Я украдкой наблюдал через окошко, как Антония, раскинув руки, излагает группе свою программу из четырех шагов. Всего там сидело человек шесть, а за их спинами, тоже кружком, стояли бесы. Как минимум по одному на каждого, хотя за одной теткой теснились аж трое. Бесы внимали каждому слову Антонии.
Расскажу-ка я про бесов, поскольку, уверен, далеко не все в курсе дела. У них нет кожистых крыльев. А также рогов, раздвоенных копыт, обезьяньих голов и прочих признаков, известных по религиозной мифологии. Бесу ничего не стоит нацепить или сбросить обратно личину своего хозяина, человека. Приняв, как сейчас, свой настоящий облик, они становятся пассивными, тихими и даже вялыми, хотя - не стоит обманываться - ничуть не менее опасными. Мы для них что-то вроде ускорителей, но куда рулить - решают бесы.
Все они коренастые, ниже людей, и всегда очень неторопливы. Вещество, из которого они состоят, описать непросто; больше всего оно напоминает рыхлое облако сажи. Люди, чувствительные к их присутствию, обычно говорят, что демоны подобны теням, но, в отличие от теней, трехмерны и вполне самодостаточны. Гудридж в "Категорическом утверждении…" определял тела демонов как "плотный черный туман". А Фрейзер с самого начала называл эту субстанцию "темнотенью".
Поверьте, я не шучу. Когда впервые сталкиваешься с этим веществом, то бишь с этими тварями, ощущение такое, будто с тебя живьем сдирают кожу. А видок у них такой, что глаза леденеют от ужаса.
Один из бесов почуял, что я стою за дверью. Он медленно повернулся, безразлично взглянул на меня и вновь переключился на Антонию.
Лица у бесов какие-то недоделанные, словно кто-то из младших демиургов вылепил их вчерне, как первый прототип будущего Творения. Но хотя их черты несколько размыты, демонов легко отличить друг от друга, как и уловить выражение их лиц. Например, сейчас все они выглядели так, будто ждут не дождутся какого-нибудь изъяна в рассуждениях Антонии, неточной фразы, секундной душевной слабости, бреши. Они боялись ее. Не смели к ней приблизиться. Им казалось, что она испускает лучи негасимого света, и это их завораживало.
Когда видишь бесов самих по себе, отдельно от людей, больше всего сбивает с толку их пассивность. Вечно кажется, что они выжидают. Дожидаются удобного случая.
Антония, как и тот бес, тоже заметила, что я стою за порогом. Оглянулась через плечо, улыбнулась и показала мне три пальца - мол, закругляюсь, еще несколько минут. Она подвела итоги, после чего все встали и начали по очереди обниматься друг с другом. По-моему, у них это называется поддержкой. Я обратил внимание, что одна женщина при этом едва не опрокинула стул, но стоявший за ней бес вытянул руку - конечность? лапу? копыто? - и удержал его. Однако все бесы пятились на шаг назад, когда Антония приближалась, чтобы обнять их хозяев.
Завораживающее зрелище, доложу я вам.
Антония с сияющей улыбкой вышла из гостиной, оставив группу за дверью (впрочем, пациенты и не спешили перебираться из тепла на холодную улицу). Она чмокнула меня в щеку, взяла за руку и повела в свой кабинет - крохотный чуланчик с телефоном и компьютером. Поставила на конфорку чайник, взяла две кружки и бросила в них по пакетику чая.
- Я знаю, - сказала она, все так же сияя.
- Откуда?
- Уильям! Да у тебя на лице все написано.
- Ничего подобного, - возразил я. - Оно у меня абсолютно невозмутимое.
- Тот, чье лицо не лучится светом, никогда не станет звездой.
- Ну почему ты постоянно донимаешь меня цитатами из Уильяма Блейка?
Антония наклонилась и двумя пальцами схватила меня за коленку:
- Ах ты, умничка! Умничка ты моя!
- Так, всё! Хватит! Я ведь даже не показал тебе чек.
