бы плакать не стал, но я-то ведь в курсе военных раскладов. Кому охота угодить в красную колонну только из-за того, что подзадержался.
Еду я, значит, в башне "уорриора" рядом с механиком-водителем. Где-то впереди так и продолжают разрываться эти фосфоресцирующие вспышки, и каждый раз, как рванет, начинается то, что я назвал бы трепетанием; как будто у тебя глаз взял да и задергался. А еще кругом эта вонь - ничего похожего на привычный запах гари или тротила. Когда доходит до дела, меня напрягает все, чего я раньше не видел и не нюхал.
В общем, я размышляю о том, что настоящего боя мы так и не увидим, а война в этот раз обойдет нас стороной, как вдруг мы попадаем под обстрел. Из минометов и стрелкового оружия.
- Чурки на девять часов, пятьсот метров! - кричит мой водила Каммингс, такой себе тертый калач и крутой перец из Бристоля, вся шея в дурацких наколках.
- Рули на три часа, вниз по склону.
Мы пытаемся заныкаться за барханом. Машина увязает в песке, движок глохнет. А я костяшками пальцев вбиваю Каммингсу в голову:
- Чтобы я больше не слышал, как ты называешь противника чурками, узкоглазыми, песчаными негритосами или еще какой-то херней, кроме как противником. Ты меня понял, Каммингс? Понял?
- Так точно!
Пора бы им это усвоить. Я такого не потерплю. Только не на поле боя. Где-нибудь в кабаке, на кухне или в борделе называйте их хоть чертями лысыми. Но только не здесь. Не потерплю.
- А почему? - спрашиваю. - Из каких, мать твою, соображений?
Падает еще одна мина, по броне цокают пули. Парни, что сидят позади, думают, будто я спятил. Мы под обстрелом, а я тут устроил политинформацию. Но я-то знаю, что минометы до нас недотягивают, а обстреливать "уорриор" пулями - только зря переводить боеприпасы.
- Ну! Я слушаю!
- Недооценка врага, старший сержант, - отвечает Брюстер, отличник боевой и политической подготовки.
Он хотел добавить что-то еще, но я его перебил:
- Недооценка, мать вашу, врага! Я не знаю, на кого мы тут нарвались, но сразу за ними - Национальная республиканская гвардия. Гораздо, черт бы их побрал, лучше обученные, чем все вы, вместе взятые, Каммингс. Настоящие, мать их, солдаты, а не сосунки вроде вас. Верные Саддаму. Они не узкоглазые, не чурки и не песчаные негритосы - они долбаные враги, и вы должны уважать их за то, что они способны открутить вам яйца. Верно я говорю, Каммингс?
- Так точно! - рявкает Каммингс, красный как рак.
По нашему "уорриору" снова выпускают очередь, по броне стучат пули.
- Этот чертов народ изобрел чтение и письменность, еще когда мы жили в землянках и, насинив морды, скакали вокруг долбаного Стонхенджа. Ты все понял, Каммингс?
- Так точно!
Ладно, пора с этим завязывать. Все парни буравят взглядами мою спину, так что я поворачиваюсь и награждаю их широкой улыбкой во все зубы, будто и впрямь с катушек съехал:
- Вот и молодцы. Ну что тут у нас?
Оказывается, неподалеку есть блиндаж, причем активный, хоть и остался далеко за линией фронта. Вот для таких случаев мы и нужны. Зачистить, миссис Фартук. Натягивай резиновые перчатки, хватай отбеливатель с мастикой и натирай этот мир до блеска. Вообще-то, наш тепловизор должен показывать, сколько там засело врагов, но он, сволочь такая, бликует, что и неудивительно. Все это оборудование отлично работает лишь до тех пор, пока внутрь не набьется песок. Впрочем, подозреваю, что на прибор как-то влияют и те самые фосфоресцирующие вспышки. Ну и хрен с ним. Наш "уорриор" и без того оснащен неплохо.
Местность подходящая. На восточном фланге небольшая возвышенность, так что я могу послать туда пару-тройку ребят, чтобы они атаковали врага под прикрытием пушечного огня. Добровольцами вызвались Брюстер, Дурик и еще двое. Я соглашаюсь, а затем - не знаю, что на меня нашло, - решаю, что пойду сам, и даю двоим последним отбой. Они мне ни к чему. Только под ногами будут путаться. За всеми не уследишь.
Приказываю водителю завести мотор и проехать пятьдесят ярдов; там мы, взорвав пару фосфорных гранат, устроим дымовую завесу и, если повезет, высадимся и перемахнем через бархан незамеченными. Забрались на бархан, видим еще в ста ярдах обгоревший иракский танк. Смотрим в бинокль. Вокруг него валяются трупы и части тел. Признаков жизни не обнаружено. Все чисто. Танк - отличное прикрытие, так что мы подбегаем к нему и готовимся открыть огонь, чтоб поддержать атаку "уорриора" на вражеский бункер.
- Твою мать! - ужасается Дурик.
Он смотрит на чье-то туловище, что лежит неподалеку. Во всяком случае, выглядит оно как туловище. Хотя руки-ноги вроде бы имеются. Но странное какое-то. Скукоженное. Пренеприятное.
- Не зевай по сторонам! - ору на Дурика. - Выполняй задание!
Но Брюстер и Дурик в ступоре из-за этой страхомудии. Стоят как вкопанные. Глаз отвести не могут.
- Шевелись! - рычу я раскатистым басом.
Все-таки муштра свое дело сделала - парни и впрямь зашевелились; неуклюже, суетливо, на взводе, однако справляются. А я все поглядываю на ту страхомудию, но искоса, чтоб ребята не решили, будто мне от нее дурно. Хотя так и есть. Дурно.