- Да и незачем. Дай-ка я тебя поцелую.
Она грациозно изогнулась и села ко мне на колени. Потом сплела руки на моем затылке и пылко поцеловала меня в губы. В смысле, по-настоящему. Взасос. И целовала, пока не открылась дверь и не вошла ее сотрудница.
Прервавшись, Антония сказала:
- Карен, Уильям добился отсрочки! Снова даровал нам спасение. И в знак признательности я буду его трахать, пока у него член не посинеет. А потом твоя очередь.
Я хотел было отшутиться, но слишком уж опешил:
- Ну, это не обязательно…
Карен была слегка полноватой голубоглазой рыжухой - типичная рубенсовская женщина.
- От нее не отвертишься. Как и от меня. Чайник вскипел.
Карен сказала Антонии, что нужно срочно чинить отопление, и ушла. После чего Антония наконец-то слезла с меня, и я смог вручить ей чек.
Даже не взглянув на цифры, она помахала им в воздухе, словно просушивая чернила:
- Я уже ученая - не спрашиваю, откуда взялись деньги.
- И правильно. Иначе мне придется соврать.
Да, мне пришлось бы. Не рассказывать же ей, что часть этой суммы я сэкономил на школе Робби, а другую, и немаленькую, часть взял взаймы в собственном банке. Она не взяла бы чек, если бы узнала. Я старался не думать о том, что будет, если Штын не справится с работой или наш клиент сорвется с крючка. Случись одно или другое - и я окажусь в глубокой заднице.
- Даже если они от самого дьявола, мне плевать, - твердо сказала она. - В чем дело, Уильям?
- Да так, ничего.
- У тебя несчастный вид.
- Напротив, я счастлив. Я принес тебе обещанные деньги. Я на вершине блаженства.
- Это из-за твоей жены? Из-за нее? Брось.
- Она сама давно меня бросила.
- Привязанность - это зло, Уильям. Нельзя привязываться к людям больше, чем ко всем остальным вещам в этом мире.
Когда она смотрит таким вот пламенным взором, всегда что-то происходит. Глаза точно два огнива. Как будто я - охапка сухого хвороста, который она пытается разжечь. Это очень изматывает. Я встал и сам приготовил себе чаю, а то от нее, похоже, не дождешься.
- Ниспошли ему женщину, - воззвала Антония. - Умоляю, ниспошли ему женщину. Дабы избавила его от незримого червя, что реет во мраке ночном.
- Не знаю, с кем ты там разговариваешь, Антония, но лучше завязывай.
- Ты прекрасно знаешь с кем.
Надо было срочно менять тему.
- Антония, будь осторожнее. Ты же знаешь, мне приходится бывать во всех этих правительственных офисах. Встречаться с большими шишками. Я слышу там всякое. И время от времени - твое имя. Ты выставляешь их дураками. Они только и ждут, чтобы ты сгинула.
- Так было всегда.
- Ты их пугаешь. Они мечтают с тобой расквитаться.
Она помахала чеком:
- Но я ведь под защитой ангелов.
Я хотел было добавить, что она к тому же под хищным надзором бесов, но промолчал. Вместо этого я сказал, что мне уже пора. Мне и впрямь пора было возвращаться на работу. И я уже почти ушел, но Антония настояла на том, чтобы обнять меня.
Объятия затянулись. Но я не вырывался, потому что хотел, чтобы исходившие от нее тепло, золотистый свет и безудержная доброта пробрали меня до самых костей; потому что ее близость - глоток свежего воздуха в городском смоге; потому что ее несравненное участие было мазком яркой краски среди всех наших заскорузлых, серых лондонских душ; потому что, прижавшись ко мне и дыша мне в ухо, она как будто что-то нашептывала - что-то о спасении и надежде.
ГЛАВА 10
Уж и не знаю, зачем я ответил на письмо этой девицы. Из-за того ли, что Антония перестаралась с объятиями. А может, из-за того, что она молила Небо ниспослать мне женщину. Но написал я в ответ - просто чтобы сказать хоть что-то, - мол, нет, я не смогу с нею встретиться.
Вы слышали этот звук? Что-то вроде свиста, верно? Вот так, со свистом, я сам себе и заливаю. А в действительности я ответил, что тоже был рад познакомиться с нею тогда, в "Музейной таверне". Мне приятно, написал я, что мы оба знакомы с Антонией, и я рад, что она считает поддержку "Гоупойнта" стоящим делом. Потом я, кажется, принялся рассуждать о тяжелом положении бездомных, словно оно-то и было главной темой нашей переписки. И наконец, поблагодарив ее за винно-кофейное приглашение, я посетовал, что ужасно, просто катастрофически занят в эти дни, так что ума не приложу, как выкроить хоть немного времени.
Вот так-то. Я не сказал ни да ни нет. Я просто пожаловался, что не могу даже помыслить о "где" и "когда". А потом убедил себя, будто на этом все и кончится. Но по правде, сам того не ведая, я лишь поставил перед ней задачу, которую ничего не стоило решить. Вот через такие крохотные бреши и проникают бесы.
Она ответила на следующий день. Дескать, она помнит, как я упоминал, что работаю в районе Виктории (точно не упоминал); она буквально на этой неделе устроилась на временную работу как раз неподалеку (вот так совпадение); она даже знает поблизости прекрасный паб с отличным выбором La Belle Dame Sans Merci (а на это я могу и клюнуть). Этот последний штрих, полагаю, она добавила, чтобы подчеркнуть: в день нашего знакомства она внимала каждому слову, слетавшему с моих уст.
"Какого черта ей надо?" - недоумевал я.
Прежде чем ответить, я выждал еще один день. И в итоге все же назначил ей встречу на время обеденного перерыва.
Между тем я беспокоился об Антонии. Она по-прежнему источала тепло и свет, но выглядела уставшей. Ведь ее жизнь - сплошной изнурительный бой и она не дает себе ни минуты передышки. Я спросил себя, что же с ней происходит, когда постояльцы день за днем пьют ее жизненные соки; да что там, даже я сам, обнимаясь с ней на прощание, лишаю ее живительных флюидов, высасываю их, отнимаю.
В связи с этим мне вспомнилась библейская притча об Иисусе и женщине, у которой не прекращались месячные. Она дотронулась до края его одежды, а Иисус почувствовал, что из него изошла сила. Я никак не мог понять, что все это значит: то ли менструальная кровь несчастной женщины действовала на Иисуса, как зеленый криптонит на Супермена; то ли какая-то положительная энергия перетекла от Него к ней; то ли Он отчитал ее, потому что не хотел, чтобы Его касалась женщина, которая была нечиста. Бессмысленно спрашивать об этом тех, кто объявляет себя знатоком Писания; ничегошеньки они не знают. Библия как таковая - довольно расплывчатая штука, и каждый читатель видит свой собственный спектакль по ее мотивам. Но что касается Антонии и праведников вроде нее, тут важно вот что: не обкрадываем ли мы их?
Уже на выходе из "Гоупойнта" она меня озадачила:
- Эй, странного же типа ты мне подкинул прошлой ночью.
- Какого еще типа?
- Шеймаса. Старого вояку. Ветерана войны в Заливе.
- Ах да. Ты не против?
- Нет, конечно. Но дела у него неважнецкие.
- Это да.
- Каждую ночь просыпается с криками. Да еще и обмочившись от страха. Постоянно честит кого-то брехуном.
- Нехорошо.
- Да не то слово.
- Хреново, чего уж там.
- Ага, но ведь нефть из залива исправно поступает на Запад, так что его кошмары - дело житейское. Когда же это кончится, Уильям?
- Никогда. Мы будем продолжать творить зло и убеждать себя, что это благо. Это называется "мыслить рационально".
Антония уставилась на меня - ну точно Уильям Блейк, глядящий на семилетнего трубочиста. Она так и пылала от любви. Иногда мне даже смотреть на нее больно. И я, помахав ей рукой, пошел на работу.