Это вроде как труп иракского солдата, выбитого из танка. Полбашки снесло, но остальное почти все на месте. Рук и ног не разглядеть. Ну, это-то мне до лампочки. Я за свою жизнь много останков повидал. Повоюешь с мое, так любой фарш будет нипочем: что в гамбургере, что тут - все едино. Однако с этой штукой что-то не то: вроде и нормальный труп, но ужатый, раза в три меньше, чем надо. Я было подумал, что ребенок, так ведь нет - вон у него борода, да и вообще на вид взрослый, только будто бы оплавился, как пластиковый пакет, если его сунуть в огонь. А позади него какая-то чудная тень - точно человек на песке.
Ребята закончили и готовы жахнуть, но я решаю сперва прибраться. Подхожу к этой страхомудии, пытаюсь зафутболить ее под танк, с глаз долой, - а нога проходит насквозь. Обычно-то моему желудку все нипочем. Нутро у меня чугунное, однако тут, впервые за многие годы, меня разом вывернуло. Ошметки этой дряни налипли на ногу. Я соскреб их вместе с песком и обломками и затолкал как можно дальше под танк.
Оборачиваюсь. Дурик и Брюстер за мной наблюдают.
- Все готово, парни?
- Так точно!
Брюстер радирует "уорриору", и мы смотрим, как медленно поднимается, а затем фиксируется пушка. Наступает затишье, затем "уорриор" обстреливает расположение противника. Дурик смотрит на результат в бинокль и докладывает. А я изо всех сил стараюсь не думать о той гадости, что налипла на мой ботинок.
- Дай по ним очередь.
- Пулемет! - командует Брюстер по рации.
На этом все и закончилось. Когда пушка и пулемет обработали их огнем, они вышли, а нам только и оставалось, что держать их на мушке. Эти не из Республиканской гвардии. Призывники. Сыты по горло, так что вылезают, положив руки за головы. Как видно, принимают нас за янки. Лопочут по-иракски, пытаются втолковать, что сдаются.
Передав пленных по инстанциям, продолжаем зачистки по прежней схеме. Единственное, что изменилось, - это пыль. Танки и бронетехника подняли столько пыли и песка, что вокруг ни черта не разглядишь. Идем по приборам ночного видения да еще по рации. Пару раз тормозим, чтоб проверить подбитый танк или другой транспорт, и снова видим эти скукоженные пластиковые тела с отпечатками вроде теней, а я все думаю: что за оружие может так скомкать человека и не повредить танк? В смысле, танки-то сгорели, но броня целехонька. Бойцы стайками собирались вокруг этих штуковин, глядя на них как завороженные, а я, понятно, шугал их:
- Хватит втыкать, парни! За работу!
Еще километров через десять получаем по рации наводку на место очередной зачистки. Все как обычно: несколько орудийных залпов разрыхляют песок вокруг укрепления, затем вступаем мы. Иракцы драпают, как муравьи из муравейника, политого дихлофосом, но я не хочу, чтобы мои хлопцы расслабились. Всегда можно нарваться на тех, кто стоит до конца, так что спешка ни к чему. Действую строго по инструкции и намерен живыми-здоровыми вернуть своих парней домой.
С востока дует сильный ветер, поднимает вокруг нас пыль и песок. Воняет специями, выхлопными газами и давешней непонятной дрянью; дышать нечем, приходится идти, завернув лица в платки, не то песок мигом забьет и рот, и нос. На этот раз я выдвигаюсь с пятью бойцами, в том числе с Дуриком и Брюстером. Откуда-то спереди по нам открывает огонь снайпер, но бьет беспорядочно, в пыль. Мы укрываемся за барханом.
Парни натасканные. Я собираюсь выступить, широко рассредоточившись; бойцы ползут по-пластунски с большим интервалом, но не теряя друг друга из виду, песчаную бурю используем как прикрытие. Между тем я приказываю хлопцам, оставшимся в "уорриоре", вдарить из пулемета, чтобы вызвать огонь на себя и поддержать нас.
Я отползаю, наверное, метров на триста. Слышу, как вражеский снайпер докладывает о результатах стрельбы по "уорриору", но его самого не вижу. Кругом ни зги. Ветер ярится не на шутку, и я уже не знаю, где тут пыль из-под гусениц, а где натуральная песчаная буря. Песок вьется и лупит, словно хвост бешеной ящерицы.
Я смотрю в сторону. В воздухе столько песка, что я едва вижу Брюстера, ближайшего ко мне из группы поддержки. Я машу ему. Он замечает меня, и я показываю на свой глаз; это знак, чтоб он не выходил из зоны видимости - моей и следующего бойца. Еще не хватало быть подстреленным своими, как бывает сплошь и рядом. Брюстер поднимает большие пальцы вверх: дескать, все понял.
Не слишком-то мы продвинулись к расположению иракцев. Они все еще стреляют, нечасто и наобум. Нутром чую одного-двух человек метрах в трехстах впереди. Ползу, вжавшись брюхом в песок.
Внезапно пыль начинает хлестать еще сильнее и жестче. Буквально видишь, как песок в воздухе закручивается в спирали, уплотняется дочерна, воет, словно живое существо, слепленное из песка и дыма пополам. А пылевая завеса так уплотнилась, что я уже не вижу Брюстера.
Если он помнит, чему его учили на занятиях, то не сдвинется с места, пока не восстановит визуальный контакт. Но сейчас, в этом густом желтом мареве, я вижу не дальше чем на семь-восемь метров. Рацию мы отключили - не дай бог захрипит, когда ты лежишь на пузе в двух шагах от неприятеля. Может, при таком шуме и грохоте это и не страшно, но я не хочу рисковать. Ждем. За воем ветра слышу вдалеке, как наша артиллерия ровняет с землей иракские укрепления. Но вот уже не слыхать и канонады.