По пути в свой кабинет я забрал у Вэл телефонные сообщения.
- Как самочувствие? - спросила она. - Выглядишь побитым.
- Заходил в "Гоупойнт". После него всегда чувствую себя выжатым как лимон.
На самом же деле меня мутило от страха при мысли об этом чертовом займе.
- В воскресенье об Антонии вышла статья в одной из желтых газет. Якобы у нее были приводы в полицию. И она три года провела в психбольнице.
- А там не написано, что она бывшая подружка министра внутренних дел?
- Что, правда?
- О да. Но об этом они не напишут. Пока что.
Я уединился за рабочим столом. На нем лежала записка от младшего министра - меня призывали подтвердить, что я поддерживаю правительственную молодежную инициативу. Фигня, успеется. Еще там валялось это идиотское приглашение на презентацию книги. Я и не думал туда идти. В списке однокашников, с которыми мне хотелось бы встретиться вновь, Чарльз Фрейзер, прямо скажем, занимал не первое место.
В сущности, в нем было что-то отталкивающее. Я аж за милю видел слова "кандидат в самоубийцы", начертанные морщинами на его озабоченном лбу. С таким поведешься - от него и наберешься. Словом, тогда, в колледже, я планировал только выяснить, что за хрень он затеял, и не возиться с ним ни минутой дольше.
Как он и просил, я сунул ему бумажную салфетку. Не то чтобы он уверенно мною командовал, просто чуток шарил в психологии и верно рассудил, что больше я его бить не стану. Фрейзер просек: не успел я дать ему в рыло, как сразу же пожалел об этом.
Он уселся, запрокинул голову и прижал мою салфетку к носу, чтобы унять кровотечение.
- Мне до одного места, что ты там устроил на чердаке. Я только хочу знать, при чем тут я?
Фрейзер медленно покачал головой. Говорить ему было трудно. Кровь из носа теперь лилась прямо в горло, так что пришлось наклониться вперед.
- Ты не поймешь, - сказал он. Или что-то наподобие этого. - На тебе это никак не сказалось бы.
- Что? Что не сказалось бы?
Фрейзер лишь отмахнулся:
- Ты должен отвезти меня в больницу. Мне надо показаться врачу.
Я подошел к нему, присмотрелся к носу. Много крови, в основном спереди на футболке, но вроде бы не сломан. Я тронул его нос указательным пальцем.
Фрейзер заорал как резаный. Очевидная симуляция. Ничего страшного с его сопаткой не произошло - так я ему и сказал. Я схватил его за нос и подергал из стороны в сторону.
На этот раз он завопил еще громче, и у меня не осталось никаких сомнений: бьет на жалость, и только.
- Я сейчас в обморок хлопнусь. Хотя бы такси вызови. Трудно, что ли?
- Не бухти, Фрейзер! Я бью людей в нос не для того, чтобы через пять минут вызывать им такси.
Он встал, покачнулся, а потом, тяжело ступая и все еще прижимая к носу пропитанную кровью салфетку, побрел к выходу. Театральность происходящего просто бросалась в глаза. Был бы я хоть чуточку мстительнее, зарядил бы ему еще раз, да посильнее. Я последовал за ним в коридор.
Я думал, что он поковыляет к себе, и решил пойти за ним, но он устремился к выходу на улицу, а затем на автостоянку.
- Ты куда это лыжи навострил? - крикнул я.
Он снова от меня отмахнулся. Забрался в машину - "фиесту" с кучей вмятин и выхлопной трубой без глушителя - и завел двигатель. Переключая передачи свободной левой рукой и удерживая руль локтем правой, он с ревом вывел машину-горлопанку со стоянки.
Я вернулся к себе. Кровь забрызгала стену точно по диагонали. И еще ковер заляпала. Следующие сорок пять минут я с дотошностью лаборанта наводил в комнате порядок. Теперь, оглядываясь назад, я спрашиваю себя - неужто мне чутье подсказало, что кровь Фрейзера заразна?
Надеясь выкинуть все это из головы, я спустился в бар студенческого сообщества и загрузил в себя шесть пинт биттера.
- Что это у тебя на шее? - спросила девушка, стоявшая за стойкой. Это была Линди, наполовину китаянка, одна из тех пяти студенток с фотографий.
- Что?
- У тебя на шее. Похоже на кровь.
- Это не кровь.
- А что тогда?
- Кровь.
Я отвернулся от Линди и через пять минут ввязался с каким-то студентом в бессмысленный и ожесточенный спор о том, заслуживает ли Боб Дилан хоть одного доброго слова.
Вернувшись в Лодж, я увидел свет под дверью Фрейзера. Жил он, между прочим, как раз подо мной. Я по-прежнему был очень зол, а пиво лишь подогрело мой гнев, так что я решил зайти и потолковать с ним еще разок. Я собирался молотом обрушиться на его дверь, но что-то заставило меня постучаться очень тихо, едва ли не украдкой.
За дверью послышалась какая-то возня, затем все стихло. Я стоял и прислушивался. Казалось, он что-то собирает и прячет. Я постучал снова.
- Одну минуту! - крикнул он и почти сразу же открыл дверь, кивком приглашая меня войти.
Комната меня удивила. Стены были увешаны всякой всячиной: пожелтевшими книжными страницами, газетными вырезками, фотокопиями, в которых кто-то выделил отдельные строчки светящимся маркером. Но все это затмевал нос Фрейзера, раздувшийся, как тепличный помидор-переросток. Может, опять пиво виновато, но я с трудом подавил смешок. Фрейзер это заметил.
- Рад, что тебе весело. А вот в больнице подтвердили перелом, так что буду весьма признателен, если ты больше не станешь его трогать. Сказали, до свадьбы заживет, но мне все еще очень больно.
- Мне жаль, - сказал я.
- Извинения приняты.
- Я не извинялся! - возразил я.
- Ты же сам только что сказал.
- Я сказал, что мне жаль, но не извинялся. То есть мне жаль, но я не жалею, что его сломал. Что дергал - да, что сломал - нет.
- Да ты на бровях!
Я вздохнул. Он был прав: я выдул натощак шесть пинт пива. Я разыскал стул и плюхнулся на него.
- Выкладывай, - приказал я.
Он подбоченился и сердито вылупился на меня:
- Я-то выложу. Расскажу все как на духу. На самом деле мне до смерти хочется кому-нибудь рассказать. И я даже рад, что все открылось. Но я и слова не пророню, пока ты бухой.
- Рад, что открылось что?
- Узнаешь, когда проспишься.
- Не гони, давай рассказывай.
- Как только проспишься.
- Колись давай, а то я тебе второй нос сломаю.
- Послушай, ты пьян в стельку. Забудь об этом пока. Утром я тебе все расскажу. Но сейчас лично я ложусь спать. А ты как знаешь - можешь остаться тут, можешь уматывать.
С этими словами Фрейзер скинул туфли, стянул носки и завалился в кровать. То, что он лег не раздевшись, меня совсем не удивило. Он всегда и выглядел, и смердел так, будто спал в одежде, а теперь я в этом убедился. Он повернулся ко мне спиной и либо закрыл глаза, либо уставился в стену. Передо мной стоял выбор: стащить его с кровати или уйти.
Я еще раз осмотрел комнату. Листы из книг, вырезки и фотокопии на стенах намекали, что хозяин малость чокнутый. Мне было любопытно, что подумал об этом Дик Феллоуз. Более пристальный взгляд на этот неряшливый коллаж показал, что часть листков - футбольные турнирные таблицы; правда, они чередовались с отрывками из Библии, а конспекты соседствовали с красочной рекламой газонокосилок.
Фрейзер стал - или притворился, что стал, - посапывать. Может, такой звук получался из-за распухшего носа. Я подумал, не двинуть ли ему еще раз, да посильнее, скажем по ноге. Но все же оставил его в покое - пусть себе дрыхнет.